СТЕЗЯ

МАСТЕР

Мужчина в храме

Прежде таких брали в гренадеры. Росту в Григории Цыпине под два метра и сила, чувствуется, немалая. В петербургском храме Петра и Павла он стоит, возвышаясь над всеми почти на голову. Так стояли мастеровые и до революции – самые верные были прихожане питерских церквей, о чем нам в советских школах не рассказывали. Они были почти под корень уничтожены после Красного октября, наряду с офицерами, купцами и прочими представителями старого режима, проще говоря, сознательными русскими людьми.

А ныне, когда стоишь в церкви, недоуменно озираешься – где мужики? Из нашего пола все больше старики согбенные да юноши бледные. Один раз с изумлением наблюдал, как бродят вокруг церкви казаки. Охраняют, но внутрь не идут. Православных мужчин много, и не просто крещеных, а верующих, но в храм они ходят редко, все больше на праздники, смущенно переминаясь с ноги на ногу. Не умеем мы пока собираться вокруг церкви. Ходим поодиночке. Возвышаясь над народом в храме, Григорий может видеть многих братьев по вере. Их негусто. Прежние товарищи, после того как он перестал употреблять спиртное и пришел к вере, как-то рассеялись. С новыми пока, мягко говоря, небогато.

– Многих друзей потеряли? – спрашиваю.

– Много и не имел, – следует краткий ответ.

Особо воцерковленным себя не считает, тяжело ему даются азы веры. Но службы посещает исправно, вслушивается в слова песнопений, в себя, ищет созвучия.

Познакомились мы с ним, впрочем, не в храме, а стоя в замызганном донельзя коридоре одного из питерских общежитий. Когда вошли в жилище Цыпина, то попали в отлично обустроенную квартиру. Шагнули из разрухи в порядок, вот бы так из нынешней России – в ту, о которой можем пока только мечтать.

Спрашиваю Григория:

– Вы из верующей семьи?

Отвечает, что крещен был в 12 лет стараниями некрещеной матери. Отчим был коммунистом, прапорщиком в морской авиации и трудным, неласковым человеком. Отца не знал, увидел раз в жизни, будучи взрослым человеком. Посмотрели друг на друга и разошлись навсегда. Говорит об этом, каменея лицом.

Разговор у нас, особенно поначалу, шел не без труда. Я, хоть и журналист, предпочитаю больше слушать будущих героев своих материалов и поменьше задавать вопросов, чтобы человек сам раскрылся, а не шагал в заданной мною колее. Но Григорий от природы молчалив, да еще поначалу насторожен, как все неспешные люди, которым тяжело даются новые знакомства.

– Вы не говорите коротко, – прошу я его.

– Я привык коротко.

И профессия у него неспешная – макетчик, с младых ногтей делает макеты кораблей, сначала в Доме пионеров псковского городка Остров, потом на Ленинградском судостроительном заводе, сейчас сам по себе, продолжая через это добывать хлеб свой насущный и именуя себя ремесленником. «Художник, – выговаривает, – это другое». Но тут я ему, пожалуй, в первый и последний раз не поверил.

Вслушиваюсь в рассказ, как мастерил он свою собственную жизнь. Для создания моделей кораблей есть фотографии, схемы. Для того, чтобы строить судьбу, когда-то тоже существовали образцы, – глядя на отца, повторяли его движения. Григорию глядеть было не на кого, как уже не первому на Руси поколению, ищущему родительской подмоги. Большинство потеряно, спилось, мертво. Уцелели лишь те, кто смог найти опору в том Отце, Который не бросит, не предаст, не умрет, – Отце Небесном.

Корабли

Спрашиваю:

– Какой была первая красивая вещь, которую вы увидели в детстве?

– Красота была в любви матери, в том месте, где родился. Даже если это промзона – все равно родина. Главным развлечением для мальчишек в Острове, военном городке, были экскурсии на аэродром морской авиации, где они знакомились с самолетами. Но и вообще Остров был хорош собой. Помню, как мы приехали с мамой на один день в Ленинград. Шел мокрый снег, мы пошли в Эрмитаж. Все было ново, неуютно, не по-нашему, но в то же время завораживало. Я не мог сказать тогда, красиво это или нет. Запомнил конфуз, когда мама подошла к смотрителю и спросила: «Где здесь картина «Иван Грозный убивает своего сына»?» Ей сказали: «Вы ошиблись, это не у нас, а в Третьяковской галерее». Запомнил набережную, мокрый снег, поезд. Но наш Питер подспудно вызывает необычайное количество чувств, закладывает воспоминания, которые незаметно продолжают воздействовать на тебя.

Жили тяжело, втроем с матерью и отчимом в крохотной комнатушке. Характер у отчима был не подарок. Мама пыталась это возместить, учила любить музыку. Но это помогало подняться ненадолго, и мальчик постепенно все больше уходил в себя. Одна встреча спасла его, изменила жизнь. В Доме пионеров был судомодельный кружок, который вел жизнерадостный, влюбленный в свое дело человек с простым именем и фамилией – Алексей Иванов. Когда страна начала рушиться, он рухнул вместе с ней, запил, но Григорий застал его в пору расцвета сил, полным замыслов и надежд.

После школы Григорий вернулся в Ленинград, поступил в училище на сварщика, чтобы делать большие корабли. Однако его любовь к созданию моделей заметили и взяли в мастерскую, где их делали уже профессионально для заказчиков, например, моряков и музеев. Занятие трудоемкое, несколько человек тратили на один кораблик в среднем около года. Но с затратами не считались.

Потом была служба во флоте, где – спасибо маминой науке – его взяли в духовой оркестр играть на флейте. Григорий потом еще долго на ней музицировал, пытаясь привить любовь к музыке старшему сыну Ивану. Пока шла служба, на заводе держали для него место в мастерской. Мастеров, способных создавать такие макеты кораблей, в стране немного – несколько десятков человек. Правда, и спрос небольшой. Есть какое-то число эксцентричных миллионеров, создающих коллекции. В Москве, в загородных домах, есть целые галереи по каким-то направлениям, – например, стоит коллекция броненосцев русского флота – несколько десятков моделей. Суда, в общем-то, не такие уж и маленькие, где-то с метр тридцать каждое. Очень красивые, часами можно разглядывать.

Цыпин – один из лучших специалистов в этой области, работает не по шаблонам, когда, например, клепают крейсера один за другим. Каждую модель он вынянчивает, роется в архивах, растит неповторимой. Заказчиков Григорий обычно видит всего пару раз – перед началом и при сдаче работы, но на новых русских трудиться не больно любит. Не нравится, что уплывают корабли туда, где немногие смогут их увидеть.

К этому мы еще не раз потом вернемся с ним в разговоре: драма нынешних мастеров в том, что все их изделия очень дороги, подлинным ценителям стали недоступны. Прежде заказчиками были все больше дворяне да купцы – не те, что сейчас. Увы, искусство аристократично по своей природе. Какое-то время заказчиком было государство, а ныне – безвременье, из которого мы рискуем выйти, утратив и без того потрепанные, пострадавшие традиции создания настоящих вещей.

Цыпин вдруг оживляется, говорит о заказе на модель Адмиралтейства, сделанный реставрационной фирмой. Нашелся человек, который смог оценить мастерство Григория. Сложная работа. Чертежей не было, пришлось облазить здание сверху донизу.

– Все, что я делаю, связано с нашим городом, – говорит он задумчиво. И есть планы...

«Розовая махина»

В прошлом году я подготовил для нашей газеты материал о смотрителе музея Петропавловской крепости Павле Баранове. Среди прочего он рассказал о станке времен Петра Великого, изготовленном знаменитым мастером Нартовым. На нем был сделан напрестольный крест Петропавловского собора:

«Царь, – сказал мне смотритель, – сам вырезал этот крест и десять медальонов для него. В середине XVIII века во время пожара крест перенесли в Меньшиковский дворец, где следы его затерялись. Но остались рисунки половины медальонов и чертежи станка, на котором они были изготовлены. Станок этот необычный – он настраивается особым образом, после чего нужно было только вращать ручку, и через два-три часа выходил готовый медальон. Часть из них придется придумывать заново».

Вдруг во время разговора с Цыпиным тема всплыла вновь. Григорий, как оказалось, принимал в воссоздании станка самое непосредственное участие. Причем пригласили его заниматься этим совсем не случайно. Возрождать нартовские механизмы он взялся еще в 90-м году.

Его супруга Марина вспоминает, как все было:

«Начиналась наша жизнь с Григорием в комнатушке в 12 квадратных метров, с ребенком, и помощи ждать было неоткуда – ни знакомых, ни родственников. И вот предложили Григорию восстановить станок Нартова. Все смеялись: «Тебе нужно семью кормить, а ты бегаешь по музеям». Для работы купил токарный станок, привез его ржавым из Псковской области, он за диваном у нас сначала стоял, и Гриша его чистил, красил. Потом за мусоропроводом отгородил себе место, там у него была мастерская. Все чертил, мастерил...»

«Что-то в архивах искал, – продолжает Цыпин, – некоторые вещи во сне понял». Восстановить первый из станков Нартова, с которыми Григорий имел дело, предложил один из музеев. Но потом рухнул СССР, начался обвал, и механизм остался невостребованным. С нартовскими станками вообще вот уже не первый век всякое приключается. Токарное ремесло когда-то было в моде, ими увлекались не только царь Петр, но и прусский король Фридрих-Вильгельм, тосканский герцог Козимо Медичи, Людовик XV, Екатерина Великая и супруга императора Павла Мария Федоровна. Но лучшую в Европе мастерскую – «токарню» – создал все-таки Петр I. Ведь на Западе как было? Один мастер шестеренки делал для часов, другой – циферблаты, и так во всем – разделение труда. В одном месте собрать самые разнообразные механизмы мог себе позволить лишь очень богатый человек – это было воистину царское развлечение. Среди помощников Петра в этом деле было несколько немцев, но Андрей Нартов прославился больше других. Изобретал он и пушки, и много чего крупногабаритного, но токарные станки этого самородка аналогов не имели. Григорий любовно перечисляет их названия: «медальерные», «боковые», гильоширные, или «розовые махины».

Вот такую «розовую махину» он и начал делать в 90-м, только сначала маленькую махину –размером 1:3, которой Цыпин, достав ее из ящика, дал мне полюбоваться. Оказалось, однако, что детали-то хоть и уменьшены, а нагрузки остались прежними. Пришлось создавать еще и промышленный образец, каким он был 300 лет назад. Чтобы понять всю сложность работы, поясним, что после смерти Петра «токарня» его была заброшена, станки свезли в Кунсткамеру, где они сильно пострадали во время пожара. Не говоря о том, что сделало с деталями время. К тому же архивы оказались в основном утрачены, так что приходилось искать людей, у которых сохранились хоть какие-то крупицы знаний.

Второй станок, за который взялся Цыпин и на котором были потом уже другим мастером сделаны медальоны для петропавловского креста, называется, соответственно, «медальерный». Взялась за его создание мастеркая «Галерея Петрополь». На долю Григория пришлась сборка механизма, правда, на этот раз выручила монография Нартова, которая была у «Петрополя».

* * *

Этот станок и сейчас стоит в музее Монетного двора. Задумка относительно него у «Петрополя» была красивая – разъезжать с актером, играющим Петра Великого, по всему миру и на глазах у зрителей вытачивать так называемые «посольские подарки», как именовал их сам Петр. Но что-то с проектом не заладилось. Задействован ли сейчас станок, Цыпин не знает, а вот его «розовая махина» по-прежнему трудится, прилаживая одну эпоху российской истории к другой.

Самое замечательное, что получилось на нем, – шахматы «Гангут», сделанные из бивня мамонта, янтаря и черного дерева в честь одноименного морского сражения – победы петровского флота над шведами. Вторых таких в мире больше нет. Дело в том, что шахматная доска... круглая. Это не было желанием проявить оригинальность, просто такова была диспозиция двух флотов в сражении. Шведские суда-крепости, способные пересекать океаны, заняли круговую оборону, а легкие русские галеры атаковали их со всех сторон. Шахматные фигурки сделаны были Цыпиным в виде моделей кораблей 1:600 – ни одна, естественно, не повторяет другую.

Одна из шахматных фигурок

Получил за них диплом. «Я вам откровенно скажу, – признается Григорий. – Лучший успех – это законченная вещь». Он несколько раз потом возвращался в разговоре к этой теме, пытаясь объяснить, что это не просто слова и какая пропасть отделяет мысль от красивой вещи, которая, родившись, начинает жить сама по себе. Когда-то первый мастер на свете понял это, так родилось искусство.

– Старые вещи в руки берешь – они теплые, – говорит Цыпин, – намолена уже мастером, прежде ведь все с молитвой делалось. Сейчас много бутафории. У нас почти нет чистых вещей. Их делают только для элиты, но поскольку она погрязла во многих страстях и грехах, то вещи в грязных руках трансформируются во что-то другое.

– Что такое бутафория?

– Сейчас технологии производства достигли такого совершенства, что нет места теплу человеческих рук. Вот вижу я на выставках аппарат для точного литья колец, серег – где здесь место для мастера? Ведь над вещью нужно думать, пострадать, потому что не всегда все сразу получается. Мастеров становится меньше, а новых нет. Молодежь перестроечного времени если не погибла, то не востребована. В последнее время потихоньку растет, появляется желание иметь настоящие вещи. Но во многих был убит вкус, когда появилось много дешевых китайских вещей. Покажи две одинаковые по форме вещи, но совершенно разные по содержанию: одну штампованную, другую, сделанную вручную, – человек выберет то, что дешевле.

Вот, думаю, что могу я сделать? Мечтать о массе заказов – неинтересно. Но есть кое-какие идеи. Например, сделать еще одни шахматы, запечатлев в них наш город – его архитектуру, то же Адмиралтейство, самые красивые мосты и так далее.

На фотографиях уже готовых вещей, сделанных Григорием, вижу архиерейскую панагию – очень изящную.

– Один священник заказал, – поясняет Цыпин.

Три алтаря

Спрашиваю:

– Какие события своей жизни вы считаете самыми важными?

– Знакомство с женой, рождение детей, встреча со священником, который открыл мне глаза, хотя, конечно, они еще и сейчас прищурены.

Путь мой в Церковь был длинным и в то же время коротким.

Отец Петр Мухин, настоятель церкви Петра и Павла при больнице имени Мечникова, узнав от кого-то обо мне, приехал, попросил помочь с восстановлением храма. Постепенно, беседа за беседой, мы стали друзьями. Я наблюдал, привыкал, задумывался. Создавать пришлось три придела храма – три алтаря. Хотелось творить чистыми руками, с чистым сердцем. Чем ближе к ним, тем больше искушений.

– Каких искушений?

– Ну, вы прям как доктор.

Мы смеемся. О вере своей Григорий говорит очень неохотно, объясняет, что боится расплескать то, что трудно досталось. Старое выкорчевывается с большим трудом, все в детстве «Овода» читали. Но Бог помогает.

Я задаю новый вопрос:

– Батюшка много вам рассказывал о вере?

– Он очень молчаливый человек. Очень тонкий человек. Он умеет найти к каждому подход, поговорить.

От алтаря к алтарю что-то менялось – отношение к людям, к себе. Иногда казалось, что есть движение, иногда – что на месте топчешься. Но все-таки это был путь. За последний придел Григорий взялся уже осознанно, православным человеком.

При создании алтарей секрет один – все делать честно. Ведь иногда можно сказать, что с этой вот стороны все равно никто не увидит. Но берешь и красишь. Можно гвоздь торчащий прикрыть – все равно никто не заметит. Но ведь ты не только алтарь создаешь, но и себя. Это внутреннее безобразие – оно тебя самого погубит, и как человека, и как мастера, и обязательно потом отзовется.

Честность мастера может определить даже несведущий священник вот по какому признаку. Для решения каждой проблемы существует несколько вариантов, как минимум два. Один менее выгодный для мастера, другой – более. Честный мастеровой предложит оба – такой закон вывел для себя Григорий.

И еще: проект должен быть в деталях продуман заранее. Надо заранее решить, как будешь золотить, и на каждом этапе отслеживать технологию. Выяснить, каким будет пол: если паркет, то одна должна быть подложка, если линолеум – другая. Ну и так далее.

Но, конечно, хотелось и тонкой работы. Так родилась панагия, а потом отец Петр попросил восстановить доставшийся от предка-священника наперсный крест. Решено было использовать бивень мамонта – удивительный материал, волокнистой структурой напоминающий дерево. Нужно с ним работать очень бережно – как детей растить. В кресте из бивня есть что-то надежное, древнее. Вышло очень красиво.

* * *

Относительно того, как детей растить, у Григория свой опыт. Венчались они с Мариной, когда она носила в себе дочку. Старший уже подрастал, а спустя еще несколько лет родился на Благовещенье Марк. Марина к вере раньше пришла, предложила назвать так мальчика в честь святого евангелиста. В этом было что-то прообразовательное. Марк, собственно, и привел отца в Церковь. В годик подавился сухариком, начал синеть. Повезли его в больницу, там распорядились сделать рентген. Когда врач отлучился, ребенок запутался в ремнях и едва не задушил себя. Григорий спас его в последний момент. Хотелось благодарить кого-то. Хотелось понять, что произошло.

– Я спас его, а он – меня, – говорит Цыпин. – Я стал тогда попивать, загрустил. Но заглянул ребенку один раз в глаза, другой и понял, что должен быть для своих детей настоящим отцом. Мы, отцы, не имеем права умирать, уходить. Кто детей-то будет подымать? Государство? Ну, ладно, раньше на фронте погибали, а сейчас... До сих пор я был бы рад совету отца, до сих пор... Как это замечательно – помнить отца здоровым, сильным!

– Вы без отца, без помощи со стороны стали мастером, многое восстановили из древних секретов...

– Я как-то поскорбел об этом в разговоре с батюшкой. Мол, кто я такой? Никаких корней, безотцовщина, никакой традиции за плечами. Знаете, что он мне ответил? Сказал: «Вот ты и будешь создавать традицию». Насколько просто. Делай, что должно, что тужить-то? И будут у нас тогда редкие, но радости. Чем больше выстрадано, тем больше радости потом.

* * *

После того как я выключил диктофон, мы еще долго сидели, разговаривали, обменивались адресами и телефонами. Нельзя нам, православным отцам, ходить поодиночке. Все оборвано кругом, разделено. Все приходится отстраивать заново. В этом и наша слабость, и наша сила. Нужно своим умом и сердцем до всего доходить. И прав Григорий – чем больше выстрадано, тем больше радости потом.

В.ГРИГОРЯН

назад

вперед