МАСТЕРСКАЯ

ЦЕЛЬ МУЗЫКИ

Беседа с профессором Московской консерватории Вячеславом Вячеславовичем Медушевским

– Вячеслав Вячеславович, вы вышли из религиозной семьи?

– Дед мой был священником, родители веровали. Но когда я однажды сказал маме, что, мол, Бога нет, нам так в школе сказали, она отступила. Осознанно я начал приходить к вере в 80-е годы. Очень долго надеялся, что вот изучу еще одну науку, и замкнется круг, и откроется истина. А потом оказалось, что нет круга наук, а есть круг веры, из которого появляются науки.

Господь создавал какие-то ситуации в моей жизни, которые направляли меня к Нему. Помню, как в детстве вдыхал запах шиповника и отходил в задумчивости, пытаясь понять, о чем он говорит, откуда такое чудо. У отца Павла Флоренского говорится, что запах – это язык мироздания, на котором Бог, действительно, многое нам пытается сказать. Какой самый ужасный из запахов? Запах смерти. А самым чистым отец Павел называл запах горной фиалки.

В другой раз – это было в то время, когда я учился играть на скрипке, – меня поразили сложность и совершенство моих пальцев. От восторга я даже начал молиться без слов и, помнится, перекрестился.

– Вы рано увлеклись музыкой?

– Она всегда была в нашем доме. Во время войны мама сберегла наш прекрасный рояль, не пустила его на дрова, даже когда вода замерзала в квартире. Я играл на нем, не зная нот, импровизируя, пытаясь понять законы гармонии.

– Что такое музыка? Простите за столь неохватный вопрос.

– Это язык нашего сердца, не язык эмоций, как сейчас модно стало думать, а таких глубин нашей личности, которые не в силах рассказать с помощью речи. Можно лишь догадываться, что там происходит, какая идет борьба. Иногда доносится какая-то дьявольская какафония, иногда звуки невыразимо прекрасные. Высокая музыка пробуждает в нас память нашего райского устроения. Мы забыли о рае, а музыка помнит.

Наш Матфей всех сильней

Историю с поездкой на Урал, куда Вячеслав Вячеславович решил съездить вместе со своим принявшим православие учеником японцем Цучидо Садакацу, профессор Медушевский помнит очень хорошо. Уж очень непросто она далась. Садакацу сошел тогда с поезда совершенно больной, с температурой под 40, почти теряя сознание. Свою болезнь музыкант воспринимал как следствие греха. Его обманули мошенники в Москве, и он был страшно расстроен, стонал: «Как так можно?!», а потом, решив, что впал в грех осуждения, совсем пал духом. После исповеди ему стало лучше, а концерт исцелил японского музыканта совершенно. Профессор утверждает, что никогда его ученик не играл так хорошо, как в тот вечер, побеждая болезнь покаянием.

– Вячеслав Вячеславович. Когда Садакацу приехал в Россию, то какую религию исповедовал?

– Он был католиком, во крещении Матфеем. В Москву его привела любовь к русской музыке, прежде всего – к Рахманинову. Вскоре он обратил на себя внимание как горячий слушатель, ходил за мной по четыре-пять часов, расспрашивая о православии, о нашей литературе, особенно интересуясь Достоевским.

– Как Садакацу стал православным?

– По духу он давно был православным, но боялся, что его у нас во второй раз крестят. Однажды пошел к старцу – батюшке Валериану (Кречетову) – и поделился своими сомнениями. Отец Валериан спросил: «Ты сегодня с утра что-нибудь ел?» – и, услышав, что нет, вынес Чашу и тут же причастил Цучидо. В порыве радости он спросил батюшку: «Что мне делать, чтобы стать православным?» – «Жить по-православному». Тот был потрясен, пришел в невероятный восторг, но уточнил : «А как же мне все-таки стать православным?» «Ты уже православный», – был ответ.

После этого вера Цучидо разгорелась еще ярче, и он решил стать афонским монахом. А интерес к музыке стал отходить на второй план, хотя его музыкальное призвание было очевидно для всех. Все окружающие твердили, что ему дан великий талант, которым нельзя так распорядиться. Цучидо, однако, считал, что все сомнения относительно монашества от бесов, и стоял на своем. Помощь и вразумление пришли от старицы Антонии (Кавешниковой) из Малоярославецкой обители. Увидев Садакацу, она воскликнула: «Музыкант, музыкант, музыкант!» – и пояснила, что призвание его не в монашестве. Господь все расставил по местам. Сейчас у Садакацу родился в Японии ребенок.

– Как влияло на православие вашего ученика его происхождение?

– За что Николай Японский любил японцев, так это за какую-то первозданную чистоту. Там даже язык чужд всякой неделикатности. Нельзя сказать: «Пойдете ли вы в кино?» – нужно примерно так: «Будет ли иметь место хождение в кино?» С чего необходимо начинать чтение доклада? Обычно говоришь: «Дамы и господа!» Я спросил переводчицу: «Можно так?» Она помялась, а потом сказала: «Вы, конечно, иностранец, вам можно, но у нас так не говорят». Поэтому обращение было таким: «Я тот самый Медушевский, которого вы пригласили». Поясню особенность японской речи на таком примере. Крайне невежливо сказать: «Какое у вас прекрасное выступление». Почему? Оказывается, это значит, что я ставлю себя намного выше и могу ваш доклад поместить в какой-то грандиозный контекст и оценить его. Эта самость для японцев не приемлема. Правильным будет смиренно произнести: «Ваш доклад был для меня чрезвычайно поучителен».

Поразило японское телевидение. Там нет приоритета для тинейджеров, как у нас, нет никакой наглости. Все очень просто. Выступают какие-то хоры, не всегда профессиональные, это могут быть просто несколько пожилых людей. Как-то натолкнулся на каком-то канале на двух молодых исполнителей рок-музыки – юношу и девушку, похожих на Мальвину и Пьеро, в них было что-то целомудренное. Японская культура обладает невероятной охранительной силой. Правда, она же препятствует распространению христианства. Так будет до той поры, пока христианство не проникнет в сердце Японии. Однажды коснуться его удалось святому Николаю Японскому, указавшему всем нам путь. Очень долго у владыки ничего не выходило, но как-то к нему пришел самурай, чтобы убить его. В тот момент святитель полностью вручил себя Богу, вложившего в уста Своего служителя те слова, которые перевернули душу японца, обратив его ко Христу.

– Что произошло с Садакацу после встречи со схимонахиней Антонией?

– Через три года после этого он стал победителем Международного конкурса имени Сергея Рахманинова в Москве, получил первую премию. Это огромный успех. Слушатели почувствовали в его игре великий, смиренный пред Богом дух русской православной культуры. С падением веры он начал исчезать из игры русских по крови музыкантов, лишая и слушателей ободрения и благодати. Православные любители музыки очень радовались за Цучидо, говорили: «Наш Матфей всех сильней». Садакацу много ездил по стране с концертами. Когда говорят, что музыка – язык эмоций, начинается поиск психизмов внутри себя. На самом деле, музыка есть язык бытия. Понимание этого меняет весь строй игры. Я пытался привить эту мысль Цучидо. Вы знаете, он играет совсем по-русски, продолжая великую нашу традицию.

Цель музыки

– Что значит по-русски? Чем российская школа отлична от западной?

– Западный образ в том, что пальцы, играя, как бы парят отдельно от тела, над ними склоняется задумчиво голова. Это протестантское такое немножко отношение, аналитическое. Русская школа отличается от нее весовой игрой, которая дает ощущение объема, смысловой полноты, задействован весь корпус тела, и звук от кончиков пальцев через руку соприкасается с сердцем. На фоне других русская исполнительская манера выделяется именно своей онтологичностью, бытийностью, в которой есть сила, поднимающая душу ввысь. Это касается и скрипичного искусства. Иегуди Менухин, величайший скрипач, говорил, что учиться играть можно только у русских. Только они передают дух музыки, не эмоции, не психизм, а принадлежность человека к духовному миру.

Китайские студенты однажды спросили, как я понимаю высказывание Чайковского о том, что высшее свойство виртуозности – это объективность. Как ни объяснял – не понимают. Наконец, говорю: «Это Дао». Сразу поняли: смотрю, пробуждаются, почти шепчут с благоговением: «О-о-о, Да-о-о». Дело в том, что в китайской Библии «Вначале было Слово» переведено как «Вначале было Дао», то есть путь. Это не противоречит правильному пониманию, ведь и Господь говорит: «Я есть путь». Когда Господь пришел, он раскрыл смысл и китайского дао, и греческого логоса, наполнив их новым смыслом. До того они были безличностны, но вдруг открылось, что и истина, и путь, и слово – это не что, а Кто. Через это обнаружилась глубочайшая связь между человеческой личностью и Богом. Главное – мои китайские студенты поняли то, что не они сами должны трепыхаться, тужиться, имитируя великих музыкантов, а нужно обратиться к высшей силе. И только когда она пройдет через них, музыка сможет оказать подлинное воздействие на слушателей. И тогда после концерта и солнце будет ярче казаться.

– Феномен Садакацу оказал какое-то влияние на студентов-иностранцев?

– Он редкий человек. Немногие могут так глубоко воспринять мысль о том, что для великого исполнительского мастерства нужна великая душа. Услышав о Дао, о смирении музыканта, китайцы мои говорят: «Это наша философия». На самом деле – христианская. Истина не преобразит человека, пока является чем-то внешним, пока человек не поймет, что, уподобляясь Христу, он сам становится личностью. Только Господом мы движемся, как говорил апостол Павел. Что это за движение, как оно проявляется?

Чтобы объяснить это, я напоминаю студентам об одном эпизоде из жизни Бетховена – истории о двух вступительных нотах в адажио 29-й сонаты, иллюстрирующей евангельские слова «Царствие Небесное силою берется». Ее рассказал ученик композитора Фердинанд Рис, которому Бетховен отправил сонату в Лондон для издания. Когда гравировка была закончена, Рис получил от учителя странное указание – добавить к адажио две ноты в качестве первого такта. Тут впору было задуматься – не верна ли молва, что с Бетховеном что-то неладно. Прислать две ноты в дополнение к большому, тщательно разработанному и уже полгода как завершенному сочинению! Но еще больше Рис был поражен, когда обнаружил, какое воздействие произвели эти ноты. Прежде мелодия начиналась как некое лирическое душевное излияние, в котором была тень некоторой расслабленности, вялости. Но вдруг она стала аскетичной и собранной, в ней появилось движение души, побеждающей гордыню и смиренно ожидающей встречи с Богом. В этом движении ко Господу – вся соль. Неверующий, пытаясь двигаться, всегда стоит на месте. Формально все вроде в порядке, но ему вечно не хватает двух нот или одного слова, какой-то «малости».

– В чем, на ваш взгляд, предназначение музыки?

– Бах, величайший гений музыки, в 1738 году продиктовал ученику, что конечная и последняя цель всей музыки – служение славе Божьей и освежение духа. Обратим внимание: всей музыки, без подразделения ее на церковную и светскую. Но речь идет только о прекрасной музыке, потому что далее Бах пояснил, что там, где это не принимается во внимание, нет настоящей музыки, а есть дьявольская болтовня и шум. Сейчас мы все больше имеем дело с этим шумом, музыку пытаются обозначить как язык наших эмоций, то есть проявление самости.

«Потому что добрая»

– Насколько русская классическая музыка отразила народный характер?

– У меня долго менялись предпочтения. То казалось, что нет ничего прекраснее русской музыки, то она казалась какой-то дилетантской – то ли дело немецкая, она такая отшлифованная! Потом я вновь обращался к нашей музыке. В чем ее отличие? На этот вопрос лучше всего ответила моя внучка, когда ей было пять лет. Как-то, слушая Римского-Корсакова, она вдруг воскликнула: «Какая русская музыка!» «Почему русская?» – удивился я. Внучка с сожалением на меня посмотрела и сказала, что взрослые этого не понимают, а дети все знают. Я продолжал допытываться, почему же все-таки русская, и, наконец, получил ответ: «Потому что добрая». Это удивительно точное слово. О немецкой музыке нельзя так сказать. Она возвышенная, доброжелательная, но добрая – это что-то другое. В русской музыке есть умение видеть во всех людях спасенных личностей, желание всем помочь.

Использую сравнение из области физики. Электрон имеет корпускулярно-волновую природу. Он соединяет в себе свойства и частицы, и волны, хотя их свойства не объединяются в нашем сознании. Так и человек: он одновременно и «частица» с его персональной ответственностью пред Богом, и «волна», единство с другими людьми на основе взаимной ответственности. В музыке русских композиторов это чувствуется с особой силой.

– У кого из них в большей степени?

– Ну, конечно, в музыке Чайковского. Это высший гений. Чайковский обладал даром величайшей любви к людям. Когда ему было лет семь, написал молитву: «Господи, и всем русским людям давай столько же, как мне!» Еще там говорилось: «Господи, сделай так, чтобы русским людям нечего было делать за границей». Сегодня это может вызвать улыбку, на самом деле это говорит о том, насколько Чайковский сроднен был со своей землей, национален. Ему пришлось поездить по миру. В Праге было много восторгов по поводу его музыки, но Чайковский настаивал, что не ему рукоплескали, а «голубушке-России». В Нью-Йорке увидел русскую женщину и разрыдался, так тосковал по родине. Но что замечательно: в Японии он композитор номер один. Там считается, что его произведения благотворно влияют на развитие личности. Это оттого, что Чайковский был человеком невероятной искренности. Мало кто с такой силой молился: он со слезами просил о прощении грехов, исправлении, смирении. Вслушайтесь, как его вера проявилась в шестой симфонии, где мы обнаруживаем подлинное православие, богословие. Душа там плачет, кается, человек умирает, но приносит в тот мир самое главное – любовь к Создателю, полное доверие к Нему, приносит веру как высший, единственный дар. Не упование на себя, на свою праведность, а надежду на невероятную любовь Бога к нам. Это такое покаяние, которое не убивает, а воскрешает. Смирение рождает свободу и радость. Чайковский говорил об этом: «Мне сладко говорить Господу: “Да будет воля Твоя святая”».

– А как же Римский-Корсаков?

– Римского-Корсакова я очень люблю. Высшее его творение – «Сказание о граде Китеже». Пока я его не знал, моей самой любимой оперой у него была «Снегурочка». До сих пор уверен, что совершенно христианская музыка. Да, сюжет языческий, но наше сердце глубже нашего ума. Римский-Корсаков очень любил всех этих берендеев, все это язычество. Это влияние балакиревского кружка, там главным заводилой был Стасов, который настраивал участников кружка на язычество, фольклоризм. Но исполнительница роли Снегурочки певица Фирсова как-то сказала, что если бы главным героем был Берендей, то опера так и должна была бы называться – «Царь Берендей», или «Берендеево царство», но ничего подобного. Главная героиня – Снегурочка, с ее любовью, жертвенностью, которые никто не понимает. Наоборот, ей поют: тебе бы у нашей Купавы поучиться. Чему? Земной любви: высшему предлагается поучиться у низшего.

– «Сказание о невидимом граде Китеже» мне кажется полностью христианской работой.

– Вот еще одно удивительно русское проявление духовной отваги: «Сеча при Керженце» из этой оперы. Возбужденный ритм скачки, удары мечей… Но это ли главное? Как естественно плывет в небесах над битвой народная песня! Как это получилось небывало, православно, истинно по-русски – сокровенной сердцевиной батальной сцены сделать песню! В ней и плач сердца, и жалость к мукам народа, сострадающая, милующая и действенная любовь. Но одновременно здесь и высший взлет мужества, кипение духовной отваги, самоотречение до смерти. Только любовь дает такое мужество и презрение к смерти, вдохновенную летучую радость.

– Ближе всех к слиянию церковной музыки и светской у нас подошел, наверное, Рахманинов?

– Относительно взаимовлияния светской и церковной музыки – это сложный вопрос. Нужна и та, и другая. В храм люди приходят для соборной молитвы, но в какой-то момент возвращаются обратно в мир, где их должна встречать иная красота, где тоже должна быть музыка. Суть серьезной светской музыки, и вообще культуры, – в преображении этой внехрамовой жизни, в том, чтобы, выйдя из церкви, человек не попадал в пустоту, бездуховность. Все в мире должно направлять его к Богу, но разными средствами. Это двигало и Рахманиновым, музыка которого любима многими людьми, никогда не переступавшими порога храма. Но православные истоки его творчества очевидны. В интервью одной газете он сказал: «Всем, что собой представляю, я обязан Богу. Одному Ему». После революции на творчество Рахманинова навесили ярлык: фашизм в поповской рясе. Но кто помнит сегодня имена весьма популярных в свое время критиков, клеветавших на Рахманинова?

Сила крещения

– Кто пришел ему на смену в России?

– Русской музыке прошлого века было очень сложно. Раньше в каждом стиле была некоторая энтелехия, внутренняя красота. В эпоху барокко творили сотни композиторов, и никто не мог писать плохо. Была музыка более техничная, была менее, но все делалось чисто и красиво. В прошлом веке все изменилось. Родилось явление, которые мы называем авангардом – это обобщенное название для нескольких стилей, сделавших ставку на разрушение, интонацию насилия. Уже потому он был бесплоден, но наши гении преодолевали ограниченность авангардизма, каждый по-своему. Шостакович преодолел его своей болью за человечество, Прокофьев – радостью, он говорил, что самая страшная вещь для человека – это уныние. Свиридов тоже пережил кризис. Его первые произведения чисто авангардистские, с резкими звучаниями. Но потом он вдруг осознал полную бесперспективность этого революционного пути и обратился к традициям русской музыки. К русской распевности, чистоте, мелодичности.

– В связи с преодолением авангардизма хотел спросить, как вы относитесь к музыке Шнитке?

– Он творил в те времена, когда авангардизм уступил место новой моде – постмодернизму. Но Шнитке как представитель русской культуры все это впитал, переосмыслил и победил. Создал метод, который сам назвал полистилистикой, то есть игрой с разными стилями, из которых строил диалоги разных мироощущений. Спасло его то, во имя чего он все делал. Все у него подчинено боли за человечество, так же, как и у Шостаковича. А переживал он очень сильно, поэтому музыка Шнитке очень трудная, мучительная. Он погружает нас вместе с собой очень глубоко, туда, где, как из колодца днем, видны звезды. Но люди боятся этих глубин, поэтому у него было мало надежды быть понятым. По крещению он был католиком, но по мироощущению, мне кажется, православным. Дружил со священниками. И отпет был в православной церкви по православному чину.

На меня большое впечатление произвела его «История доктора Иоганна Фауста». Шнитке рассказывал студентам, что, обдумывая произведение, он задавал себе вопрос: что было самым страшным для Фауста? Глумление Мефистофеля! Тот поет сначала сладчайшим и очень редким мужским голосом – контратенором в высоком женском регистре. Но далее к этому голосу невидимым образом подмешивается женский голос, поющий в эстрадной манере. И вот самый страшный момент драмы: Мефистофель, сбросив маску благодетеля, пришел взять свое. Звучит злое танго смерти, а над всем этим звучит электронно усиленный женский голос, поющий в попсовой манере. Мелодия была замышлена для Аллы Пугачевой, но исполнять ее пришлось академической певице. Ей все никак не удавалось войти в образ, и Шнитке пытался объяснить, что не так: «Вы хотите петь как можно красивее, а надо – как можно гаже».

Это был предельно жесткий вызов так называемой современной музыке, показана ее демоническая сущность. Шнитке это обошлось очень дорого – он тяжело заболел. Возможно, сыграло роль и то, что образ зла у него получился ярче, увлекательнее, чем он хотел.

– Сейчас предпринимаются попытки миссионерского характера совместить как-то рок-музыку с православием. Как вы к этому относитесь?

– Бывший бас-гитарист Льюис Торрес в статье «Христианский рок» рассказал о страшной ошибке священников. Он пишет, что в церкви его и других молодых людей познакомили с рок-музыкой, которой изначально присуща сексуальная стимуляция, и после этого ожидали, что они сумеют сдержать себя. Но это все равно, что подливать бензин в костер и ждать, что он не будет гореть.

Рок – это музыка сексуальной революции, самой страшной в истории человечества. В жертву ей были принесены десятки миллионы неродившихся младенцев. Все это нужно было как-то оправдать, заглушить совесть – это выражение ни к чему так не применимо, как к рок-музыке.

Протоиерей Глеб Каледа рассказывал, как к нему пришла женщина с требованием: «Раскрестите меня». Батюшка недоуменно спросил: «Если вы не верите в Бога, какое значение может иметь для вас крещение?» «Оно мешает мне петь», – сказала посетительница. «Как так? – удивился батюшка, – великим певицам, например, Неждановой, православная вера помогала достичь вершин исполнительского искусства». – «Но я рок-певица». Отца Глеба поразила в этой истории охраняющая сила крещения.

Беседовал В.ГРИГОРЯН

ВОСХОЖДЕНИЕ НА БЕЛУЮ ГОРУ

Рассказ Светланы Вяткиной, редактора православного журнала «Светоч», о поездке с японским музыкантом Цучидо Садакацу в Белогорский монастырь.

– Когда ему предложили съездить на Белую гору, Садакацу, хоть и был выжат после очередного концерта, согласился. Михаил Юрьевич Медведев, наш незабвенный редактор (трагически погибший недавно руководитель газеты «Православная Пермь»), договорился с двумя владельцами машин. Садакацу должен был ехать в иномарке, но один наш пермский музыкант давно мечтал пообщаться с профессором Медушевским, и Цучидо уступил ему место, сев со мной и Михаилом Юрьевичем в «Ниву». Как скоро выяснилось, «Нива» не отапливалась, мороз за бортом – минус 28, а Садакацу был одет очень легко. Едем час, едем другой. Садакацу не ропщет, только говорит о Японии: «Понимаете, у нас все не так. Вот вы сказали – съездим недалеко в монастырь за город, но мы уже два часа едем, а еще никуда не приехали. Это у вас называется недалеко. А у нас на высокий дом встанешь, и всю Японию можно осмотреть. У нас и снег другой». Он не сразу подобрал слово, потом, наконец, нашел: «У вас снег крепкий. А у нас слабый, как... хри-зан-тема».

Тут машина вообще сломалась и встала, только тогда все обратили, наконец, внимание на то, что гость откровенно и окончательно замерзает. Водитель, военный полковник, достал из багажника тулуп, в который мы завернули Садакацу, машина кое-как снова завелась и тронулась. В монастыре слегка потерянный Цучидо приложился к иконам, а потом на трапезе вдруг оживился и начал есть одну тарелку за другой. Я Михаилу Юрьевичу говорю: «Смотрите, как ему наш суп нравится». А Медведев только головой покачал: «Человек промерз насквозь, согреться не может, вот и наворачивает». Игумен Герасим тогда очень хорошо нас принял, послушники воду натаскали, истопили баню для Садакацу, а наутро он, совершенно счастливый, причастился.

назад

вперед