БЫЛОЕ
«ЦАРСКОЕ ДЕЛО»
Бывший кремлевский спичрайтер: откровенный разговор о тайнах цареубийства
и о тех, кто занял российский престол
(Окончание. Начало в № 487)
В профиль и анфас
|
Зимний вечер в «Доме на набережной», из окон которого по одну сторону открывается вид на Храм Христа Спасителя, по другую – на красные звезды башен Кремля. Разговор давно ушел от главной темы – тайны цареубийства, которой хозяин квартиры занимается уже несколько десятков лет. Александр Павлович Мурзин рассказывает о своей юности, о журналистской работе и о том, как писал доклады для Брежнева на партийные съезды, о тайнах «кремлевского двора»... Не спешу вернуть его к теме убиенного русского Царя, потому что одно складывается с другим и вырисовывается странная, но живая картина. Да и просто любопытно мне, когда-то писавшему в школе сочинение о книге Брежнева «Целина» (заставляли!), послушать человека, который эту самую книгу и сотворил.
– Вам, наверное, ЦК давал какие-то установки, как приукрасить Леонида Ильича? – спрашиваю Мурзина.
– Есть такая восточная мудрость, – ответил он. – Хан был одноглазый, однорукий и одноногий. Позвал он художника: нарисуй портрет. Тот его нарисовал с двумя глазами, двумя руками и ногами. Хан: «Казнить за приукрашивание действительности». Позвали другого художника, тот нарисовал как есть. Ему приговор: «Отрубить голову за искажение облика наместника Бога на земле». Позвали третьего, тот нарисовал – и хан остался доволен. Как его изобразил художник? Он нарисовал хана в профиль... Это всего лишь притча. По сравнению с тем художником, мне повезло, поскольку приукрашивать не требовалось. На целине Брежнев был в расцвете сил и оставил там о себе хорошую память.
Мне официантка его Лиза Вахрушева рассказывала: «Мы больше такого руководителя не видели. Веселый, без бумажки говорил, мимо проходит, всегда что-нибудь спросит, как жизнь». По казахской степи мотались они туда-сюда на самолете АН-2. Брежнев: «Что есть покушать?» – «Пирожки». Съест пирожок и ничего больше не просит. Приезжают на стан, он кричит трактористкам: «А поехали, девчата, в поле, на костре картошки напечем».
В ту пору он непритязательным был. И можно ведь сравнивать. Когда Брежнев уже стал генсеком, Кустанайской областью заправлял Бородин – форменный бай и лизоблюд. Однажды прилетает Брежнев в Кустанай, а Бородин встречает его на аэродроме: стоит с двумя бюстами Брежнева на руках, тяжеленными, вот-вот выпадут.
– Почему с двумя?
– А на выбор, какой больше понравится. Представьте, чтобы так, с бюстами, встречали, скажем, Царя Николая II. Да ни за что, хотя он помазанник Божий. А эти... Понимаете, какую азиатчину большевики в нашу жизнь привнесли?
Этот Бородин мне много крови попортил. Однажды выступает он в Кустанае, а в президиуме Брежнев сидит. «Вот я лежу с капельницей в больнице, – говорит Бородин, – и мне подают газету «Правда», в которой свистят про Кустанайскую область, что у нас паров маловато». Брежнев: «Кто-о тебя посмел обидеть?» – «Да вот правдисты, работать мешают». – «Разберемся, кто здесь свистит, а кто подсвистывает». Сейчас смешно, а тогда это же жуть была. "Работать мешали" я и мой соовтор по статье о тех самых парах.
И вот, представь, через три года мне выпадает «Целина». С самого начала возникла уверенность: что напишу, то и напечатают, потому что никто ничего не знает и знать не хочет, а сам Брежнев, может, даже и читать не станет. Взял командировку в Казахстан и там отправился в поселок Шортанды, где жил Александр Иванович Бараев, академик ВАСХНИИЛ. Ему под Целиноградом построили институт зернового хозяйства, и он был главным агрономом целины. Академик много лет утверждал, что сплошная обширная распашка вредит почве, нужно обязательно отводить часть земли под пары. Но никто его не слушал. Каждую осень, взирая на печальные итоги, соглашались с академиком, а приходила весна – и снова расширяли посевы, чтобы отрапортовать. Бараев предупреждал и Хрущева. Но у Никиты Сергеевича разговор короток: однажды прямо в степи вытолкнул «нудного» академика из машины, и тот едва доплелся пешком до поселка.
Так вот Бараев рассказал, что Брежнев-то помогал с парами. За это я сразу уцепился, полетел в Алма-Ату, собрал и выслушал бывших целинников – секретарей райкомов, трактористов, даже летчика. Потом пошел в архив и нашел документ 55-го года, стенограмму. Сообщается: Брежнев, заслушав доклад об агротехнических проблемах, спросил: «Сколько будем паров заводить?» Главный агроном минсельхоза республики (тогда это была женщина) ответила: «17 процентов». – «Ну, так и напишите...» 17! А при Хрущеве и пять не давали.
В итоге мемуары Брежнева превратились в агротехническую книгу, в которой упор делался на поддержку идей Бараева. Книга вышла с помпой – «новое слово» генерального секретаря. Разумеется, «Целину» восприняли как директиву. За три года в СССР почвозащитная система была внедрена на площади 50 миллионов гектар. Понастроили заводов, закупили игольчатые бороны, чтобы не разрушалась комковатая структура почвы, стали производить плуги-плоскорезы, которые придумал народный академик Мальцев. И еще достижение – всю целину по трассе от Кустаная до Целинограда, это где-то 800 километров, утыкали плакатами с цитатами из книги. Шофер едет по степи – и перед глазами всю дорогу: «Будет хлеб, будет и песня». С подписью: «Л.И.Брежнев».
Мурзин смеется. Потом говорит:
– Сочинил я стихотворение, которое заканчивается словами о Брежневе: «Еле ходит, еле слышит, что напишем – все в набор. Сам себе, гляди, подпишет даже смертный приговор. Мне труды, вождю – награды, но доволен я вполне: изложил я то, что надо, в этой самой «Целине».
Конечно, ни при Хрущеве, ни при Брежневе целина не спасла страну от закупок зерна за рубежом. Но после выхода «Целины» стала реализовываться «Продовольственная программа СССР», многие рабочие и служащие получили огородные и дачные участки.
Секретный пакет
– А вы что-то за книгу получили? – задал я хозяину нескромный вопрос.
– Не так много, как, наверное, думаешь. В СССР гонорар меморайтерам обычно не выплачивался, официально-то не они же книги писали. Хотя Черненко на встрече с нами сказал, что работа будет оплачена. Куда там... Получили путевки в санатории, какие-то знаки отличия. Меня, например, наградили Орденом Дружбы народов, непонятно почему. Позже куда больше получил тумаков. Когда началась эта шумная бессмысленная горбачевская перестройка, стали нас, спичрайтеров и референтов, костерить: нахапали дач, машин и прочего. А сами, кто это писал, на волне перестройки устроились в жизни так, что мы и представить не могли. У иных хоромы побогаче, чем у членов ЦК.
«Малоземельский наш позор» – начертал один перестроечный поэт. А сравните «Малую землю» с книгой Ельцина о себе или с воспоминаниями Горбачева. Где больше вранья и позора? Возьмем эту историю со сносом дома Ипатьева, где расстреляли Царскую Семью. Ельцин (точнее, его меморайтер) пишет в «Исповеди на заданную тему»: вдруг я получаю пакет секретный из политбюро – уничтожить дом Ипатьева. Сопротивляться было невозможно. И вот собрали технику и за одну ночь разрушили... Это ж надо так соврать! Ельцин стал первым секретарем свердловского обкома в ноябре 76-го года. А решение политбюро, подписанное Сусловым, поскольку Брежнев находился в Крыму, было принято летом 75-го года. И сразу же это решение спустили в Свердловск. Я показывал этот, уже не секретный, документ Якову Петровичу Рябову, с которым хорошо знаком, он возглавлял свердловский обком до Ельцина. Рябов ответил: «Я получал пакет, самолично в нем расписывался и больше года, до ухода из обкома, не сносил дом».
– То есть решение политбюро он положил под сукно?
– Именно. И дом стоял. Рябов так объясняет: «Я понимал, что Ипатьев дом обречен, но общественность протестовала».
|
– Общественность? Монархисты, что ли, – в то время?
– Да большевики протестовали! Для них этот дом – «история революции». Два года шла борьба. Мне собкор принес письмо свердловских комсомольцев к Суслову: «Саша, отнеси в ЦК». Комсомольцы просили не сносить памятника архитектуры и истории. Но тогда я не был так вхож в ЦК, как в 78-м, и не смог порадеть. Все решил сам Ельцин, когда возглавил обком. Он напомнил Москве: «Ваше решение по Ипатьеву дому не выполняется. А я готов». Ну так давай. И дом снесли под покровом ночи. А то, что у него написано в «Исповеди», мягко говоря, придумано.
– Зачем Ельцину нужно было так рьяно браться за снос дома?
– Да, наверное, хотел показать Москве: вот мой предшественник был ни к чему не годный, а я четко выполняю линию партии. Это все карьерные дела.
Окаменевший речеписец
– Вы сказали, в 78-м стали вхожи в ЦК. Это после выхода «Целины»?
– Да, как ни скрывали тайну, что я автор «Целины», Сахнин – «Малой земли», Аграновский – «Возрождения», поползли слухи. И меня заарканили писать доклады Брежневу. Помню, пришел первый раз. На госдаче №16 народу человек двадцать. Кого только нет: Иван Лаптев из «Правды», из аппарата ЦК куча народа – ужас, а написать-то надо восемь страничек.
Довелось работать с разными составами. Часто для написания доклада Брежнева привлекали больших людей – министра иностранных дел, академиков, Арбатовых-Яковлевых. Под тему. Моя группа, как правило, специализировалась на социальной политике, вторая была по экономике и так далее. Иногда нами руководил главный помощник Брежнева – Андрей Михайлович Александров-Агентов (он показан в роли «тени Брежнева» в двухсерийном фильме «Брежнев», прмьера которого была недавно на Первом канале ТВ). Например, когда мы писали доклад на XXVI съезд КПСС, он нас контролировал.
Однажды звонят мне домой: «Сан Палыч, сейчас за вами придет машина, поедете к Брежневу». А он как раз вернулся с Дальнего Востока, где встречался с президентом США Фордом, и мы ему писали доклад по этому поводу. Сажусь в машину, везут через Боровицкие ворота в Кремль. У Брежнева в кабинете сидят референт Евгений Самотейкин и два помощника. Рядом с самим Брежневым устроилась стенографистка, каждое слово его записывает, а напротив у стола – Анатолий Иванович Блатов. Я захожу, Брежнев приподнимается: «Здравствуйте». Обхожу стол, сажусь рядом с Блатовым. Брежнев спрашивает: «Курите?» Отвечаю: «Курю, к сожалению, Леонид Ильич». Он подвигает ко мне пепельницу и утробным своим, басовитым голосом: «Закуррывайте». Гляжу на Блатова, тот кивает: подчиняйся. Делать нечего, начинаю дымить.
Перед Генеральным Секретарем ЦК КПСС куча маленьких бумажек – текстовок речи с проставленными ударениями, он на все это смотрит в молчании. Блатов кивает мне, чтобы пускал дым в сторону Брежнева. Ему, оказывается, врачи запретили курить, так он пристрастился нюхать дым. Помощник прочитал ему написанную нами речь, и похоже было, что тот ни слова не слышал – только голова его тряслась. Вдруг Брежнев говорит: «Ну, хоррошо. И что нам теперрь с ней делать?» С докладом то есть. Потом спрашивает, растягивая слова: «А вот вы тут пишете, чтобы сокрратить в ГДР столько-то тысяч танков, а у вас согласовано с товаррыщем Хоныкерром?» Помолчал: «А вот вы тут еще пишете, что я ездил на Дальний Восток и это получило ррезонанс. Это так?» Ему отвечают, мол, так и есть. Он значительно: «Да-а, об этом весь мир говоррит». И все – до свидания. Ничего о тексте выступления больше не было сказано.
С тех пор с Брежневым так "тесно" я не общался. Как-то собрали нас пятерых. Были: Анатолий Лукьянов (будущий Председатель Верховного Совета СССР), с которым я тогда был дружен, Вадим Печенев, Владимир Правоторов (он сейчас редактор журнала «Наука и религия») и Александр Болдин. И вот сидим мы на бывшей даче Горького «Горки-10», пишем огромную статью о состоянии страны. В ней, как бы это сказать, уже должны были прозвучать «перестроечные» мысли, что, мол, нужно разобраться, как меняется мир и какое место нашей страны в нем... Пишем, пишем, а телевизор был включен. Вдруг бах – «Лебединое озеро». Брежнев умер. Что делать – продолжать статью?
Звоним. Нам сообщают, что уже собрана группа некролог писать. А мы все сидим в этих «Горках-10»! Александров-Агентов возвращается, тоже не знает, что делать. Наконец звонок раздается: «Где Александров?» – «Наверху». Поступает указание: продолжать работу, но статью делать уже «под Андропова». Так что труды наши не пропали даром. Вскоре в журнале «Коммунист» вышла знаменитая статья Андропова, положившая начало перестройке: «Надо нам трезво представлять, где мы находимся... Видеть это общество в реальной динамике, со всеми его возможностями и нуждами – вот что сейчас требуется».
– Эта статья считалась как бы «для служебного пользования», но ее обсуждали даже на собраниях районных газет, – припоминаю я. – Отмечалось, что впервые после Карла Маркса Андропов внес новую струю в коммунистическое учение, поднял проблему самоуправления в обществе...
– Что говорить, среди коммунистов произошел фурор. С этой статьи все и началось. Но Андропов тоже вскоре умер, перестройку продолжил Горбачев – и неудачно, развалил страну. Все это происходило на моих глазах, поскольку я еще оставался речеписцем, хотя группу нашу после смерти Андропова расформировывали. В итоге убил я на речеписание восемь с половиной лет.
– Жалеете об этом?
– И да, и нет. В газете я бы больше самореализовался. Но где еще столько узнаешь о том, что на самом деле происходит с моей страной? Некоторые спичрайтеры называли себя «легальными диссидентами». Мол, мы, в отличие от обычных диссидентов, не ходили с плакатами, от которых толку никакого. Зато могли хоть на сантиметры, но продвигать изменения в стране. Хотя это ж такая непробиваемая стена...
Был у нас такой Виктор Кожемяко – так он однажды просто окаменел над речью Брежнева. Он работал в группе, которая писала раздел доклада о партии. Неисправимый марксист-ленинист, Виктор хотел внести свежую струю в партийную мысль. Но жизнь дошла до такого состояния, что тупик кругом... Прямо на стуле окаменел, перед пишущей машинкой. Его в «скорую» в сидячем положении несли, тело не сгибалось. Нервное потрясение.
(Окончание на следующей странице)
 | назад |
| вперед |  |
