ЭКСПЕДИЦИЯ
МЕЗЕНСКИЕ ОБЕТЫ
(Окончание. Начало на предыдущей странице)
Из дневника И.Иванова.
Точка на карте
Литургия в приходе заканчивается не вдруг: сегодня у Людмилы день рождения и «общее дело» продолжится трапезой у нее дома. Пока мы разглядывали разномастные колокола на повети, на крыльце показался о.Владимир, успевший уже переоблачиться и закончить все дела в алтаре.
За оградой ребятня пинает мяч. «Зидан бьет! Мимо!» Заметили батюшку, приумолкли, смотрят выжидательно: ругать будет? «Здравствуйте, ребята», – говорит о.Владимир. «Здравствуйте!» – отвечают вразнобой. И снова бегут за мячом. Это я все дни в Лешуконском замечал: идет священник, чуть не со всеми здоровается. Это бы в селе не удивительно, но что священник сам то и дело первый подходит и здоровается – и со взрослыми, и с детьми – такое не везде встретишь.
Мы оказались рядом – батюшка, редактор местной газеты Ольга Скируха и я. Настоятель рассказывает, что не может выехать в приходы вверх по Мезени – дороги нет, а я – нашу историю с дорожниками.
– В Лешуконье при советской власти был простор для партийных экспериментов, говорит о.Владимир. – Залезла кому-то из них в голову идея, что дороги здесь не нужны – будем использовать малую авиацию! – и летали в соседнее село за три рубли в баню помыться. В сопредельном Пинежском районе вовремя спохватились, поняли гибельность такой политики, стали строить дороги, а у нас – нет. Вот и платим сейчас за перевоз через реку одной «Газели» в районе Мезени 9 тысяч рублей.
– С этим уж ничего не поделаешь, – гну я свое, – но ведь хотя бы имеющиеся дороги и мосты поддерживать можно? Вон, все лето дорога на Палащелье непроезжая, и, помяните мое слово, еще всю осень будет такой, потому что дорожники работают через пень-колоду. Вчера идем по селу – теплотрассу кладут: один работает, пятеро рядом стоят, чешутся да горло дерут. Идем дальше – мужики баню строят: солнце еще высоко, а они уже бутылями с пивом обставились, лыка не вяжут. Отвыкли люди от напряженной работы.
– А кому работать-то? Одни пьяницы. Раньше северный человек среди русских самый сметливый был и деятельный. И если он уезжал в города, добивался многого. Также люди ох как нужны бы сейчас здесь. Но худые, никому не нужные остались, а самые деятельные уехали.
– Потому что они везде нужны, – замечает Ольга.
– И что делают родители – толкают любимое дитя из села в город, в институты. Все на менеджеров да на юристов учатся. Ну, придет такой менеджер, с деревенской хваткой – кому он в городе нужен? Вот и сидит годами бессовестно молодежь на шее родителей. А сколько в городе сельской молодежи просто теряет себя, пропадает.
– Не все же пропадают в городе, – осторожно возражает Ольга.
– Да мы-то о своем селе должны думать! Вместо этого бы нашим родителям помочь детям организовать здесь свое дело, у они вовлекут других, кто к этому не способен.
– Но ведь на селе безденежье, и занять не у кого, – вворачиваю я свое соображение. – А для собственного дела нужен первоначальный капитал.
Отец Владимир хмуро накручивает бороду на кулак:
– Чтоб лук выращивать, капитал не нужен. У нас какое-то время лук был по 52 рубля за кило. Из Китая везли. Слыханное ли дело!
Тут к нам присоединяется матушка Анна:
– Да что там о своем деле говорить, если даже на личных подворьях в селе коров перерезали. За Вашкой, где пасутся наши Марта и Ежевика, еще недавно гуляло 25 коров, а сейчас всего восемь, еще нескольких зарежут скоро. На другом конце Лешуконского от 200 коров осталось 50. Я этого не понимаю: жить в деревне и коровы не иметь… Ну, скажем, старикам тяжело. А молодые что? Лень, инфантильность.
Наконец подходит Михаил, и вместе мы помаленьку выдвигаемся к праздничному столу именинницы Людмилы.
Из дневника М.Сизова.
– Я как с Устюга сюда приехала, не могла в лешуконский говор вникнуть, – вспоминает Людмила. – Бывало, спросишь старушку, отчего она простудилась. Та отвечает: «Оногдысь на передызье было порато студено». Ничего не пойму. А смысл такой: тогда в сенцах было холодно. Теперь-то переводчик не требуется. Да что я о себе! Вон матушка – шесть лет здесь, а уже лешуконский выговор.
Та подтверждает:
– Нам часто звонит Арсений Васильевич Ларионов – он местный, лешуконский, а в Москве возглавляет журнал «Слово». И вот недавно говорит в трубку: «Ну, матушка, ты по-лешуконски уже запела!»
А знаете, что меня удивило сразу же, как только мы приехали на родину и оказались в Москве? Резанула ухо косноязычие людей – и на улице, и в телевизоре. Я сначала подумала, что это мы, живя среди казахов, как в музее сохранили нормальную речь. Но это не так: еще недавно русские люди разговаривали совсем иначе. Смотрели мы как-то «Семнадцать мгновений весны», и батюшка мне: «Ты послушай, каким языком они говорят!» Фильм был снят в 73-м году, и речь в нем – обычная для того времени. Но какой контраст! Будто дворяне говорят. Или вот старый фильм «Остров сокровищ». Два пирата сидят, картошку чистят. Один другому молвит: «Послушай, Джон, хватит уже терпеть. Давай брать бразды правления в свои руки». Другой пират отвечает: «Ты не прав».
|
Батюшка смеется и вспоминает услышанный однажды диалог между дочками. Юля маленькая еще была, ее Женя толкала на край, и та возмутилась: «Женечка, мне кажется, ты напрасно это делаешь!»
– Это она маме подражала, – поясняет священник. – Матушка у нас учительница, преподает «Основы православной культуры» в четвертых классах, и на полставки – еще в Доме творчества. Однажды, услышав, как старшеклассники слушают матерные песни, взяла и выкинула кассеты. Потом мама ученицы приходила, ругалась: как посмела тронуть чужую материальную ценность...
– Я тогда ей все объяснила, и она снова накинулась: «Куда ж вы раньше глядели?!» – оправдывается матушка. – А потом мы с завбиблиотекой написали для районной газеты статью «Не убивайте матом хромосому» – о влиянии брани на наследственную генетику. Но кто ж услышит? О силе родительского проклятия тоже писали, чтобы образумить торговцев спиртом. У нас в Лешуконском около 60 точек, где суррогат продается. Сколько проклятий в их адрес летит – и это просто так ведь не проходит. Одна бабуся торговала – так у нее сын спился и умер, внук сгорел на высоковольтном столбе, и так далее. Сноха Шура переживала: живу и боюся, через каждые три месяца – покойник. Поставила она Обетный крест на берегу Вашки, напротив больницы. Потом часовню построили – и бабуся перестала торговать.
Позже от других людей узнали мы с Игорем поразительный факт: в Лешуконском, как и в Вожгоре, этим смертоносным бизнесом занимался даже... директор школы. Отпускал товар в долг, а в день получки приходил в сберкассу и ловил там родителей своих учеников, чтобы собрать дань. Сейчас-то он уже не работает, уехал куда-то. Суррогат продает и бывший завуч, перешедший на работу в администрацию района. Такие вот «учителя».
– Как оберечь детей от всего этого? – вздыхает матушка. – Конечно, молитвой. Помню из детства голос моего дедушки: «Анна, иди молиться». Бабушка что кухонное держала – сразу все бросала, рядом к нему на ковричек, лестовку в руки... Их молитв хватило на многочисленных детей и внуков – никаких разводов, больных-увечных, все благополучные. А правнукам уже не досталось – теперь наша очередь вымаливать.
– Дедушка был старообрядцем?
– Староверческим старостой. Он меня крестил в реке Абакан, когда мне было пять лет. Своими ручищами три раза окунул, а потом мы в избе несколько часов на коленях стояли, канон вычитывали, не знала я, как улизнуть. Туда, в Красноярский край, его сослали из Кургана еще до войны вместе с раскулаченными.
– Куда уж дальше ссылать, – удивляемся мы с Игорем. – Из Кургана!
– Нет, Курган – самый центр России, – убежденно говорит матушка. – Мы, русские, размеров своей страны не чувствуем, глядим на карту – и видим пустое место. А там самая настоящая жизнь.
И вправду. Взять то же Лешуконское – точка на карте, к которой даже дороги нет. Но сколько здесь русских судеб...
Из дневника И.Иванова.
Русский принцип
За столом Федуловых собрались самые разные люди. Как сказала Людмила, община объединила таких людей, с которыми, если б они не были в церкви, никогда бы не встретилась. Отчего-то мне запала в ум эта ее фраза. В самом деле, русские просторы столь велики и живем мы так разрозненно, все мы из-за своей близости к природе такие «нецивилизованные» и потому разные, что объединить нас может, наверное, только вера. А труд, работа – нет, она не способна соединить нас сама по себе. Сначала вера, то есть цель, а уж потом труд.
На столе – гора выпечки, разносолы и, конечно, местная рыба.
– Я за шесть лет так и не научилась есть рыбу мезенского посола, – говорит матушка Анна. – По мне так лешуконцы ее портят, бухая столько соли. Недавно встретила сына Листова на берегу, он говорит: «У тебя пакет есть?» А я с дойки шла, говорю, ведро есть. Он мне рыбы накидал. «Саша, а она не солена?» – «Ты че, только что из речки!» Принесла домой – соленая. На удочке он ее солит, что ли? Всю ночь отмачивала.
– Нет, эта рыба вообще свежая, – защищается Людмила.
Рассказывает историю своего дня рождения: оказывается, день ее появления на свет не совпадает с записью в паспорте.
– В то время матерям почти не давали отдыха после родов, поэтому ей и вписали день моего рождения на две недели позже, чтоб мама могла хоть немного отдохнуть, побыть дома с младенцем.
– Раньше, – замечает о.Владимир, – тоже не записывали младенца в церковные книги три дня – ждали, выживет ли.
После трапезы все вместе мы отправляемся к Иову Ущельскому. Ехать недолго – Ущельский монастырь находится в пяти километрах от Лешуконского. Здесь сходятся воды Мезени, Вашки и Ежуги и отсюда, с высоченной щельи открывается красивейший вид на речные дали. И оттого не возникает вопрос, почему именно на этом, пустовавшем тогда месте решил cоловецкий инок Иов (Мазовский) поставить часовню в честь Рождества Христова. Произошло это в 1614 году – с этого времени монастырь и повел счет летам.
«У Важки монастырь, – сообщала писцовая книга, – в нем церковь Рождества Христова деревянна вверх нова поставлена в 130 (1622) году, в ней образ местный Рождество Христово. На монастыре же в келье строитель Иов, да в четырех кельях братии восемь старцев, да двор скотиный. Пашни паханные худые, земли четверть с осьминою в поле. Дань и оброк не положены, потому что строит его строитель внове».
5 августа 1628 года, когда вся братия была на сенокосе, случилась беда – на монастырь напали разбойники. Потребовали выдать монастырские сокровища. А какие сокровища в лесной обители? Обозленные разбойники подвергли Иова страшным истязаниям – били, жгли. В конце концов «отсекли страдальцу голову» и ушли. Вернувшаяся братия с честью погребла тело преподобномученика. Почитание преподобного Иова началось уже вскоре после его мученической смерти: от могилы, а также от комля, на котором он был обезглавлен, стали совершаться исцеления. Спустя три десятилетия над его нетленными мощами (их освидетельствовали в 1739 году) была построена часовня. Потом она неоднократно перестраивалась, но до нашего времени, как и можно ожидать, дошла лишь заросшая травой кулига.
Точнее, так было еще четыре года назад, пока местные православные не возвели на этом месте новую часовню. Лидия Степановна Малышева наняла людей (помог средствами сын-предприниматель), две недели над мужиками стояла, чтоб собрали часовню как следует. Мы как раз подъехали к этой часовне, и отец Владимир ведет нас внутрь. «Мы уже тут привыкли, – с удовольствием показывает батюшка и, заметив сигареты россыпью, спотыкается, а потом, как бы оправдываясь, объясняет: – Вот приходят тут, жертвуют кто папиросы, кто патроны от охотничьих ружей. Не знаем, что с этим делать… Но никто пока не осквернял».
Для недавно приехавших сюда, может, и надо объяснять, откуда такие дары в часовне, но мы уже нечто подобное видели в часовнях Оникия, Юды и Якова, так что не удивляемся. Ведь это не собственно дары – это обеты. Хочет человек бросить курить, приносит сигарету и оставляет тут. В Житии святого Иова официально записано около 50 чудес по молитвам к нему, а скольким нашим современникам он помог – один Бог ведает.
После часовни отец Владимир ведет нас дальше «по монастырю»: «Вот храм Рождества Христова, идем дальше, к храму Иова Ущельского… Смотрите, можно разглядеть ямки, где стояли краеугольные камни. А вот крест – на этом месте Иов Ущельский принял мученическую кончину…»
|
После экскурсии усаживаемся на лавку у длинного стола (о.Владимир: «Чтоб если пришли выпить, делали это не в часовне») под сенью огромной лиственницы – на дореволюционных фотографиях она еще совсем маленькая, а теперь господствует над округой.
На поляну выкатывают двое парнишек на велосипедах и подъезжают к лиственнице. Из Лешуконского приехали. Тут только я замечаю, что за нижние ветки могучего дерева зацеплены качели. Вскарабкавшись на дощечку, один из пацанов начинает раскачиваться, а второй – ему помогать. Все выше, выше. Закружив голову, ребятишки спрыгивают с качелей, и тут уже не выдерживаю я. «Помогите кто-нибудь, раскачайте!» – кричу я своим. Дети озадаченно смотрят на взрослого, впавшего в детство. Михаил подходит и начинает раскачивать: вверх – вниз, вверх – вниз! Такая сладкая, забытая радость.
Из дневника М.Сизова.
На обратном пути спрашиваю матушку Анну:
– Как считаете, здешний народ вернется в церковь?
– Тут все дело в инерции, – убежденно отвечает матушка. – Если Лешукона что-то решила, ее не сдвинешь: жили 70 лет без Бога и дальше будем, хоть ты тресни. И так – по всем вопросам.
– Одним словом, поморский характер, – подтверждает о.Владимир. – К нам с Онеги приезжал в гости священник, спросил меня, что здесь за люди. Отвечаю: да такие же, как у вас, поморы, только более упертые. Тот в ужасе: куда уж более?! Если такой помор станет молиться – то это будет уже преподобный. А если начнет пить – так вусмерть. Объясняешь ему, объясняешь, он кивает, поддакивает – и делает по-своему. Не знаю, сколько времени пройдет, пока мезенский мужик выправится в правильную сторону. Но тогда это будет что-то!
Пока же вся надежда на детишек. В школах, конечно, недобор, но это сказывается волна нерождений еще 2000 года. А сейчас роддом заполнен, кругом коляски на улицах. В прошлом году в детсады была очередь в 40 детей, нынче – 60. Посмотрим...
Обратный путь. Вместо послесловия
Наступил день прощания... Во время литургии в молитвенный дом, согнувшись под притолокой, вошел широкоплечий мужик в камуфляжной куртке и высоких сапогах. Саша Новиков. По просьбе батюшки он доставит нас с Игорем на моторке в верховья реки Вашки, в Кебу – а там уж как-нибудь по тайге доберемся до первой коми деревни. После службы, наскоро пообедав, спешим на пристань. Пока ждем провожающих, Саша пристраивает на носу лодки запасной мотор – без него в дальней дороге никак.
По косику к нам скатывается мотоцикл: за рулем Сергей Федулов, за ним – Людмила, в коляске – отец Владимир. Обнимаемся. Звучит Сашина команда: «Отпехивай». Берег удаляется, вижу, как батюшка осеняет нас широким крестным благословением.
Полдня мы поднимались по Вашке, Игорь фотографировал обетные кресты по берегам. «Вашка у нас пока некрещеная», – слышали мы в Лешуконском, но вот кресты-то стоят. Спросили Сашу, бывал ли он у Юды.
– В прошлом году ездил, – ответил он. Рассказ его прост:
– Второго мая дело было. Заводил я мотор на лодке и упал в воду. Мотор-то завелся, лодка ушла. Стал выгребать к берегу, тут льдина наехала, накрыла с головой – кое-как из-под нее выплыл, воздуха в легких уж не было. Вскарабкался на льдину, она разломилась, и снова к берегу погреб... Пошел к батюшке, свечку поставил за спасение. И по обету к Юде сходил.
Минуем деревеньки Русома, Чуласа, Резя, Олема... Река все уже. В Кебе Саша глушит мотор: «Здесь река кончилась. Далее дороги не знаю». Что ж, раз «Лешукона решила», с ней не поспоришь. Но нам-то надо дальше, в Коми. На наше счастье, на берегу выпивали кебские мужички, они и согласились подвезти. Один из них, совсем уж пьяный, уверил нас: «Я вас мигом домчу, только мотор починю». Игорь его отговаривал – но куда там. Мужик мотор разобрал, рассыпал детали по песку и упал рядом, мертвецки уснув. А двое других куда-то удалились, мол, за рыболовными снастями. Дальнейшее тронуло меня до глубины души. На берегу появилась жена незадачливого рыбака: «У-у... мотор разобрал, поганая рожа. Все люди как люди, вон, Мишка с зятем домой ушли, а ты валяешься!» Бедная женщина потащила мужа вверх по крутой тропинке, в бессилии бросила, отшлепала его тряпкой по мордасам, и уже другим голосом, ласково: «Ну, пошли давай, комары ж тебя заедят».
Фраза «домой ушли» огорчила – а как же мы? Но к вящей радости «Мишка с зятем» вернулись – экипированные, нагруженные сетками и... трезвые. «Кидай рюкзаки в лодку, – деловито говорит Михаил и поясняет: – Жена баньку стопила, не отпускала, но раз уж мы договорились...»
На этот раз «Лешукона решила» в нашу пользу.
Радостно поет мотор, лодка мчится вперед, мы лежим на рюкзаках, закинув головы. Над нами проплывают облака, подсвеченные предзакатным солнцем. «Моя мамка умела по облакам погоду предсказывать, – говорит Сергей. – Она у нас в деревне в аэропорту работала, пока его не закрыли. Ей из Архангельска звонят: какая у вас погода? Она форточку откроет, руку на улицу высунет и докладает в трубку: влажность такая-то, ветер такой-то. И все народные приметы знала. А сейчас, говорит, старинные приметы уже не действуют. Что-то у нас перевернулось в природе, все теперь другое...»
Сергей смолк, я же, глядя на облака, думаю: «Да не в природе – в людях перевернулось. А небо – оно все такое же, как тысячи лет назад». И вдруг вспоминаю, как однажды, на обратном пути из нашего таежного паломничества в Веркольский монастырь, соседкой в поезде оказалась пожилая уроженка Лешуконья, дочь лесника. И она рассказала чудо. Было это сразу после войны, в середине лета, когда самая красота в природе наступает. Что-то случилось с небом – оно стало вроде зеркала, и все Лешуконье в нем отразилось. Сельчане из домов повыскакивали, головы задрали: а там, на небе, их деревни как на ладони. Вверх пальцами тычут: «Глядите! Лешуконское как видать! А вон выше – Олема, Резя, Русома... А вон, глядите-ка, дом сватьи моей!»
Смотрю на облака. И верю, что мы, четверо мужиков, плывущих в одной лодке, сейчас отражаемся в Небе – вместе со всей нашей Россией.
Игорь ИВАНОВ, Михаил СИЗОВ
 | назад |
| вперед |  |
