ИСТОРИЯ
ЦАРЬГРАД И РОССИЯ
Должен ли Константинополь быть нашим?
Этим вопросом мы задавались несколько веков, но ответ на него никогда не звучал уверенно: «Должен, но...» Что смущало нас? Быть может, мысль, что если мы войдем в Царьград, то выйти уже не сможем. И станем ли мы тогда на этом камне, чтобы повелевать миром, или он увлечет нас на дно истории – никто предсказать не мог. Пугали, впрочем, оба исхода.
Страх этот, между тем, не мешал нам совершать все новые экспедиции на Балканы и платить за свою мечту исключительно высокую цену. Возможно, наше время тогда еще не пришло... Как смешно говорить об этом сегодня. Но все-таки не так смешно, как верить из века в век, что конец истории уже наступил. Ведь так часто бывает: довольно и нескольких дней, чтобы от старого не осталось и следа.
Есть много оснований говорить, что судьба Византии еще не решена. Что завещание тех, кто погиб на стенах и улицах Царя городов в последней битве за него, будет исполнено. Константинополь должен быть нашим! Но нашим – значит, православным, а вовсе не обязательно русским. Вот чего мы не могли понять до конца – и не в этом ли следует искать истоки прежних поражений? Царьград был и искушением для нас, и наукой. Овладеть которой, быть может, гораздо важнее, чем самим градом святого Константина.
Ангел покидает Константинополь
Согласно «Повести о взятии Царьграда» Нестора Искандера, в ночь на десятое мая 1453 года Константинополь озарился светом столь ярким, будто Бог взялся заново творить мир. Обезумевшие от страха толпы метались по улицам. Решено было, что османы со всех сторон подожгли город. Самые деятельные искали источники пламени, чтобы погасить их. Но оказалось, что свет исходит из верхних окон Святой Софии – величайшего храма, созданного когда-либо человеческими руками.
Множество христиан собрались у подножия церкви. На лицах была написана тревога. В какой-то момент свет наверху стал во много раз ярче, огонь оторвался от храма и начал подниматься в высоту, где небеса будто разверзлись и приняли его в себя. Стало темно. Тысячи людей рыдали и в отчаянии кричали: «Господи, помилуй нас!»
Патриарх в эти часы спал, и никто не решился его побеспокоить. Наутро, узнав обо всем, он помрачнел и отправился к императору Константину, настаивая на том, чтобы царская семья покинула город. Когда государь отверг это предложение, Патриарх открыл ему то, о чем хотел бы умолчать: «Свет, озарявший Константинополь, и пламя, исходившее из окон великой церкви, не что иное, как благодать Пресвятого Духа, действующая с прежними светильниками вселенной, архиереями и благочестивыми царями; также и Ангел, от Бога поставленный еще при великом Царе Юстиниане на хранение церкви и града сего, в минувшую ночь взят на Небо, а с ним и милость Божия. Его щедроты к нам уже оставили нас. Ибо Господь Бог хочет за грехи, которыми мы оскорбили Его благость, предать нас врагам нашим».
|
Говорят, что, услышав это, царь Константин Палеолог, человек редкого мужества, потерял сознание. И снова его начали уговаривать покинуть город, и вновь он отказался, сказав: «Когда Богу угодно наказать нас, как мы сможем избегнуть праведного Его гнева и где сокроемся от Его мщения?»
Он был вспыльчивым, но великодушным человеком. Даже на фоне соотечественников-греков выделялся редкой образованностью, знал шесть языков, был филологом, философом. Мог легко спасти не только жизнь, но и власть, отдав город врагам. Султан Мехмед II предлагал ему взамен новую область, более приятную для жизни, чем обветшавшая столица Восточной империи, со всех сторон окруженная врагами. Но царь не польстился на обещания и своего поста не оставил.
* * *
Печальным предзнаменованиям не было конца. Во время крестного хода упал с носилок образ Пречистой Девы. Когда стали поднимать его, то смогли сделать это с большим трудом – икона стала будто свинцовой.
В ночь на 28 мая 1453 года греки разбили большой турецкий отряд, но радость их была омрачена новым тягостным событием. Константинополь покрылся густою тьмой (согласно врачу-веницианцу Николо Барбаро, это было затмение), из которой начали падать на землю крупные багровые капли. Воины впали в отчаяние. Новая волна страха прокатилась по городу. Патриарх продолжал настаивать, чтобы царь покинул Константинополь. «Гибель уже совсем близка, – говорил Святейший, – сама природа оплакивает нас кровавыми слезами. Умоляю тебя, ищи спасения, государь, пусть мы погибнем, лишь бы ты остался жив!»
Царь в ответ молчал.
29-го мая турки вновь ринулись на штурм. С помощью мастера-венгра по имени Урбан они создали самую мощную в мире артиллерию. Одна из пушек могла палить каменными ядрами весом в 400 кг. Для передвижения этого орудия требовались две сотни людей и шестьдесят пар волов. Но стреляли турки плохо, и тут на помощь им пришел еще один мадьяр, посол венгерского короля Янка. Он объяснил канониру: «Если хочешь, чтобы легко упали стены, направь пушку в другую часть стены, отступив от места попадания первого снаряда саженей пять или шесть, – и тогда, равняясь по первому, мечи другой снаряд. А когда аккуратно попали два крайних, тогда бросай и третий...»
Стена действительно рухнула, и турки прорвались внутрь города. Государь, узнав об этом, поднялся на коня и произнес: «Кто хочет умереть за Церковь и Христову веру, может следовать за мной». Последовали немногие.
В те дни немалое число горожан верили предсказанию, что магометане дойдут лишь до колонны св.Константина. А там ангел передаст меч безвестному человеку, простому и бедному, и скажет ему: «Возьми меч этот и отомсти за народ Господа». Тогда турки обратятся в бегство, а ромеи, поражая, будут преследовать их и выгонят из города и из областей запада и востока до пределов Персии, до места, называемого «Монодендрий». И вот немалое число мужей константинопольских вместо того, чтобы сражаться, мечтали о Монодендрии и выбросили его из головы, лишь когда их жен и дочерей начали насиловать за пределами Константинова столпа, а самих резать, как овнов.
Столица с 200-тысячным населением дала меньше пяти тысяч бойцов, включая монахов, взявших в руки оружие. В боях участвовало также около двух тысяч добровольцев, в их числе – критские моряки, армяне, очевидно, русские купцы и паломники... Конечно, эта горсть мучеников не могла рассчитывать на успех. Она была подобна снегу, брошенному в огонь, – на каждого христианина приходилось до двадцати турецких солдат. Впрочем, надежда не оставляла защитников до последнего дня. Они бились столь яростно, что османы полагали, что им противостоит 50-тысячная армия, и подумывали о том, чтобы снять осаду. Но предатели-венгры решили участь города.
Чалма или тиара?
От всей католической Европы лишь князь Генуэзский Джустиниани с отрядом в семьсот человек мужественно бился за Царьград. К нему присоединились небольшое число венецианцев, которых война застала в городе, несколько испанских дворян, один шотландец. О том, что это были за люди, свидетельствует такой эпизод. Когда тяжелораненый князь Джустиниани покинул сражение, многие соотечественники отвернулись от него, обвинив в малодушии. Но он доказал, что не трус, что рана его была смертельна, скончавшись несколько дней спустя. Все добровольцы-католики, захваченные турками в плен, уничтожались на месте.
Однако абсолютное большинство европейцев отнеслось к осаде Константинополя едва ли не со злорадством. За несколько лет перед этим крестоносцы потерпели поражение от войск султана под Варной. Это сбило с них спесь, а под ней ничего не обнаружилось. «Зачем мы будем рисковать своими жизнями ради схизматиков?» – спрашивали латины, хотя две-три тысячи профессиональных солдат и поддержка Веницианского флота могли бы спасти Византию. Но, как гласило одно из католических пророчеств того времени, «не будет улыбаться счастье христианам, если не придет ромеям окончательная гибель. Ибо необходимо, чтобы Константинополь был разрушен турками: тогда и неудачи христиан будут иметь конец». По смыслу слишком похоже на речь Каиафы в Синедрионе: «...лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб».
Латины понимали, чем грозит им потеря Царьграда, но неприязнь к православным была сильнее и расхолаживала. Несколько месяцев перед осадой они убеждали греков признать власть Папы. Из Польши приехал кардинал Исидор, бывший митрополит Киевский, изгнанный из России за измену православию. Предполагалось, что в ответ на гибкость византийцев Запад выступит в их защиту. Ответ православных озвучил первый советник царя Кир-Лука Нотар. Князь сказал фразу, ставшую знаменитой: «Лучше видеть царствующей среди города турецкую чалму, чем кардинальскую тиару».
По крайней мере, в этой битве – с Ватиканом – греки не потерпели поражения. Кардинал Исидор, кстати, тоже участвовал в обороне Царьграда. Кровью, пролитой за православную столицу, он смог бы смыть многое... Но теплохладность его вновь себя обнаружила. Бывший митрополит в последний момент обменял свое роскошное одеяние на одежду нищего. Этого несчастного турки казнили вместо Исидора, а предатель, как всегда, вышел сухим из воды.
Даже после падения Константинополя, как пишет историк Стивен Рансимен, «совесть Западной Европы была задета, но так и не пробудилась». Попытка собрать крестовый поход закончилась ничем. Вот как живописует Рансимен одну из сцен того времени – пир при дворе герцога Бургундского Филиппа: «Человек огромного роста в одежде сарацина грозил гостям игрушечным слоном, а юный Оливье де ла Марш, переодетый девицей, изображал горести Матери-Церкви. Вся компания торжественно поклялась пойти на священную войну. Однако эта премилая пантомима не имела никаких последствий».
Европа дорого заплатила за свое равнодушие к восточным христианам. Веками турки будут держать ее в страхе, штурмуя города, вырезая окраины.
Едва различимая молитва
Когда смерть настигла 49-летнего государя, рядом с ним не оставалось никого. Он пал в бою одним из последних, а честная глава его была отправлена в Аравию и Персию на потеху публике. Образ одинокого всадника-венценосца, скачущего на битву против целой армии, – один из самых прекрасных и трагических моментов в истории человечества. Одиннадцать императоров с именем Константин правили Византией, но первый и последний оказались выше других. Специальным фирманом Порты (администрации Османской империи) грекам запрещено было давать это имя своим сыновьям.
...Что делать с захваченным городом, султан Мехмед II не знал. Это был тиран до мозга костей. Однажды он взялся доказать итальянскому живописцу Беллини, что тот неверно изобразил гримасу лицевых мышц у отрубленной головы Иоанна Предтечи. В доказательство велел отсечь голову своему рабу и так убедил собеседника. Этот изверг клялся на Коране, что не будет посягать на границы Византийской империи, но изменил своему слову.
Когда к Мехмеду подвели Кир-Луку, уцелевшего в сражении, султан пообещал сделать его правителем Константинополя. Но в тот же день велел прислать 14-летнего сына Луки для разврата. Последний вождь византийцев ответил: «Нет!», как прежде отверг предложения католиков. Ребенка это, конечно, не спасло, а Кир-Луку вместе со старшим сыном и зятем повели на смерть. Один из молодых людей заплакал.
«Где наш император? – спросил его Лука Нотар. – Не убит ли он был вчера? Где мой сват? Где протостратор Палеолог с двоими своими сыновьями? Не убиты ли они в сражении? О, если бы и мы умерли с ними! Но ныне готово поприще, чтобы во имя Распятого за нас, и умершего, и воскресшего, умерли и мы».
Он велел солдатам казнить себя последним, чтобы сын и зять не лишились мужества при виде его гибели. Когда они пали мертвыми и обезглавленные тела еще трепетали, Лука произнес: «Благодарю Тебя, Господи!» и долго молился.
Солдаты терпеливо ждали. В них оказалось больше милосердия, чем в тех, кто смешал потом имя князя Нотара с грязью. Начало положил в своей «Большой хронике» его прежний соперник при дворе – вельможа Георгий Сфрандзи (его не смягчило даже общее с князем горе; юный сын Георгия принял мученическую кончину, отказавшись уступить страсти султана-содомита). Затем Луке стали мстить католики, обвиняя его в туркофильстве, предательстве и пр. Нашелся только один благородный автор, который спас честь князя, греческий историк того времени Михаил Дука. Он был сторонником Ватикана и считал Нотара опасным фанатиком, но это не помешало ему восхититься преданностью Кир-Луки Богу и родине.
* * *
Что сказать в заключении этой части нашего повествования?
В правой части храма Святой Софии есть небольшая ниша. Если приложить здесь ухо к стене, то слышится легкий шум, в котором можно угадать древнее унисонное пение. В этом нет ничего невероятного, в ХХ веке время от времени подобное происходило и в поруганных русских церквях. Предание гласит, что в день штурма турецкими войсками Константинополя в церкви молились 10 000 верующих. Когда турки ворвались в храм, священник, читая молитву, скрылся в стене, а шум – все еще читаемая им молитва... Однажды священник выйдет навстречу людям. Это произойдет в тот день, когда мы освободим Седмихолмый град.
О первых походах русов на Царьград
Когда же на Руси родилась эта пленительная идея – овладеть Константинополем? Иные говорят, что в незапамятные времена – недаром Олег прибил щит на вратах Константинополя (на фото - русская медаль в память о том событии). Однако думается, что, если бы русские действительно хотели взять тогда Царьград, они так бы и сделали.
Но нет, мы тогда не искали ключей от него, а лишь пытались вбить в головы греков несколько простых истин. Достаточно вспомнить, что последняя экспедиция состоялась при великом князе Ярославе Мудром, ныне прославленном Церковью. Но даже он не мог оставить безнаказанным убийство четырех русских купцов в Константинополе. О том, как византийцы относились к иностранцам вообще и к русским в частности, можно прочесть у Патриарха Фотия:
«Тех, которые должны нам нечто малое и незначительное, мы жестоко истязали и наказывали... и не обращали внимания на маловажность и незначительность в сравнении с нашими долгами, но, получая себе человеколюбивые прощения многого и великого, других за малое бесчеловечно ввергали в рабство».
Впрочем, было бы преувеличением сказать, что Святейший Фотий испытывал к русским симпатию. Кажется, именно с его легкой руки нам было присвоено имя «росов». Сами себя мы звали русами, так же нас именовали на Западе. Росы же были заимствованы Фотием из Библии – так именуется некий народ, который в конце времен должен выступить под знаменами антихриста. Вот как воспринимали нас поначалу, но очень недолго, православные греки.
Перелом наступил после похода на Константинополь князей Аскольда и Дира. В июне 860 года они во главе флота из нескольких сотен кораблей приблизились к цветущему граду, еще не разграбленному крестоносцами. Половина всех богатств мира была сосредоточена в нем. Славяне и варяги спокойно готовились к штурму. Вдруг что-то произошло...
Впоследствии родилась выдумка византийцев, будто Богородица разметала флот русских с помощью бури и множество кораблей погибло. Некоторое время назад на это откликнулся знаменитый наш историк и публицист Вадим Кожинов. Он обнаружил, что Патриарх Фотий – очевидец случившегося – писал, что во время нашествия русских «море тихо и безмятежно расстилало хребет свой, доставляя им приятное и вожделенное плавание». Св.Фотий свидетельствовал также, что участь Константинополя висела на волоске. Росам «легко было взять его, а жителям невозможно защищать», «спасение города находилось в руках врагов, и сохранение его зависело от их великодушия... город не взят по их милости».
А дело было вот в чем. Русские сняли осаду 25 июня 860 года, увидев, как Пресвятая Дева расстилает свой плат над градом святых. Вскоре после этого святые Аскольд и Дир и многие воины обратились ко Христу. Что замечательно: день Покрова Божией Матери вплоть до ХХ века праздновался только в России. Это была наша победа, которой греки почти не заметили, не поняли, что мы оставили их, получив свое сокровище.
Так усвоен был нами первый урок, данный Царьградом. Мы, впрочем, тоже его кое-чему научили.
О Третьем Риме
Всерьез идею о том, что Россия должна овладеть Константинополем, выдвинула Католическая Церковь в 70-е годы XV века.
Великого князя Иоанна Третьего подводили к этой мысли, например, венецианцы, но весь размах дипломатических усилий Европы нам сейчас трудно представить. Вершиной их интриги стало устройство брака русского монарха с племянницей погибшего императора Константина – Софьей. По этому поводу в Риме была даже написана фреска, где князь Иоанн на коленях стоит перед Папой. Но как же стремительно обрушились эти планы! Царевна Софья хоть и была воспитана латинами, но под пеплом католицизма сохраняла верность православию. Во Пскове, едва ступив на Русскую землю, она бросилась ко святым иконам и целовала их, не замечая, как мрачнеют папские послы.
|
Царевна была последней в династии Палеологов, кто имел моральное право наследовать престол. Ее старший брат Мануил бежал к туркам и принял ислам. Наследником императорских регалий оказался другой брат Софьи – Андрей, который только что не выставлял их на аукцион. Предлагал, судя по всему, Иоанну III, затем подписал договор с французским королем Карлом VIII, но, не получив ни гроша, передал престол Кастильскому королевскому дому.
Однако всерьез эти сделки никто и никогда не воспринимал. При всей неприязни к русским Европа была убеждена, что других наследников Царьграда, кроме русских государей, в природе не существует. Но великий князь Иоанн к уговорам был равнодушен.
* * *
Так же, как и его сын Василий. В 1519 году посол Тевтонского ордена Дитрих Шомберг передал Василию Третьему предложение Папы Льва Х принять участие в коалиции против турок: «Занеже султан турской вотчину великого князя держит». Посол убеждал, что пора Василию Иоановичу «за свою вотчину константинопольскую стояти... ныне путь пригоден».
Не против ли этого искушения возвысил свой голос монах Филофей, заявивший Василию III, что два Рима пали, третий (Москва) стоит, а четвертому не бывать. Это послание предлагало отказаться от создания в России иных столиц, от видов на Константинополь и упований на помощь Ватикана.
Мысль псковского инока и стоящего за ним русского монашества была глубже, чем противостояние католицизму или восхваление Москвы. Филофей отвергал саму идею превращения Руси в государство, обращенное куда угодно, только не внутрь себя. Не претендуя на роль пророка, старец предвидел и осаду войсками царя Алексия Михайловича Соловецкой обители, и крушение 17-го года. Предав забвению его наставления, мы двинулись на Царьград, ответили на прозрение инока о значении Москвы строительством Петербурга. В итоге вернулись в свою златоглавую столицу только вместе со сбежавшими из Петербурга большевиками.
...Меня долго смущало, что первым о первопрестольной как о столице православия, о «новом царе Константине, новому граду Константино-Москве», заговорил в 1492 году Патриарх-еретик Зосима. Можно задаться вопросом – не бросает ли это тень на саму идею Третьго Рима? И лишь со временем пришло понимание, в чем русский путь отличен от его подмены: Зосима льстил государю, возбуждая его гордыню, речь его полна театрального пафоса и спеси.
Не то у Филофея, который думал лишь об ответственности, призвав понять, какой тяжелый жребий нам выпал – защищать православие в его последнем оплоте. «Не преступай заповеди...», «блюди и внемли...», «не уповай на злато и богатство и славу, вся бо сия зде собрана и на земли зде останутся...», – молил он государя.
Великий князь Василий услышал его. Во всяком случае, в вопросе о Царьграде.
* * *
Но чем объяснялась щедрость латинов? Османы в то время угрожали не только Вене, но и Риму, резали германцев, венгров, поляков... Опасность того, что они сомнут Восточную и Центральную Европу, была очень велика.
Не исчезла она и несколько десятилетий спустя, когда в Россию приехал новый представитель Папы – «викаpий всего севеpа» Антонио Поссевино. Он пообещал Иоанну Васильевичу Грозному то же, от чего отказались его отец и дед. Однако католики надеялись, что теперь все будет по-другому.
Прозападнические настроения царя хорошо известны. На протяжении многих лет он готовился к эмиграции в Англию. Заявлял, что все русские – воры, а сам он – не русский, а немец, так как происходит от некоего легендарного Пруса.
Все это латины учли. Вручив царю богато изукрашенную золотом книгу о Флорентийской унии, Поссевино, согласно московскому источнику, заявил: «Если ты соединишься веpою с Папою и всеми государями, то при содействии их не только будешь на своей прародительской отчине в Киеве, но и сделаешься императором Цаpьгpада и всего Востока».
Как пишет эмигрантский историк, профессор Йельского университета Н.Ульянов, «соблазняла Грозного императорским титулом и Вена: «По воле цесаря, Папы, короля испанского, эрцгерцога Эрнеста, князей имперских и всех орденов, – говорили австрийские послы, – все царство греческое восточное будет уступлено твоему величеству, и ваша пресветлость будете провозглашены восточным царем».
То есть велась планомерная осада царя. Но при всех недостатках своего характера дураком Иоанн Васильевич не был, поэтому перед посулами устоял. Только-то и заметил: «Что же до Восточной импеpии, то Господня есть земля; кому захочет Бог, тому и отдаст ее. С меня довольно и своего государства, других и больших государств во всем свете не желаю».
* * *
Борису Годунову тоже что-то обещали. Он ограничился тем, что отправил в Вену большую партию соболей. Необходимость сделать ответный подарок, как писал один из хронографов того времени, «еще уменьшила выгоды, полученные от Бориса» для ведения войны.
Римо-католики предполагали сделать русских щитом против турок, подобно тому, как заселили православными южную Хорватию. Так родилась Сербская Краина, ныне, в конце ХХ века, совершенно опустошенная. Черт дает только взаймы, а спрашивает потом вдесятеро.
Самозванец
На этом закончился первый этап константинопольского проекта, когда мы не помышляли о Босфоре, понимая, что не готовы к такому повороту судьбы. Здравого смысла у нас было довольно.
Первым из русских, кто всерьез заразился мечтой о Царьграде, был, вероятно, Гришка Отрепьев, известный как Лжедмитрий I. В ранней молодости он служил у бояр Романовых. Когда они попали в опалу и Отрепьеву грозила смерть, он спасся, приняв монашество. Затем покинул Россию, познакомился с иезуитами и тайно принял католицизм. Но во Христа, судя по всему, не веровал вовсе, склоняясь к крайним формам арианства. Миф о том, что самозванец собирался обратить Россию в латинство, не имеет под собой почвы. В решающий момент он прямо заявил польскому королю: «Церквей латинских и иезуитов не хочу».
Что еще можно сказать об этом несчастном? Он был довольно даровитым и образованным человеком, выходцем из мелких дворян, но был болен непомерными амбициями. С юности во всем, за что брался этот авантюрист, он поначалу преуспевал, затем всегда следовал крах, но это его нисколько не вразумляло.
Взойдя на трон, Лжедмитрий выпросил у Папы титул императора и начал готовиться к войне с Турцией. Одно связано с другим. Титул должен был сделать Отрепьева равноправным партнером в военном союзе с европейскими монархами. Но для самозванца императорское звание было чем-то большим. Есть все основания полагать: он мечтал воцариться в Константинополе. С 1472 года (свадьбы Иоанна Третьего и Софьи Палеолог) Балканы расценивались Римом как главная приманка для Москвы, и нет никаких оснований думать, что Григория Отрепьева пытались увлечь более мелким трофеем.
Ничем другим размах его предварительных приготовлений к войне объяснить невозможно. Историк Р.Г.Скрынников писал о том, что Лжедмитрий «не раз обращался в Ватикан с призывом создать коалицию против турок, в которую бы вошли католические государства – Габсбургская империя, Испания и Речь Посполитая – и православная Русь».
Зачем? Скрынников предполагает, что целью самозванца был разгром азовских татар, но эта гипотеза совершенно не выдерживает критики. На азовский поход Отрепьев решился лишь после ряда отказов, полученных из Европы. Татар можно было бить и без Испании – в 1605 году отряд казаков сумел потрепать их так сильно, что в плен к ним попал азовский ага Досмагмет.
Что же помешало Европе поддержать Лжедмитрия?
Отчасти неудачное стечение обстоятельств – австрийцы в тот момент вели мирные переговоры с Османской империей. Самозванец, однако, продолжал упорствовать, напоминая Ватикану о данном ему обещании. Известно письмо к нему нунция Рангони, где говорится, что он имел беседу с Папой о тайном союзе Москвы, Варшавы и Вены. И что Понтифик заметил, что такой союз невозможен из-за того, что немцы не выносят поляков. Поэтому для начала стоит ограничиться экспедицией против крымских татар в союзе с Польшей.
Однако оставалась надежда, что турки вступятся за крымчаков, начнется полномасштабная война, в которой Вена не сможет остаться в стороне. Папа, возможно, хорошо это понимал, советуя Лжедмитрию: «Пускай царь первый выступит на арену, пусть он увлечет за собой Европу и покроет себя бессмертной славой».
Крах планов самозванца наступил лишь после того, как и поляки сражаться отказались. Дело в том, что Лжедмитрий – человек, чьи религиозные убеждения – совершенная загадка. Под давлением москвичей он вынужден был снова сделаться православным, да к тому же патриотом. Отказался, например, от обещанных Польше территориальных уступок. Этого было, впрочем, явно недостаточно, чтобы покрыть самозванство. Одно лишь бегство на войну могло спасти голову самозванца, а взятие Царьграда сделать императором не только на бумаге. Но масштабы крестового похода стремительно съеживались. Последней надеждой оставался рейд на Азов, однако живым из Москвы его не выпустили.
Он играл по-крупному и смог обмануть народ, но столкнулся с силой, которая таких быстрых умела перемалывать как орешки – с русским боярством. Оно нутром чуяло, что наполеонов нужно давить в самом начале, до того, как они окрепнут и втянут нацию в какую-нибудь гибельную авантюру.
Лишь в царствование Алексея Михайловича совпали три условия, необходимые для того, чтобы мечта о Константинополе начала облекаться плотью: желание монарха, законность его пребывания на троне и согласие Патриарха на исполнение этого плана.
Владимир ГРИГОРЯН
(Продолжение следует)
 | назад |
| вперед |  |
