ЧИТАТЕЛИ ОБСУЖДАЮТ
«ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКИЙ:
РОДНОЙ ИЛИ ИНОСТРАННЫЙ?»
Читатели обсуждают полемику
Сегодня, в канун Дня памяти святых Кирилла и Мефодия, мы продолжаем дискуссию о церковнославянском языке, начатую в № 461. Большинство написавших нам защищают существующий язык богослужения. Есть, как вы убедитесь, стойкие сторонники реформы. Хотим обратить внимание, что незаявленной осталась еще одна, «средняя», точка зрения – что лишь одна сторона богослужения нуждается не в исправлении, а в дополнении. Речь идет о чтении Евангелия, которое должно быть понятно всем, в том числе людям, которые зашли в церковь впервые. Когда Господь и Богородица, святые и ангелы являются человеку, они говорят на том языке, который понятен. И при всех достоинствах древнееврейского Спаситель даже с апостолами разговоривал не на нем, а на арамейском. И это, конечно, нужно учитывать, хотя нельзя упустить и Слово Божие на церковнославянском.
Здесь можно привести пример некоторых храмов, где стихи из Евангелия читаются сначала на церковнославянском, а затем на русском. То есть и торжественность сохраняется, и каждому понятно, о чем идет речь.
Живой язык Церкви
Речь, которой мы пользуемся, – это только часть огромного цело-го, называемого в лингвистическом смысле языком. На поверхности, в бытовой, разговорной его части, находятся все наши общеупотребительные сленги, в том числе и все виды жаргона; глубже залегают местные наречия, еще глубже – язык литературы, и в самой глубине – та самая сердцевина, ядро, которое дает имя нашему языку: это язык, дарованный нам Богом через молитвенный труд Кирилла и Мефодия. Это тот язык, который звучит в Церкви, язык, на котором мы обращаемся к Богу и на котором Он Сам обращается к нам с проповедью Спасения. Такое же языковое ядро есть и у народов Западной Европы – это латынь, на которой тоже не все европейцы сегодня говорят.
Есть языки, называемые мертвыми. Связь языка с цивилизацией очень органична: уходит цивилизация, и умирает язык; умирает язык – исчезает цивилизация. Язык становится мертвым, когда не остается людей, говорящих на нем. И вот сокровенное ядро нашего языка сегодня вызывает у нас сомнение: нужно ли нам оно, если мы им практически не пользуемся?
Мы, впрочем, и в глубины нашей планеты не часто заглядываем, и мало кто интересуется, из чего она состоит. Однако о необходимости наличия ядра у Земли споров не возникает: стань Земля полой внутри, нас бы к ней не притягивало, и мы вместе с частицами атмосферы разлетелись бы, как пыль по вселенной. Так почему мы думаем, что, отказавшись от сердцевины своей культуры, мы не рассеемся в прах среди народов? Может быть, наш церковный язык сегодня умирает, подобно эламскому или шумерскому? Но отнести к мертвым церковнославянский язык невозможно. Бог пребывает во век, и среди славян доныне жив язык Кирилла и Мефодия. В том, что церковнославянский язык сегодня мало употребляем и мало кому понятен, вина не языка и не времени. Это – хладность наша к Богу и к Его Церкви. Сегодня Церковь – единственное, что связывает нас с основой нашего языка. Церковь природно связана с языком богослужения, и на это есть особые причины. Язык Церкви вполне понятно выражает все те духовные понятия, которые на бытовой не переводятся. В просторечии же происходит деградация духовных понятий вплоть до грубой материализации.
Такая деградация духовного состава речи происходит не только в нашем языке. Мы, когда говорим, что в доме никого нет, произносим «ни души». В английском вы о душе не услышите. Англичане сегодня говорят «no body», то есть «ни тела». Хотя еще в прошлом веке на международном языке моряков была принята английская аббревиатура сигнала бедствия: SOS, означавшая «Save Our Souls» (англ. «Спасите Наши Души»). Что им дороже сегодня, нетрудно догадаться: сегодня они говорят «rescue back» («спасти задницу»).
Что касается синодального перевода Писания, то он так же отличается от первоисточника, как вода из крана от воды из родника: название одно, а состав различен. Синодальный перевод груб и содержит массу нелепостей, в которых только с помощью первоисточника и можно разобраться. И вина в этом не переводчиков, которые добросовестно потрудились для нашего блага, а того языка, на который им пришлось переводить Божественное откровение. Вот самый яркий пример. В Евангелии от Иоанна в синодальном тексте сказано: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин. 1, 1). Здесь можно понять только то, что в начале было какое-то слово, и, вероятно, оно было Бог. А кто его произносил – вовсе не понятно. Но заглянем в первоисточник: «В началe бe Слово, и Слово бe к Богу, и Бог бe Слово». В славянском, как и в греческом оригинале, «Слово» (греч. «Логос») имеет мужской род и к нему приставлен глагол мужского рода: бе, то есть был. Только отсюда и можно догадаться, что речь идет не о безличном «слове», а о Христе. Еще хуже обстояло дело с переводом Псалтири, которая в Православной Церкви служит связующей нитью богослужения.
Есть и еще одна причина, по которой было бы нежелательно служить в Церкви как на русском, так и на украинском. Пора бы вспомнить тем, кто забыл, что мы славяне – народ, славящий Бога. И Православная Церковь сегодня – то место, где все славянские народы славят Бога на одном языке. Отнимите у славянской цивилизации сердце ее языка – и цивилизация исчезнет, развеется по лицу Земли. Уберите из Церкви дарованный ей Богом язык, пренебрегите этим благодатным даром, и наказание Господне не замедлит. А Малую и Белую Русь ничто больше не будет роднить с Великой Русью, и мистическая триипостасность Святой Руси потеряет свое значение.
Есть и еще одна причина, по которой Православная Церковь не меняет язык богослужения – это вопрос благородства и поэтичности. Если бы был у славян язык более благородный и возвышенный, чем церковнославянский, то служить следовало бы на нем. Но проблема синодального перевода именно в том, что наш бытовой, разговорный язык не так благороден, как церковнославянский, не так поэтичен и почти не содержит того, что в поэзии называют высоким или возвышенным слогом. Такой возвышенный слог можно услышать в одах Ломоносова и Державина, в поэмах Пушкина; но сегодня высокий слог не в чести. Наш разговорный язык содержит массу непригодных для обращения к Богу слов и для слуха Святейшего Святых попросту оскорбительных. И обращаясь к Богу, нам тем паче приходится выбирать выражения, что не Бог наш, а мы суть Боговы.
Даже на приеме у какого-нибудь чиновника просители стараются говорить почтительно, чтобы быть услышанными. А теперь представьте себе, что вы желали бы попасть на прием не к чиновнику, а к могущественному царю, имеющему власть спасти вас или жестоко казнить за преступления; но вы не только не владеете благородным и вежливым языком, а напротив, умеете лишь «ботать по фене». И вот вы добиваетесь высочайшей аудиенции, входите к всемогущему царю без поклона, не сняв шапки: «Ну, в общем, слышь, я тебя, типа, уважаю, и мне, в натуре, нужно того и этого...» Того, что за этим последует, думаю, вам не захочется. Так что же следует: Святой Церкви опуститься до жаргона или нам самим потрудиться взойти до языка святых? И кто, как не Церковь, может в этом помочь? А поскольку речь определяет наш образ мысли, то, в конечном итоге, определяет и образ действий. Так что, по логике вещей, было бы полезнее исправить нашу речь, утратившую духовное содержание.
Священник Пафнутий Жуков
г.Сыктывкар
«Ум остается без плода...»
Здравствуйте, возлюбленные о Господе сотрудники редакции и читатели газеты «Вера»!
Прочитал в № 461 под заголовком «Церковнославянский: родной или иностранный?» письмо Екатерины Руцкой из Пермской области, в котором она приводит свои аргументы в защиту сохранения церковнославянского языка богослужебным. Для кого как, а для меня ее доводы совершенно неубедительны. Так, она пишет, что церковнославянский язык был понятен нашим предкам, а нам он непонятен потому, что мы много лет жили без веры и оторвались от всего, чем жили люди раньше. Согласен со всем, кроме того, что он был понятен нашим предкам, ибо он был им понятен до поры до времени. Потому в XIX веке и возникла необходимость перевода Библии на русский язык, что народ перестал его понимать. Правда, Св. Синод ограничился тогда полумерами и не перевел богослужебные тексты на русский язык, что, конечно же, было ошибкой. Поэтому теперь у нас в Церкви двуязычие.
Еще она пишет, что церковнославянский язык особый, что он чистый, не оскверняется в обыденной жизни, на нем не ругаются, не сплетничают, не пустословят. Это, действительно, так и есть, но только потому, что наш народ его не знает и на нем не разговаривает. А когда он был языком нашего народа, на нем и ругались, и сплетничали, и пустословили, и клеветали, и обманывали. Но тогда никому из духовенства даже в голову не приходило, что по этой причине на нем нельзя совершать богослужения.
Екатерина говорит, что разные языки – это не просто разные звуки и разные грамматические правила, это разное сознание, разный менталитет (т.е. разные культуры и способ мышления) и что изменение языка в Церкви чревато и изменением сознания людей. Если это так, то сознание русского народа изменилось уже давно, и речь тут может идти лишь об изменении сознания той, очень небольшой, части нашего народа, которая знает церковнославянский язык. Да и не думаю, что сознание истинно православного христианина, не знающего церковнославянского языка, чем-то отличается от сознания истинно православного христианина, знающего церковнославянский язык. Думаю, что сознание любого народа определяет все-таки не язык, хотя и не исключаю его влияния, а система его духовно-нравственных ценностей, т.е. религия. И как известно, православные ценности несколько отличаются от католических и протестантских, потому и мышление у православных отличается от католиков и протестантов. И культуру народов формирует религия.
Переход на русский язык богослужений обусловлен вовсе не стремлением «идти в ногу со временем», а объективной необходимостью, вызванной незнанием нашим народом церковнославянского языка.
Отвлечься от современного мира, обратиться мыслями к Богу и погрузиться в молитву нас заставляет не древность и поэтичность языка, а насущная потребность быть в общении со своим Богом. А когда мы молимся на незнакомом языке, то хотя дух наш и молится, но ум остается без плода (1 Кор. 14, 14).
Екатерина говорит, что служить на церковнославянском языке является исконной традицией в Русской Православной Церкви. Но, во-первых, традиция эта появилась только потому, что другого языка у русского народа тогда просто не было. А во-вторых, традиции существуют для народа, а не народ для традиций, и язык для народа, а не народ для языка.
Действительно, Христос вчера, сегодня и во веки тот же, и вера у православных та же, что была и у святых апостолов. А вот что касается обряда, уставов, канонов и языков, то тут она не права. Церковный обряд первых христиан существенно, если не коренным образом, отличается от современного церковного обряда. Всем, наверное, известно, что в XVII веке Русская Церковь перешла на новый церковный обряд, приведя его в единообразие с Греческой Церковью. И богослужебные языки изменяются. В подавляющем большинстве Поместных Православных Церквей уже не служат на тех языках, на которых служили при основании этих Церквей.
Екатерина опасается, что можно дойти до того, что и церковное пение переложат на современные эстрадные мелодии, и женщинам разрешат находиться в храме с непокрытой головой, и облачения служителям новые сделают. Полагаю, что опасения ее напрасны, так как уверен, что у священноначалия хватит благоразумия не допустить этого. Изменения в Церкви допустимы только в случае объективной необходимости, а для того, о чем она говорит, никакой объективной необходимости нет и вряд ли появится.
И еще она приводит слова одного старца или священника, который сказал, что если вы не понимаете богослужения на церковнославянском языке, то зато бесы понимают. Но ведь мы приходим в храм на богослужения молиться Богу, а не бесам. И Бог хочет от нас, чтобы мы молились Ему духом и истиною, ибо таких поклонников Он ищет Себе. А молиться духом и истиною мы можем только на том языке, который хорошо знаем.
Считаю, что в этой ситуации, когда русский народ практически не знает церковнославянского языка, дискуссия об изменении языка богослужений должна сводиться не к преимуществам церковнославянского языка и русского, а к вопросу – можно или нельзя совершать службы на русском языке. По-моему, можно, потому что никаких богословско-канонических препятствий для этого нет. Так в чем же дело?
С любовью, недостойный раб Божий Николай
Архангельская обл.
«Блаженны слышащие слово Божие и хранящие его»
Спор о церковнославянском языке на страницах газеты «Вера» вызвал некоторое недоумение. Если цель этой дискуссии чисто воспитательная – «риторическая», тогда необходимо было заручиться благословением священника. Если же редакция искренно желала найти истину, тогда почему дала слово только дилетантам?
В результате отказа от этих предосторожностей последним словом в дискуссии стал односторонний взгляд «недостойного раба Божьего» Николая (без фамилии! – значит, без роду-племени?). А последнее слово, как известно, подводит итог разговору. Редакция при этом – ни гу-гу о своей позиции, оставляя неискушенного читателя в недоумении: а может, действительно, Православной Церкви лучше молиться на современном русском?
Но ведь уже пытались обновленцы служить на русском языке в 20-30-е годы ХХ века! Ни к чему хорошему это не привело. Потому что вместо трепетного слова «Вонмем!» обновленческий диакон, как диктор на радио, выкрикивал: «Внимание!»
Попробуйте-ка перевести некоторые молитвы на русский язык. Ну, хотя бы «Верую во Единаго Бога» – получиться иной смысл: «Верю в одного Бога». Смотрите, появляется двусмысленность: верю в одного из многих! Как, например, говорят: «Я люблю одного человека».
Автор Николай утверждает, что при переходе богослужения на русский язык «потеря для верующих будет не велика». Милые, давайте рассмотрим такой пример. Когда на Страстной седмице поют: «Се Жених грядет в полунощи», мы видим Христа. Но если скажут: «Вон жених идет в полночь», мы не увидим Христа, а просто какого-нибудь жениха. Вот и получается, что, используя в Церкви, по меткому выражению А.С. Пушкина, «грешный наш язык, и празднословный, и лукавый», мы потеряем Самого Христа. Кстати, почему же Пушкин не смог выразить мысль о священном призвании поэта (в стихотворении «Пророк») без высокой церковнославянской лексики?
Зря горюет «недостойный раб Божий» Николай о том, что многие «дома практически не молятся и не читают св. Евангелие». Эти слова ему надо приложить к самому себе. Если бы он знал св. Евангелие хотя бы в каноническом переводе, то вспомнил бы, что и апостолы не разумели святых книг, но Господь отверз им ум разуметь Писание. А в другом месте св. Евангелия рассказывается, как один из апостолов читал книгу пророка Исайи, и Господь спросил его: «Разумеешь ли, что читаешь?» И апостол смиренно отвечал: «Если кто не наставит, то как уразумею?» И тогда Господь стал пояснять ему смысл написанного.
Родители отрока Прохора Мошнина, будущего прп.Серафима Саровского, вообще не отдавали его в школу, дабы сверстники не испортили его добрый нрав. Тем не менее, в монашестве батюшка Серафим каждый день прочитывал на церковнославянском языке одного из четырех евангелистов, а за неделю одолевал весь Новый Завет! И такое правило преподобный держал всю жизнь. Вот откуда он черпал премудрость и напитывался Святым Духом.
Обратимся к жизнеописанию нашего современника – иеросхимонаха Сампсона (Сиверса), англичанина по происхождению, для которого не то что церковнославянский, русский язык был иностранным. Живя в Петербурге в отроческом возрасте, он ходил в православный храм тайно, чтобы не вызвать гнева строгих родителей, англиканцев по вероисповеданию. И этот английский мальчик молился единственной молитвой, которую смог запомнить на церковнославянском языке: «Иже на всякое время и на всякий час, на небеси и на земли спокланяемый и славимый Христе Боже наш».
Спросить бы у этих подвижников, согласны ли они на перевод богослужения. Они ведь тоже живые члены нашей Церкви, соединенной во Христе!
Ревностному отношению к языку предков нам надо поучиться у евреев. При создании государства Израиль в 1947 году они искусственно воскресили мертвый язык библейских пророков. И все эмигранты были обязаны пройти углубленный курс древнееврейского языка. Так был воссоздан дух древнего Израиля, который вскоре проявил себя в победоносных войнах на Ближнем Востоке.
«Невозможно долгое время внимать богослужению, которое не понимаешь», – утверждает Николай. Не могу с этим согласиться. В храмах Вятской епархии, где нам доводилось молиться, люди перед Херувимской песнью просят прощения друг у друга, а при пении «Тебе поем» многие со слезами кладут земные поклоны, зная, ЧТО совершается в этот миг в алтаре!
Но если какая-то часть верующих плохо понимает богослужение, то напрасно мы надеемся воцерковить ее одним механическим актом – переводом богослужебных текстов на новояз. Этот шаг не только не утвердит «неразумевающих» в слове Божием, но еще больше отдалит от него! Потому что церковнославянские и современные слова находятся в разных смысловых сферах. Но исконной смысловой чистотой обладает только церковнославянский язык, по слову псалмопевца: «Словеса Господня, словеса чиста, сребро разжено, искушено от земли, очищено седмерицею».
Церковнославянский язык непонятен не в силу своей «иностранности», а по неготовности наших сердец вместить слово Божие. И здесь только личное усердие каждого христианина может дать добрые плоды, по слову чудесной молитвы перед учением: «Утверди, вразуми сердце мое, Владыко, Ты даждь ми слово, Отчее слово!»
Конечно, негоже нам, словесным овцам, спорить о священных предметах. Пастыри, кому Богом доверено хранить святыни, пускай они скажут свое мнение. Но коли наш оппонент Николай призвал редакцию «не пренебрегать духовным разумом» мiрян, то вот ему ответ. А кого чем обидел, прошу простить меня.
С уважением, Олег ЧЕТВЕРИКОВ,
прихожанин Спасской церкви
с.Спасо-Талица Вятской епархии
В природе языка – Любовь
С любопытством прочитал два полемических материала под одним заголовком «Церковнославянский: родной или иностранный?». Согласился и не согласился с обоими авторами.
Академик Лурье в своей фундаментальной работе «Язык и мышление» рассматривал природу языка только в разрезе взаимосвязей психофизики мозга и ее проекции в языке. Но он же, прочитав однажды труды святого Григория Нисского, признал, что если бы прочитал его в молодости, то свою монографию «Язык и мышление» либо не писал вовсе, либо она была бы другой и даже называлась бы иначе. «Ослепленный» фаворским светом академик стал по-настоящему зрячим.
А все дело в том, что академик Лурье понял: в природе языка – Любовь! Если оскудевает любовь в народе – оскудевает язык. А Любовь оскудевает от маловерия или неверия. Сколько языков и народов исчезло – «их тьмы, и тьмы, и тьмы».
Оскудение языка – это появление жаргонов, сленгов, примитивной лексики; утрачиваются четкие границы семантического «пространства» в словах. В итоге – не язык, а общение индексами. Разве мало бессмыслиц в языке? Русский язык сегодня более мертв, чем старославянский. Не говорю уж об очевидном – он более загрязнен и более «иностранен», чем старославянский.
Половина страны забыла, что слово «спасибо» – от «спаси Бог», что само слово «образование» – от слова «образ». Ибо по образу и подобию образовываются существа в ЧЕЛО – ВЕКОВ, то есть в «чело» – разум, «век» – вечный, бессмертный...
Выступал как-то перед учителями. Аудитория – человек двести. Проявилась эта тема, которая повергла в шок и меня, и учителей. Я был в шоке от учителей, а они – от того, что им открывалась этимология слов «спасибо», «со-весть», «образование», «привет» и т. д. Если у нас образование выхолощено от любви к Богу, Слову, себе, своим корням, то в каких «горшочках» сажать рассаду любви? Как сберечь язык?
Екатерина Руцкая, конечно, права, когда говорит о том, что Богу мы служим освященными предметами, в освященном храме и не может язык быть грязным, неосвященным. Но прав и Николай из Архангельской области, который говорит о том, что язык должен быть понятен, ибо как благая весть дойдет до сознания и сердца? Об отсутствии литургического творчества (это вообще особая тема) говорить начали еще в дореволюционной России, и говорили отнюдь не одни обновленцы.
Что делать? Во-первых, как мне кажется, никакие решения власти не повлияют на процессы в языке. Над ним одна власть – власть первых двух заповедей, власть Любви. Ибо любя, мы говорим осторожно и точно, боясь душенавредить ближнему и боясь исказить помысл, молитвою и Богом дарованный. Во-вторых, как мне представляется, в новой России, кроме уродливых процессов в языке, идет, слава Богу, и процесс своеобразной ревизии языка – соотношения с накопленной веками базой языка – церковнославянским и другими. Мы ведь часто в церкви сами не замечаем, где с русского перешли на церковнославянский и где среди русской речи выскочили архаичные старославянские формы.
В чем категорически не соглашусь с Николаем, так это с его утверждением, что «современный русский язык – это результат естественного процесса...» Увы, противоестественного. Знаете же, что творили с церквями и языком в 20-30-хх годах. Знаем ведь, как через ГУЛАГ, а сегодня через «зоны», культивируются каббалистические модели языка. Знаем и то, что в детских игрушках – покемонах (и не только) – почему-то выскакивают названия-термины, известные как имена демонов уже 2-3 тысячи лет. Случайность? Естественность? «Будьте мудры как змии...» И берегите язык, как бережем веру и Любовь. Во всяком случае, старайтесь беречь до последних сил. Потому что без них сил уже точно не будет. Простите, если что-то высказал слишком категорично.
Григорий С.
г.Сыктывкар
Строки из писем
...Я очень обрадовался и воспрянул духом, прочитав статью в вашей газете «Церковнославянский: родной или иностранный?» Несколько поколений россиян, православных христиан, впитали в себя с молоком матери родной русский язык, самый богатый, самый красивый и самый лучший. Великие русские писатели, поэты воспевали веками этот прекрасный язык. Русский человек от рождения, когда мать ему напевает песню «Баюшки-баю, спи сыночек, спи», качая в зыбке деревенской избы, и до ухода в мир иной, ко Господу, прощаясь с близкими, говорит на родном, русском. Абсолютно правильная статья Николая из Архангельской области. Я считаю, что большинство православных такого же мнения. Надо повсеместно поддержать предложение о рассмотрении на Поместном Соборе РПЦ о переводе богослужений в церквях на русский язык, всем понятный, родной. Как много выиграет от этого православие!
Федор
г.Ухта
* * *
...В первый год моего воцерковления по благословению я стал читать Псалтырь в двадцатке (это когда собирается группа из 20 человек и каждый читает свою кафизму, а потом чередуются, и так пока один не вычитает по порядку все 20 кафизм и все сначала затем). Первые имена об упокоении были о Царе-мученике Николае с семьей, тогда еще непрославленных. Поначалу я читал на русском языке, боялся и не понимал церковнославянского. Но, купив Псалтырь на церковнославянском и получив благословение, стал совершенно непонятно как, но читать ее. Иногда, правда, непонятные слова сверяя с русским текстом. Через несколько месяцев до меня стал доходить смысл многих мест в Псалтыри. Уже 7 лет как я воцерковляюсь и не могу похвастаться, что хорошо разбираюсь в церковнославянском, особенно когда дух мой не покоен, я чем-то раздражен или рассеян, то и на службе плохо понимаю, хотя уже многое известно. А во время искушений вообще бывает так, что и в храм идти не хочется. Но если пересилю себя, то на душе покойнее становится. А молиться легче, когда душа полна переживаний и страждет, когда болят тело и душа, только тогда суетность мира на миг отлетает от нас, и мы погружаемся в молитву и просим, и плачем, и молим по-настоящему, тогда и хор поет для нас, и все становится понятно, а что еще не понятно, то душа воспринимает как должное и не ропщет.
Чтобы понимать богослуженый язык, надо усердно, не леностно, поработать. Стыдно должно нам быть: не знать, а главное – не стремиться к этому знанию, как к своему коренному языку церковнославянскому, да еще и выбросить его вон за ненадобностью. Какие же мы после этого закостенелые невежды! Даже иностранцы любят бывать на наших богослужениях, они не понимают, но есть у них чутье (еще осталось) на красоту нашу и благодать, которую они ощущают, хотим мы этого или не хотим.
И про детей хочу сказать. Моему сыну 4 года, и он с удовольствием выучил тропарь Рождества Христова, причем сам приставал: почитай мне, почитай – и не жаловался, что ему что-то не понятно. И где увидит по-церковнославянски написано, просит почитать. Так что не надо решать за наших детей, надо почаще их в храм водить и объяснять, а уж они разберутся лучше нашего, их душа чище нашей и больше понимает.
Простите Христа ради. Аминь.
Р.Б. Виктор
г.Печоры, Псковская обл.
От редакции.
На этом мы заканчиваем дискуссию о церковнославянском языке богослужения. Она еще раз показала, что необходимости в реформе нет. И даже сторонники перевода на русский должны признать, что любые серьезные подвижки в угодном им направлении приведут к смуте, что мир церковный дороже наших предпочтений.
 | назад |
| вперед |  |
