ЭКСПЕДИЦИЯ
НИКОЛЬСКИЕ ЗАСЕКИ
(Окончание. Начало на предыдущей странице)
Из путевых заметок И.Иванова.
Путем зерна
Одно дело услышать о подвиге мученика за веру, и совсем иное – пройти по его следам. Наверное, это ощущение сродни тому, с которым паломники проходят по «Дороге скорби» – последним страстным путем Христа на Голгофу. Только вместо иерусалимских арабов-торговцев – такая же равнодушная природа: шелест вечно обновляющейся листвы, струение ручьев забвения и стрекот кузнечиков.
Дорога все дальше уносила нас от креста мученика Иерофея: перелески и избы, ровный свет сгущающихся сумерек… В душе нарастало какое-то беспокойство. Наконец, я понял: это был немой вопрос о смысле жертвы архипастыря. Ведь это в буквальном смысле было так – душу положил за овцы своя. И нет сомнения, что Господь увенчал славой его в Царствии Своем. Но здесь, на бренной и столь любимой им Никольской земле, какие всходы дала его жертва? Эти молитвенницы – ерофеевки, у которых нет последовательниц? И раба Божия Великонида, зарезанная местным алкоголиком? Столько людей святой жизни – праведников! Но жизнь – как изменилась она?
Погребенное зерно дает жизнь ростку, сияние святости умножает тепло любви. Нам не дано знать, что было бы с Россией, если б не было жертвы русских новомучеников и исповедников. И слава Богу. Но сердце ищет эти островки тепла, и потому я не удивился, что дорога привела меня со спутниками в деревню Демино, в дом к Нине Подольской.
Наутро, переночевав в Дёмино в доме священника Сергия Мацнева, отправились к Подольской в гости. Ее большой пятистенок ничем не выдается среди других деревенских домов. Обшит вагонкой и выкрашен голубым, вот только наличники не на всех окнах – словно начал их хозяин ставить, да оставил до лучших времен из-за дел поважнее. Буквально у калитки мы встретили Нину, явно собравшуюся в лес по грибы-ягоды: с корзинкой, в сапогах и длинной цветастой юбке.
Вернулась в дом, согласилась побеседовать, а у самой глаза на мокром месте. Спросил, что случилось. Восьмой месяц как мужа похоронила, и все никак сердце не успокоится. Погоревала да решила в лес идти, побродить среди деревьев – выплакать свое горе: «Мне там всегда легче».
Приближаясь к этому дому, я ожидал услышать гомон, мельтешение и круговерть детских лиц. Ведь у Нины Подольской ни много ни мало – 13 детей. А тут – тишина и в доме пусто, только на краешке стула, как мышка, сидит старушка в белом платке.
– Это раньше так было, – объясняет Нина, – если несется по деревне гул голосов, вроде как пчелиный рой летит – значит, мои идут... Сейчас даже скучаю без этого шума: со мной остались уже только двое, младшему – 14 лет. Только когда летом приезжают в гости, шум-гам стоит, как прежде. А большинство детей уже взрослые, живут отдельно.
 |
 |
В горнице, близ красного угла, портреты только первых троих детей – раскрашенные школьные фотографии 70-х годов, у меня такая тоже где-то сохранилась. Старшей из детей ныне уже 36 лет. Остальных сфотографировать так и не успели, недосуг стало.
Попросил назвать всех деток поименно. «Надя, Юра, Павлик, Сергей, Люба, Вера, Таня, Оля, Лена, Света…» Пауза. На руках загнуты все пальцы, но это значит, что не хватает еще троих. Начинаем считать вместе еще раз, снова сбиваемся. Смеемся. «Наташку, Алешку, Сашку не назвала. Ну вот, теперь все нашлись. Раньше было удобно – паспорт достанешь, а там все записаны. А в новом паспорте теперь записаны только двое малых».
– Хлопотно с такой оравой?
– Нет, дети – не помеха. Самое трудное ведь с первыми – а потом старшие начинают помогать, и так друг за дружкой. С детьми водиться помогали сначала мама, потом свекровь, обеих уж схоронила, теперь вот тетка.
Я бросил взгляд на молча сидевшую старушку: словно не о ней мы говорили. Так она все время разговора и просидела, ни слова не проронив.
– Бабка мне наказала не делать абортов, и вот, видит Бог, не грешна перед Ним. И ни один из тринадцати не умер, все здоровые. И я детям наказала: чтоб никаких абортов. Внуков у меня тоже 13, у 14-го уже «ноги торчат», скоро родится. У всех по двое, отец им говорил: что двое, давайте троих! Вот у Любки – она нянечкой в Оленегорске работает – теперь третий. Дети все в гости зовут пожить, да куда мне ехать: дом-то держит.
Разглядываю избу и все никак не могу представить, как тут умещалось столько человек. Посреди избы – большая русская печь. Очень все просто, но не бедно, и чисто. Большого обеденного стола нет – за стол садились в два присеста, сначала маленькие. Смотрю в соседней комнате – рядами кровати вдоль стены, много окон – светло.
– Никто на полу не спал, все на кроватях, – ловит мой взгляд хозяйка. – Когда дом купили, не знали еще, что столько детей будет. Мы вдвоем с мужем этот дом обустраивали, я еще с пузом была. Спрашивали, зачем мы столько окошек нарезали – одиннадцать? Чтоб светлее было.
– Даже при этом окон меньше, чем детей! – восхищаюсь я. – Ну, если две двери сосчитать, то можно сказать, что вы угадали.
– Никогда никаких кесаревых не знала. Последнюю рожала – еще за день до этого лук сажала на огороде, потом позвали к соседке помогать. Я уже тяжелая, еще подумала, что, может, не идти, ведь прямо на грядке рожу. Вернулась от соседки, говорю мужу: заводи скорей трактор, поедем! А сама залезть на трактор уже не могу, он меня так под зад подтолкнул – и только привезли, завели в больничку, я ногу-то подняла, чтобы лечь, тут она у меня и вылетела. В другой раз говорю: «Ну, девчонки, если ночью не рожу, занавесочки выстираю». Пошла в баню, только успела окатиться водой – там и родила. Двоих дома родила, в медсанчасть не возили. Всю жизнь с тяжестями, с ящиками, мешками, но никаких выкидышей, – со скрытой гордостью говорит Нина. – Самое большее – сидела с маленьким 56 дней, а так никаких декретных отпусков. А как повалило мужа, так я уже три раза в больнице была с давлением.
– Власти-то помогали вам, как многодетным?
Напряглась, вспомнила: случалось два раза. Как-то дали на учеников помощь какую-то, еще однажды какой-то подарок вручили. Больше волокиты, бумаг всяких…
В ее голосе слышится благодарность и за это.
– А телефон? Вам что, власти телефон не поставили? Ведь муж бригадиром работал…
– Обещали поставить… К соседям ходим разговаривать.
Мне вдруг стало ужасно стыдно отчего-то, как будто это я – власть. Я раньше как-то сожалел, что государство у нас отменило звание «Мать-героиня». А тут понял: разве это бездарное государство имеет моральное право награждать русскую женщину, мать? Скольких детей вырастили они, Только Господь знает, какими усилиями это далось, а оно, это государство, только растрачивало золотой человеческий запас, забирая детей на войну и затыкало ими, как пушечным мясом, провалы бездарных большевиков-военачальников, гнобило в лагерях, обирало, спаивало...
У меня аж слеза навернулась от обиды за нее, плачет снова и Нина. Чтоб не молчать, вклиниваю бестолковый вопрос, сильно ли любила его, а она не о любви, а снова о детях:
– Если б не любила, разве ж столько детей было у нас? А уж мой-то как их любил – в любую свободную минутку сядет, приласкает. Сам всех в бане мыл по очереди. И праздники все чтил, верующий был. Любил меня… 11 лет работал бригадиром, а когда колхоз развалился, первый инфаркт заработал. Третий инфаркт случился, когда его молодежь побила на улице: требовали на бутылку пива, а он: «У меня нету, ребята». Сильно побили, скоро умер.
Она достает из комода альбом с фотографиями, показывает: вот муж с двумя детками на руках. Долго ищет общий снимок, вроде был – но так и не находит.
– Дети в кого пошли – в вас или в мужа?
– Да разного калибра все, и характеры у всех разные. Но жили дружно. Накормлю их, бывало, – и на работу. Работала в магазине, уборщицей в сельпо, на пекарне. Но для своих пекла дома, сразу все 12 форм, бывало, в печь засунешь.
– Как теперь, в одиночку?
– Трудно. Трое еще в Вологде учатся, денег нет, а надо их поднимать. Лошадь вот сдала, корову одну сдам…
Прощаемся – в горле комок. Все смешалось в душе: чувство горечи и радости от этого сочетания простоты и достоинства, глубокой внутренней красоты, да чего уж говорить – и внешней тоже, несмотря на 57 лет. И еще, странное дело, рядом с ней я ощутил какое-то сыновнее чувство, точно вот она, Нина, – всем матерям русским мать, и я – один из ее миллиона детей.
Если женщина спасется чадородием, как сказано в Священном Писании, то она, несомненно, спасенная, можно даже сказать – святая, хотя это как-то страшно произносить.
…Эта встреча стала высшей точкой экспедиции для меня, осияв светом надежды весь путь, все объяснив и все оправдав.
Из путевых заметок М.Сизова.
Непобедимые
Наш бесконечный поход из дома в дом слился у меня в одну картину: глаза людей – умные, ясные, а над ними очи святых. В каждой избе целую стену занимают иконы.
Есть божница и в доме бывшего председателя сельсовета Василия Степановича Залесова, который живет в Дёмино. 20 лет он хозяйничал в бывшем кулацком доме, где располагался орган соввласти, да три срока командовал колхозом.
– В Бога я поверил на войне, – рассказывает он. – Во время операции «Багратион» оторвало мне несколько пальцев на ноге, но жив остался. Комиссовали, приехал я в Шарью на костылях, там в военкомате дали 25 рублей – гуляй, Вася. Пошел я с этими деньгами в привокзальный ресторан. К столику подходит какой-то мужчина: «Ты откуда?» – «С Верхней Кемы». – «Я тебя узнал. Иди ко мне кладовщиком...» Так началась моя карьера.
В 49-м с криком «ура» поставили меня председателем колхоза. Образования никакого, и стал я руководить по-своему. Распределил колхозные участки по семьям и положил, сколько процентов удоя, урожая можно забирать себе. Производительность резко подскочила, к единоличному труду-то народ более привычен. В Никольске ничего про это не знали, поскольку глухомань у нас. Дороги непролазные, обычно три дня я на быках до райцентра добирался, в деревнях ночевал. Бык – это тебе не лошадь: когда захочет, ляжет на дорогу, и даже кнутом его не подымешь.
Конечно, песочили меня, но не за «семейный подряд», а по религиозной части, аж в облисполком вызывали. Дело в том, что в моем родном селе Старина у сродственницы жила 95-летняя бабка-молитвенница. Народ и к ней, и к ерофеевке Фролихе на общие молебны приходил. Однажды является в контору другой мой сродственник, который во время раскулачивания в Москву сбежал, но вот решил родину навестить. «Слушай, – говорит, – чего это у нас в Старине творится? Люди с иконами в поле ходят!» – «Ну и что?» – «Я в райком напишу!» Вытолкал его взашей, а сам спешу в Старину, к бабке Фролихе: «Матушка! Вы это, поаккуратней. Молитесь да по сторонам смотрите. При чужих на улице молебны не устраивайте». Но куда там... Разве обережешься? Сам я не раз впросак попадал: приезжает начальство, веду их к себе обедом угощать, а жена иконы забыла занавеской задернуть. И снова меня на всех совещаниях песочат...
* * *
А вот еще одна запомнившаяся встреча – с разговором «на семь литров». Именно столько вмещает самовар, который поставила к нашему приходу Нина Николаевна Холодилова.
– Старший сын Ваня у меня толковый, – вздыхает она. – Пришел весной из армии и сразу за работу – вилы, топор из рук не выпускал. Зимой ни дня не отдохнул. Младшенький Саша таким же растет. «Мама, – говорит, – на поле не ходи, я сам картошку уберу». Никогда-то он не психует, не курит, со всеми ласков.
– А чего так тяжко вздыхаете? – удивляюсь я. – Замечательные дети!
– Так ведь Саша-то нынче в Череповец уехал, в институты поступать. А ну-ко там его матом ругаться обучат? Али еще хуже? До армии сыновей надо держать дома, никуда не выпускать, а он вон не стерпел, захотел образования... Ох, неспокойно мне, все время-то молюсь... А еще из Вологды привезли мне внучку, чтобы здесь начальную школу прошла, на воспитание. Я уж научила ее молитвам, «Отче наш», да забирать хотят – с английским у нас проблемы.
Открывается дверь, входит хозяин – Феодосий Никанорович Холодилов. Этого мужика с широкой бородой я уже встречал на улице. Грузно восседая, с прямой спиной он проезжал на тракторе по деревне, и на лице его было написано: «Мой папаня ни в какие колхозы не вступал». Что, кстати, соответствует действительности. Следом за дедушкой в горницу юркает внучка – та самая, из Вологды. Третьим ступает внук, парень лет 15, почтительно кланяется гостям. Лик у него светлый, чистый, серые глаза смотрят ясным соколом.
См. на фото... Нет, не победима русская порода!
На границе родной земли
Ни словом не обмолвились мы с этим мальчиком, но взгляд его, словно с картины Сурикова, запечатлелся в душе...
Мы едем домой, в Сыктывкар. По пути должны еще заскочить в Никольск, проститься с местным предпринимателем Корепиным. Прокручиваю в голове увиденное за эти дни. Дуниловская икона, которую прятали по домам от безбожников. Аргуново, где народ восстал против большевиков. Крестная смерть владыки Иерофея. «Никольская Агафья», спасающаяся на хуторе от соблазнов современного мира. Русские бабы, рожающие по 13 детей. Лесная засека, остановившая наступление ворога... Что-то есть в этом общее?
А вот еще один, последний, мазок – для полноты картины. Корепина дома мы не застали, зато рядом на стройке увидели Николая Лешукова. Того самого, что Лукшин хутор возрождает. Стали расспрашивать, для чего он на хуторе запруду построил.
– Карасей пущу. Я ведь всерьез собираюсь туда перебраться, фермерством заняться. Мы с братом потихоньку окрестные земли скупаем. Лесной бизнес затухает, нужно хвататься за что-то надежное.
– А верно, что в Москве на рынке стройматериалов единственные, кто без посредников доски продает, – это никольские мужики? А остальные через кавказцев торгуют?
– Знамо дело. Кавказцы в отместку семь машин с мордоворотами в Никольск послали, чтобы наши лесопилки пожечь. Так их на границе района встретило 30 машин с нашими ребятами. Они назад повернули и больше носа не казали.
– ГАИ не вмешивалось?
– Так ГАИ ведь наша, никольская. У меня и сын там служит...
* * *
Этот разговор вспомнился, когда мы уже проехали Вологодскую, Костромскую и Кировскую области. Традиционно остановились пообедать в последнем вятском селении Даниловка, где «столовка» славится кухней. В толпе людей выделялись двое парней в спортивных костюмах. Один из них, рыжий, повиснув на проводе, звонил кому-то, явно давая отчет. В его нерусской речи я понял только одно слово – «Ташкент».
– Далеко до Коми АССР? – обратился он ко мне.
– Да мы уже на границе. Только не АССР, а просто Республика Коми. А вы из Ташкента?
– Что?! – удивился парень, потом усмехнулся. – Не-а. А до ближайшего крупного селения сколько кэмэ?
– Ну, Визинга, скажем...
– Нет, названия мне не нужны. Сколько километров до места, где живет много русских людей?
То, что парня не интересуют названия, меня покоробило. «Видно, наркотики везут. Ищут, куда побыстрее сплавить», – подумалось. Судя по объему багажника легковушки, чужаки везли продавать не тряпье и не детские игрушки, а штучный товар.
Выехали мы одновременно, но странные торговцы сразу «вдарили по газу», и нагнали мы их только у КПП на границе. Игорь сходил показал документы, вернувшись, кивнул на легковушку: «Странно... Водитель у них русский, а те, что в машине, носа из-за тонированных стекол не кажут».
Дальше ехали мы в тягостном молчании. Вдруг Игорь затормозил у поста ГАИ, вышел, что-то стал объяснять милиционеру. Тот включил рацию... У самой Визинги взлетаем на холм, и глазам открывается немая сцена: гастролеры, нелепо расставив руки, стоят у своей машины. Дверцы, капот, крышка багажника распахнуты. Милиционер, закинув автомат за спину, что-то достает из салона... Картинка быстро промелькнула, и вновь перед нами чистое шоссе.
– Все-таки мы должны как-то защищаться? – пожал плечами Игорь, будто извиняясь.
На этом наше путешествие закончилось. За что и Богу слава.
И.ИВАНОВ, М.СИЗОВ.
 | назад |
| вперед |  |
