Между белеющим в траве смолистым пнем и высоченной, до неба, елью Корякиными поставлены скамейки и стол. Садимся отдохнуть.

– К этим двум елям была привязана жердь и устроен шалаш для епископа, – показывает Сергей. – Одну ель на днях срубили, увезли на пилораму. А другую не тронули, слишком широка. Да и березки помешали...

Разглядываем столетнее древо: со всех сторон обвили его белоснежные березки, сберегая память о владыке Иерофее. Чудо природы.

– Чего я не могу понять, – обращаюсь к краеведу Наумову, – неужели епископ рассчитывал, что сможет скрыться от ГПУ?

– Он мог бы спастись, если б захотел, – уйти по дороге Вострово-Красное до города Кологрива, а оттуда уехать в любой уголок Союза. Ведь конные заставы перекрывали дороги и тропки только со стороны Путилово. Но верующие мне так объясняли: владыка не хотел так сразу оставить овец своих на произвол судьбы.

Если б владыка сидел в стоге тихонько, как мышь под веником, – чекисты вряд ли бы его обнаружили. Но Иерофей так не мог. Вечером он выходил из убежища на дорогу и выслушивал приходящих к нему в поисках утешения, исповедовал, благословлял. В итоге соглядатаи послали докладную в Путилово, где разместил свой штаб начальник губернского оперотдела ГПУ Соснин: мол, что-то подозрительно много местных жителей ходит по ночам в Вострово. К тому времени после страшных пыток заговорил келейник владыки Николай Лепихин, который носил еду епископу. И даже после этого владыку еще могли спасти. Но Соснин придумал такой маневр. Послал вперед Лепихина под конвоем чекиста Гладышева, переодетого в мужицкую одежду. Келейника Лепихина местные знали, а на мужика не обратили внимания. Если б они догадались, что вслед за этими двоими движется конный отряд, то могли бы успеть предупредить епископа и увести его в глубь леса.

О том, что Гладышеву поручено застрелить епископа прямо на месте, не знал ни Лепихин, ни бойцы отряда. Пуля попала точно в голову владыки, и Гладышев не сразу понял, что тот жив, иначе бы попытался добить. Но тут из леса показался отряд поддержки, а при свидетелях стрелять было нельзя. Ведь все должно было выглядеть как пресечение попытки сопротивления.

– Произошло это 5 мая 1928 года, – продолжает рассказ Наумов. – Епископа положили на лошадь вниз головой, из которой текла кровь, и примчали в Вострово. Там, перевязав тряпицей, бросили его на одноколку – в деревянный короб, в котором обычно возят камень, мусор или навоз, и повезли через все наши деревни. Таратайку с истекающим кровью епископом плотно окружал конный отряд. Люди в деревнях шли по обочинам, владыка поднимал руку, благословлял их, а конники били прикладом по руке. В Путилово сделали краткую остановку, чтобы накормить лошадей. Сельчан загнали по избам, а если кто выглядывал в окно, то с улицы пугали – целились из винтовки или же подходили и ударяли в раму окна, так что стекла звенели. Так рассказывали мне путиловцы. Затем с теми же предосторожностями доставили владыку в районный центр Никольск. Еще целую неделю после этого на дорогах стояли пикеты вооруженных конников и всех идущих заворачивали обратно. Никого никуда не пропускали.

В Никольске на городской пристани, оцепленной в три ряда милицией, епископа подняли на пароход и отправили в губернский центр Великий Устюг. Там, промучившись несколько дней в тюремной больнице, 16 мая 1928 года епископ Иерофей скончался. Похоронили его тайно ночью, чтобы избежать скопления верующих. Место его захоронения в документах именуется как «сосняк». Это старое кладбище Устюга. В каком месте его похоронили, до сих пор неизвестно.

– Все-таки чекисты добились своего...

Останавливаемся у высокой березы, из корня которой растут три ствола.

– Чаще всего приходили сюда на Троицу, украшали березку полотенцами, клали в корни домашнюю снедь, ставили свечки и отходили в сторону, молились. Трехствольная береза была их тайным христианским символом. А настоящий крест поставить боялись – власти вмиг бы его сожгли.

– И доколе тут молились? – спрашивает о.Сергий.

– Вплоть до 1980 года, пока жива была ерофеевка Екатерина Евсеевна. Потом стали реже... Но пойдемте обратно, вечереет уже. Как бы нам тут не заплутать. Помнится, Анатолий Корякин – местный житель! – повел сюда священника Сергия Колчеева, чтобы проторить путь для владыки Максимилиана, и, представьте, не мог ерофееву поляну найти. Настоящая глухомань, тут даже медведи водятся, не раз на следы натыкался...

Целый час выбирались мы из леса – прыгали по кочкам, форсировали «речку» Зимиху. Вода в этом ручье кристально чистая, «святая», как отрекомендовал Корякин: «В нее же кровь священномученика пролилась. Богомольцы ее канистрами носят – моют в ней новорожденных, кропят женихов и невест». На берегу на веточке дерева висит срезанная кем-то дудка из трубчатого багульника. Сергей со знанием дела берет дудку, наклоняется и пьет. Удобно! Не нужно на колени в сырость вставать. Беру трубку и тоже наклоняюсь к ручью. Со дна смотрит на меня серебристая плотвица, или мулява, по-местному. Рыба – символ Христа... Вода ледяная, сводит скулы, но усталость как рукой сняло.

На обратном пути на пустынной лесной дороге повстречались с Анатолием Корякиным – джип его выскочил неожиданно из-за поворота и ослепил фарами. Около часа проговорили, устроив «ужин на свежем воздухе» – хлеб, рыбу, все припасы разложили на капоте нашего «Жигуленка». Об Анатолии Алексеевиче (на фото он слева) можно было бы составить отдельную повесть. Справный никольский мужик, у себя на производстве он пять раз занимал первое место по рационализации, затем его направили учиться на немецкий завод «Цессен». Предлагали остаться в Германии, но он вернулся на родное производство, а выйдя на пенсию, занялся фермерством. При священнике Сергии Колчееве был старостой Казанского храма, в дедовском Вострово восстановил часовню, поставил крест на месте убиения епископа Иерофея. «Скромный крест получился, – сетует он, – собираюсь большой памятный знак там поставить».

В село Никольское мы въезжали уже в полной темноте. Только здесь, в центре Нижне-Кемского сельсовета, можно было найти компьютер, чтобы скопировать информацию с дискет краеведа Наумова. Единственное ярко освещенное здание в селе – местная администрация. Впрочем, окна в нем светились по случаю дискотеки, поскольку танц-зал и сельсовет находятся под одной крышей. Я остался поджидать у крыльца, куда то и дело выскакивали разгоряченные подростки, выпуская из дверей грохочущие вибрации поп-музыки. А Наумов с Игорем и о.Сергием отправились объезжать село в поисках представителей власти. Наконец появились вместе с бухгалтером (остальные, в том числе и председатель, еще не вернулись со сбора клюквы). Отмыкается большой амбарный замок, заходим в деревенский «офис», включаю компьютер... Странно мне смотреть на это чудо-юдо техники после таежного скита «никольской Агафьи Лыковой» и лесных дебрей хутора Вострово. Вожусь с программой и прислушиваюсь к разговору...

– Алексей Николаевич, по какой год нынче разузнали? – вопрошает бухгалтер краеведа.

– В прошлом году, как вы помните, я дошел до 1865 года. Итого, если считать с 1820 года, мной составлена летопись Кемы за 45 лет. Чтобы продолжить изыскания, мне необходим транш размером в три тысячи рублей.

– Можем выделить только тысячу, – извиняясь, говорит бухгалтер.

– Ну и ладненько! – обрадовался Наумов. – А я, кстати, в метрических книгах нашел вашего прадеда. Не только день свадьбы, как вы заказывали, но и дату рождения...

Как выяснилось, уже шестой год Алексей Николаевич ездит в архив в Великий Устюг, сутками сидит за документами, выискивая сведения по Кемской волости. Часто приходится делать это впроголодь и ночевать где попало, поскольку пенсии на такие командировки не хватает.

– Не знаю почему, но о Кемской земле никто еще не писал, – удивляется Наумов. – В Москве в Ленинской библиотеке однажды заказал литературу, какая есть о Кеме, и мне принесли одну только газетку. Оказалось, наше епархиальное издание с моей статьей. А ведь это уникальный край с удивительными людьми! Вот вы сегодня узнали, как кемляки защищали своего епископа, свою веру от новой власти. А ведь так повелось с самой древности: если кемляку что-то не по нраву, с места его не сдвинешь.

Читали у историка Соловьева о восстании Степана Разина? У него есть эпизод про то, как большой отряд разинцев отправился захватывать Великий Устюг. Он поднялся по реке Унже, разоряя все на своем пути, и... сгинул неведомо где. Но мы-то знаем, не только где, но и как он сгинул! У нас сохранилась «Легенда о засече».

– О засече?

– Так у нас называется лесная засека, завал из деревьев. Дело было в ноябре или декабре. По реке Унже – притоку Волги – разбойники поднялись до Кемы, которая впадает в Унжу, и пошли дальше в сторону Кичмень-городка, от которого до Устюга рукой подать. Но около деревни Старина их встретили кемляки. Они подрубили лес так, что при малейшем движении деревья валились на головы непрошенных гостей. Это, кстати, надо умудриться, чтобы на огромной площади весь лес падал именно в центр, в одно и то же место. Но опыт имелся...

Еще раньше, примерно в XV веке, казанские татары точно так же шли на Устюг, и встретили их в том же самом месте – у деревни Старина. И точно так же погибли поганые под деревьями и топорами кемляков.

Две засеки в народной памяти наложились друг на друга, но запомнилось отличие. Татары сжигали все, что попадалось на глаза, а разинцы были «гуманнее». Например, в деревне Острово они расположились на ночь в церкви, изрубили аналой на дрова, выкололи глаза святым, но саму деревню не сжигали... Когда деревья упали на разбойников, часть их покалечило, часть сразу убило. Кто-то выскочил из засеки и пытался пробиться к реке. Их окружили кемляки со своим крестьянским инструментом, преимущественно с топорами, и порубили на месте. Прежде чем сгинуть, разбойники побросали награбленное золото в реку, чтобы никому не досталось. С тех пор у нас говорят: «Кема – золотое донышко».

– А точное место битвы сохранилось? Или кладбище этих разинцев?

– Нет. Людям, нарушившим заповеди человеческие и божеские, крестов не ставили.