ВЕРТОГРАДРОЖДЕСТВО ХРИСТОВО, ДЕТСТВО ЗОЛОТОЕ
У нас в доме зеленая гостья. Она приехала к Великому празднику на широких розвальнях. Ее привез улыбающийся дед-мужичок с пушистою белою бородою до пояса. Она встала на праздничном ковре в гостиной, раскинула кудрявые ветви. На иголочках задрожали капли растаявшего снега. Елка отогрелась, повеяло лесным благоуханием.
Моя старшая сестра и я надели на нее жемчужные ожерелья, серебряные бусы, блестящие нити. Повесили на пушистые лапки восковых ангелов, трубящих в большие золотые трубы, белокурых снегурочек, ватных мальчиков и девочек, сидящих в крохотных картонных санях, веселых трубочистов, качающихся на легких лестницах, гномов в малиновых шапочках и сапожках. Навесили стеклянных, нежно звучащих яблочек, груш, вишенок, мухоморов, кошек, собак, коней, львов, оленей, мишек – да всего и не перечтешь! Под деревцем встал Дедушка Мороз, похожий на деда-мужика, который привез нам елку. Такие же румяные щеки, лицо без морщин, веселые глаза.
Ввошел в гостиную отец с серебряною звездою в руке и украсил ею верхушку дерева; нацепил на ветки подсвечники с завитыми спиралью свечками и, посмотрев издали на елку, сказал: «Ну, вот и отлично!» При мягком свете ламп деревцо играло, мерцало, словно камень драгоценный. Всегда чинная сестрица обняла меня, закружила, зашептала: «У нас елочка, словно царевна заморская».
В столовой часы пробили пять раз. «Как бы нам в церковь не опоздать», – послышался голос матери. «Иван уже заложил Стального», – сказала горничная Маша, прибирая с рояля коробки от елочных украшений. Мы с сестрой нарядились в бархатные платьица, распустили по плечам волосы и пошли в переднюю, где нас уже ждали отец и мать.
Полетели сани по московским снежным улицам. Развернулось над нами небо. Засияли звезды, словно лампады небесные, неугасимые. Встали сани у ворот монастыря Новодевичьего. Забелела каменная ограда. Прошли через кладбище, поднялись по пологой лестнице в зимнюю церковь с низкими сводами.
«Христос раждается, славите... Пойте Господеви, вся земля»,– ликуют рождественские песнопения. Монахини поют, словно ангелы. Хор большой-большой. «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение», – ширится, растет, радостью исполняет души людей крылатое славословие...
Проплывают, клубясь, облака ладана. Перед концом службы у сестрицы голова закружилась, и мы, не достояв всенощного бдения, вышли на морозный воздух.
«Почему у нас в гостиной так светло?» – удивились мы, когда подъезжали к дому. «Вероятно, люстру зажгли»,– ответила мама. Но каково было наше удивление, когда, распахнув двери гостиной, мы встретили нашу милую елочку, сияющую зажженными свечами. Это «мадмазель» Маргарита нам сделала сюрприз.
После ужина сестра нашла под елкою свой подарок – сборник стихов, о котором уже давно мечтала, и гранатовый крестик. А я с торжеством вытащила из ватного сугроба коньки-снегурки и собралась было их привинчивать к туфлям, как подошла мать и посадила ко мне на плечо лохматую плюшевую обезьянку, которая забавно пищала, когда ей придавливали брюшко. Я была в полном восторге.
Свечки догорали. Кое-где с легким треском вспыхнула хвоя и запахло теплою смолою. «Подождем, пока все свечки сгорят»,– предложила мне сестрица. Мы сели на мягкий ковер и смотрели, как меркла, темнела елка. Сразу заснуть я не могла. Какое-то неизъяснимое ликование трепетало в груди. От синей лампады тянулись длинные, острые лучи. Зажмуришь слегка глаза – лучики побегут к изголовью. «Баю-бай, – шепчут они. – Мы всю ночь храним святой огонек, мрак отгоняем». Я думала о елке: к ней в гостиной такие же лучики от лампады тянутся, что перед Спасом Нерукотворенным теплится. Елочке одной в гостиной не страшно, не темно.
Утром старушка Матрена вошла в детскую: «С праздником, Петровнушка, Царство Небесное проспишь, ой проспишь! Будили тебя к обедне, а ты под нос себе прогымкаешь – и на другой бок. Господа и мамзель в церковь уехали». Я была смущена и оправдывалась.
Далекий звон колоколов Новодевичьего монастыря коснулся окон гостиной, мягкой волною пролетел по всему дому. Старушка Матрена зевнула, перекрестила рот и прошептала: «Поздняя обедня кончилась. Я-то, по обычаю, к ранней поторопилась».
Через полчаса задребезжал звонок. «Пойтить надо господам отворить»,– сказала старушка и, поскрипывая новыми козловыми башмаками, заторопилась в переднюю.
Мама и сестра подтрунивали надо мной: «Каково тебе спалось? Как дремалось?» Вмешался отец: «Пойдем-ка лучше пирожком закусим. После церкви-то все проголодались». Рождественский пирог удался на славу. Но я с нетерпением ожидала, когда можно будет выйти из-за стола, надеть высокие, теплые башмаки, кофточку на вате и побежать на солнечный, ослепительно-белый двор... Как смешно скользить на тонких железных пластинках! Точно ты между небом и землею и вот-вот сейчас упадешь в рыхлый сугроб. Так и есть – упала!
«Барышня, батюшка пришел! Скорей домой», – позвали меня из дома. Я бросила в кухне коньки, кофточку и поспешила в гостиную. Там уже дьячки запевали: «Рождество Твое, Христе Боже наш...»
Рядом со мной истово крестилась ласковая старушка Матрена. Она глядела умиленно на Спаса Нерукотворенного, и блестящие слезинки катились по ее темному морщинистому лицу.
Монахиня Варвара
 | назад |
| вперед |  |
