В Хиландаре я получил тяжелейшее послушание – отвечать на письма верующих. У меня опыта духовной жизни было мало, а письма были такие, ответ на которые требовал настоящей духовной мудрости. Писали сербы со всех уголков света, потому что они называют Хиландар сердцем Сербии, и они верили, что именно здесь им могут помочь в разрешении их проблем. А отвечать им должен был неофит, новоначальный послушник… Это очень тяготило меня. Я стал замечать, что все то, что я получил в Каракале в духовном плане, стал терять. Я почувствовал, что Иисусова молитва от меня ускользает. Ускользает сосредоточенность, потому что много нужно общаться с туристами – работать переводчиком.

И мой духовник видел, что духовной пользы я не получаю, он благословил меня уйти с Афона. Ему и самому вскоре пришлось покинуть Хиландар. Он был еще очень молод и вводил новые порядки по книгам, а с живыми людьми, тем более с современными людьми, нельзя общаться по книгам, они начинают бунтовать. В то время в Сербии открыли новый монастырь, и моего духовника, покойного отца Паисия, выбрали настоятелем. Там все хорошо устроилось, потому что в монастыре собрались ученики отца Паисия, там быстро наладился порядок и в духовном, и во внешнем плане – в духе настоящего общежительства.

– Но в Хиландаре потом все нестроения кончились и наладилась общежительная жизнь?

– Да, налаживается. Монастырь этот древний, ему 800 лет, старые традиции существуют. Даже катастрофа – страшный пожар позапрошлого года, когда выгорело 2/3 монастыря, – не очень повредил ему, имею в виду в духовном плане. Если можно так сказать, теперь там даже лучше стало. Я там был уже два раза после пожара и отметил особенную молитвенную атмосферу. До пожара в монастыре было очень много паломников, число гостей всегда намного превышало число монахов, и это чувствовалось во время богослужения и в обычной жизни. Сейчас гостей негде поместить, и в монастыре стало тише.

– Не стали ли одной из причин вашего ухода из монастыря неосуществленные творческие планы? Ведь, отправляясь на послушание в монастырь, вы намеревались продолжать свою писательскую деятельность, а это не удалось.

– Мой уход из монастыря я переживаю как личное поражение. Посещая сейчас афонские монастыри, в том числе и Хиландар, я останавливаюсь порой перед воротами и говорю себе: «Зачем я вхожу в таком виде, как простой паломник?» Иногда трудно сдержать слезы при этом.

Теперь сознаюсь, что к духовным причинам моего ухода примешивалось и неутоленное творческое искание. Надо сказать, что творчеством можно заниматься и в монастыре, если оно дано тебе как любое другое рукоделие, послушание. В Хиландаре в то время, когда я там жил, такой возможности не было. Да и в любом монастыре, где монахов не очень много, статус «ученого монаха» был бы искушением для других. Все должны физически трудиться, а ты сидишь за письменным столом…

– Что изменилось в вашем творчестве после Афона?

– Может быть, я стал более реалистичным. Появилась дистанция, с которой лучше видно, что происходит в полном объеме жизни. Неофитский взгляд идеализирует монашескую жизнь, замечает только одну сторону афонской жизни. А когда человек там довольно долго прожил, испытал различные искушения (хотя я, сознаюсь, в большинстве случаев сам виноват в том, что искушался), он начинает смотреть на вещи более реалистично.

Я виноват в том, что заранее представлял, какой будет моя жизнь на Афоне. Мои ожидания не сбывались, я был недоволен – но таким образом не идут в монахи. Монашество – это не жизнь «так, как мы хотим». Итак, я себя обвиняю в искушениях, которые мне выпали, но есть и объективные моменты, которые не укладываются в идеальную картину жизни. Естественно, там, где святое место, там и искушений много. Только мы чаще всего не хотим этого понимать.

Теперь мое творчество, которое связано с Афоном, отражает разные стороны жизни. Я написал большую повесть, которая во многом основана и на моих личных впечатлениях, и на архивных материалах, герой которой – афонский монах. Я написал о его борьбе с искушениями, о встречах с благодатными людьми. Надеюсь, что получилось вполне жизненно.

– Вмешивается ли духовник в ваше творчество? Вообще насколько, на ваш взгляд, духовник может вмешиваться в творческую работу человека – давать советы, что-то запрещать, на что-то благословлять?

– Есть три типа отношений: запретительный, позволительный, поощрительный. Первый тип обсуждать не будем, хотя он довольно часто встречается на практике.

Позволять – это значит не очень вмешиваться, это более или менее мой случай. Но на Афоне у меня ситуация была неординарной – мой духовник был моложе меня, и, кроме того, до того, как стать священником, он был просто моим другом. Это очень шаткое положение. Я это говорю, чтобы еще раз подчеркнуть, сколько ошибок я наделал. Настоящие отношения ученика и духовника должны быть совершенно иными, не такими, как у меня на Афоне было.

Я видел, как это должно происходить в идеале. Например, в Симонопетровском монастыре на Афоне. Там удивительный духовник, старец Эмилиан, который заложил надежную духовную основу. В обители около 60 человек, при этом довольно большое число братии занимается творчеством, и их на это благословляет духовник. Правда, там есть своя специфика. Двое из этих монахов являются официальными гимнографами Константинопольской Патриархии. Но одновременно там трудятся монахи, которые занимаются своим научным творчеством, пишут статьи, в том числе и на злобу дня. Там все это происходит органично, вкупе с молитвенной, богослужебной жизнью и необходимым физическим трудом. Надо сказать, что в Симонопетровском монастыре братия поселились в 1970-е годы, они переселились сюда из монастыря Метеоры, убегая от назойливости туристов. В Симонопетровском монастыре я был потрясен, как много читают монахи, – я видел стопки книг в библиотеке, которые сдавал каждый монах после прочтения.

Но такой порядок – это особый случай, даже для Афона. Все дело в духовнике. Отца Эмилиана считают одним из лучших духовников Греции, он известен не только монахам, но и мирянам. Поэтому в этот монастырь тянутся люди.

– Вы продолжаете часто ездить и подолгу остаетесь на Афоне, значит, вы уже не можете жить без Афона?

– Человек, даже впервые попадающий на Афон, чувствует, потом понимает – без него он больше не сможет жить. Я участвую в богослужебной жизни на Афоне и пишу. Там я закончил афонскую повесть. Занимаюсь переводами. Много для меня значила работа над переводами книг старца Софрония (Сахарова) для Хиландарского издательства – потому что он вдохновляет на молитву. Монастырь издал почти все книги старца, которые были до этого изданы и написаны по-русски. Творения старца Софрония, говоря современным языком, вселяют молитвенный энтузиазм и желание подражать его образу жизни.

– Итак, как вы теперь считаете, монашество и творчество (не в смысле сугубо церковного искусства и науки) совместимы?

– Я видел нескольких монахов, которым это удалось, значит, в принципе, совместимо. Кроме моих знакомых, в Симонопетровском монастыре я могу назвать отца Моисея, который живет возле Кареи, в келии. Он зарабатывает себе на хлеб тем, что в афонском правительстве работает секретарем, но одновременно пишет книги для мирян, даже и поэтические. При этом я могу сказать, что он состоялся как монах. В Греции он хорошо известен как поэт. И как духовник.

– Людям в миру очень нужно доступное слово, которое, с одной стороны, выражено на современном литературном языке, а с другой – очищено личным молитвенным подвигом…

– Не хочу создавать иллюзию, что этот путь открыт для всех творческих людей. Но то, что есть люди, которым это удавалось, доказывает, что это возможно. А иначе люди пытаются руководствоваться теми советами, которые давались 100-200 лет назад, и в результате расстраивают свою жизнь. Кроме того, вообще-то, стремление все регламентировать, на все вопросы получить немедленный ответ – тоже неверно.

Приведу пример: этим летом на Афоне я невольно оказался переводчиком для двух русских паломников и греческого монаха. Мы вместе плыли на катере к южным скитам. Разговор этот был поучительным: люди, спрашивая, заранее ожидали ответ, который бы их устроил, потому что так они читали в книгах. Монах терпеливо отвечал им и сначала улыбался, а потом улыбка сошла с его лица. Потому что он устал от того, что они все сворачивают в свою сторону. И в конце концов он им сказал: «Самое главное – это любить. Если это будет, то вы на все происходящее начнете смотреть иными глазами, и вопросов у вас таких не будет».