СТЕЗЯ

ТЕТУШКА МАТРЕНУШКА

Вилегодский район считается в Архангельске тмутараканью – на самом он краешке области. Для нас, сыктывкарцев, это тоже земля неведомая, хоть и находится довольно близко от столицы Коми, всего в двухстах километрах. Дороги туда не было, а когда ее построили, то теперь мы просто проскакиваем Вилегодчину на машине, спеша в Котлас и далее – в Архангельск или Вологду. Нет повода останавливаться. Уже и названия селений примелькались: Широкий Прилук, Пригодино, Павловск, Ильинско-Подомское... Но что за народ в них, как там живут? Недавно все же решили сделать остановку, пообщаться с людьми. И сразу были вознаграждены – обнаружили святыньку, драгоценную для православных Коми, но о которой в республике никто не знает. Не знают о ней и сестры возрожденной Кылтовской Крестовоздвиженской обители. Пусть эта публикация станет им подарком к Рождеству.

Три монахини

Остановившись в Ильинско-Подомском, обратились мы к местному священнику: «С кем из прихожан можно поговорить, чтобы интересный очерк написать?» Батюшка подумал и ответил: «А сходите к Ивану Ивановичу. У него в январе юбилей, 65 лет исполняется. Человеку будет приятно внимание корреспондентов». Не охотник я мадригалы сочинять к юбилеям, да все равно никого здесь не знаем. Что ж, пошли к нему.

Иван Иванович Кондаков и его супруга Валентина Филипповна встретили нас хлебосольно, даже малиновую наливку, сделанную по собственному рецепту, на стол поставили: «Покушайте, вы ж в дороге». Отказываться неудобно, так за трапезой и знакомимся... Хозяйка, как оказалось, не местная, ее Иван Иванович из Сибири привез, когда работал там механиком по холодильникам. А сам он – коренной вилегодский, уроженец деревни Кондаково (ныне Стафоровская) села Селяны, что в верховьях реки Виледь.

– Какого числа у вас день рождения-то? – спрашиваю.

– На равноапостольную Нину, 27 января – как раз в день Ангела мамы. Отец моего появления на свет не застал, на фронт ушел в 41-м. Но в 43-м приезжал, за геройство отпуск дали. От этой побывки моя сестра Нина родилась... Всего нас десять детей было, правда, не все выжили.

Иван Иванович вздыхает и рассказывает случай, потрясший его в детстве:

– Младший брат мой с берега по ледянке катался и угодил в полынью. Течением его понесло и прямо в езу – это такая чешша из молодых елочек, частокол то есть, которым у нас речку запружают, чтобы рыбу ловить. Он уже нахлебался, но на дно не ушел – лямка школьной сумки зацепилась за чешшу. Я пацаном на строительстве подсобником работал, пришел домой – двери настежь, никого нет. Мало погодя голоса, плач – привезли брата на селянке. Только в такой селянке – осиновой долбленой лодке с гладким дном – и можно было до него добраться, по крошащемуся льду и по воде. На берег тело вытащили – и тут ледоход начался, весь ез мигом унесло. Еще б минута, и потом не нашли бы тело. Тетушка Матренушка меня успокаивала: «Видишь, как Бог устроил – честь по чести теперь похороним». Она всегда в плохом хоть чуточку хорошего видела. У нее самой в жизни столько бед случилось, но только благодарила Бога...

– Она верующая?

– У меня и родители верующие, а тетушка, кроме того, монахиней была, перед смертью схиму приняла. Взрослые, кто из православных к ней приходил, обращались к ней «матушка Филарета». А я просто, по-родственному: «тетушка Матренушка». Она моей маме приходилась родной теткой по отцовской линии, и если по-мирски, то ее звали Матрена Архиповна Бушуева. Точно помню, что родилась она 8 февраля 1884 года, а в каком монастыре служила, не знаю. При советской власти ее арестовали и отправили в лагерь куда-то в Коми, в район Печоры. Оттуда она приехала к нам, в Селяны, с двумя монахинями, с которыми сидела в лагере, и они создали как бы свой монастырек, стали жить в домике при церкви. Храм-то у нас старинный, красивый был, расписанный и внутри, и снаружи. Спустя время одна монахиня (мирское имя – Анна Акиловна) уехала в Вилегодск, и осталось их двое. Вторую звали матушкой Нектарией, а по-мирски – Татьяной Алексеевной. Фамилия у нее коми, какая-то очень короткая, забыл я. Нектария стала моей крестной, а Филарета – просто доброй тетушкой, которая переживала все мои беды и радости. Когда мы с Валентиной в 70-м году венчались, тетушка помогала нам, в храм сопровождала. Венчал нас тогда в вилегодской церкви священник Иван Степанович Цимбалистый, он прежде служил офицером флота, а после какого-то случая принял сан.

– Не страшно было под венец идти? – спрашиваю. – В 70-е за это власти бы не похвалили.

– Да я привык. Меня еще в школе «богомазом» обзывали, думали, это обидное слово. А мне даже приятно – эка, в иконописцы зачислили. В армии, правда, пришлось вступить в комсомол. Хотели взвод сделать «комсомольским», поскольку все, кроме меня, красные книжечки имели. Ну и уломали. Но когда комвзвода в партию стал агитировать, я уж уперся. А когда повенчались, подошла ко мне Булычева, комсорг нашей организации (я тогда в райпо электриком работал), и вопрос прямо в лоб: «Ваня, ты в Бога веришь?» Я отвечаю: «А ты разве нет?» Она глаза от неожиданности вылупила. Мне-то что, а вот Валентину и вправду могли с работы выгнать. Она ж была инспектором по дошкольному воспитанию, идеологический работник.

– Да уж какая там идеология, – махнула рукой Валентина Филипповна. – Мне вот что тогда запомнилось. Когда мы с Ваней под венец-то шли и поднимались по лестнице в церковь, то тетушка Матренушка впереди нас на коленочках по ступенькам забиралась – и так быстро-быстро, что нам даже притормаживать не приходилось. Я хотела ее поддержать, все-таки старенькая, но тут поняла, что это она перед Богом на коленях-то. Она ж монахиня...

– У нас фотографии есть, – вспомнил Иван Иванович. – Сейчас покажу.

Листаем семейный альбом, и вдруг... Так и есть – этот снимок я уже видел, в нашем редакционном архиве. В центре с Писанием в руках сидит последняя монахиня, похожая на настоятельницу Кылтовского Крестовоздвиженского монастыря м.Филарету, а по бокам стоят две ее помощницы.

– Кто в центре, мы не знаем, – комментирует Иван Иванович. – Слева же – моя крестная Нектария, справа – тетушка Матренушка, то есть Филарета.

Смотрю на фото, и медленно начинает доходить до сознания: это же открытие! До сих пор мы ничего не знали о судьбе монахинь из разогнанной большевиками Кылтовской обители. И вот, оказывается, обитель никуда не исчезла, а маленьким монастырьком перебралась в самую вилегодскую глушь, в село Селяны.

Лучистые лики

Позже в редакции заглянул я в «Кылтовскую папку», собранную нашим сотрудником Евгением Суворовым. Есть в ней копии самых разных документов, найденных в Центральном госархиве РК, в том числе рукописные «Послужные списки о Монашествующих и Послушницах Крестовоздвиженского женского Монастыря Яренского уезда». В списке за 1903 год обнаруживаю первое упоминание о м.Филарете: «Матрона Архиповна Бушуева, 17 лет (на самом деле, возможно, 19 лет. – М.С.). Где и чему обучалась: в сем монастыре. Крестьянская девица. В монастыре с 3 марта 1900 г. Проходит клиросное и келейное послушание». Там же говорится о м.Нектарии (очевидно, это она): «Татиана Алексеева Патова, 21 год. Где и чему обучалась: в начальном училище. Крестьянская девица. В монастыре с 5 июня 1897 г. Проходит послушание: клиросное чтение по Псалтирю и изучает иконописное искусство».

В списке за 1914 год новые сведения. Послушница Татиана Патова покрыта в рясофор 3 декабря 1906 г., к клиросному послушанию добавлено рукодельное. Матрона Бушуева приняла рясофор через три дня после Татианы, послушание прежнее, только теперь она келейница самой игуменьи монастыря. Этот момент существенный. Послушание личной келейницы говорит о близости к настоятельнице, и не случайно м.Филарета позже оказалась в лагере. Из истории мы знаем, что формально Кылтовский монастырь закрыли в 1918 году, но в статусе «Крестовоздвиженской трудовой общины» он просуществовал еще до 23-го года, когда властям вдруг понадобились монастырские помещения под «детгородок» для беспризорников, а затем и для сельхозлага – одного из первых концлагерей на территории Коми. Во время закрытия монастыря под суд отдали несколько монахинь из-за протестов и «попытки сокрытия общинного имущества» – видимо, икон и церковной утвари. Конечно, как приближенная к настоятельнице матушка Филарета разделила судьбу «протестующих».

Судя по рассказу Ивана Ивановича, в лагере монахиням пригодились навыки, полученные в монастыре:

– О том, как в лагере-тюрьме сидели, тетушка что-то говорила, да мало я запомнил. Они с Нектарией вызвались соломенные шляпки на продажу делать, и начальство согласилось. Тетушка потом показала мне, как плести, – такая красивая шляпа получилась! Еще они в бараке вязали варежки, носки, свитера, работали как повара. Строго было, но начальник лагеря пожалел молодых монахинь и на тяжелые работы не посылал. «Слава Богу, сильно нам не досталось», – вот и весь ее сказ.

Еще тетушка говорила: «Во всем грешна, кроме одного – девушкой осталась». У нее очень добрая душа, никогда не сердилась. Уже старенькая была, а помогала, как могла, другим – словом, делом, молитвой. К ней все православные шли... Нектария внутри такая же была, но внешне они очень разные. Филарета никогда чай не пила, все холодненький морсик, а крестная Нектария только на одном чаю и жила. Крестная была полная, а Филарета – худенькая, но обе ростиками небольшие. Как воробьишки, поклюют – и сыты. Тетушка Матренушка говорила не «пойду», а «слетаю». Собирается помолиться к знакомым, что в пяти километрах живут: «Я быстренько слетаю». Она и была, как птичка.

А когда обеим монахиням становилось худо, они говорили: «Все хорошо». После лагеря их мытарства-то еще не закончились. Сначала они поселились монастырьком при нашей церкви. Но церковь закрыли, клуб в ней сделали, и отец Модест куда-то уехал. Тогда Филарета с Нектарией переселились на селянское кладбище у деревни Борок, там небольшая церквушка была с домиком. Помню ясный солнечный день, когда мы с мамой первый раз к ним пришли. Домичек при церквушке очень маленький, но обе монашки тоже маленькие, вполне помещаются. И так лучатся добротой, что не замечаешь обстановки, в какой живут. Я вот сейчас пробую вспомнить, как они жили, и не могу – только их лучистые лица передо мной.

Потом уже, учась в 3-м классе, я часто к ним забегал по пути из школы. Когда мне 12 исполнилось, я уже в поле работал, боронил на лошади и силос возил. И тетушка Матренушка попросила отвезти ее на телеге в Вилегодск к священнику Иоанну. Благополучно приехали, я, как взрослый, лошадь привязал, зашел в келейку батюшки, поклонился и широким крестом перекрестился. Батюшка похвалил: «Молодец». Вот, почему-то запомнилось...

Помню еще совет тетушки Матренушки: «Никогда не скупись на похвалы. Вроде мелочь, а кругом добра сразу прибавится».

После 1955 года монашеский домичек с кладбища перевезли в деревню Кондаково и поставили рядом с нашим домом. На этом странствия монахинь закончились, рядом с нами они жили уже до самой смерти. На Рождество, на Крещение, на Пасху в их избушку набивалось столько народа, что удивительно, как они там помещались. По воскресеньям Филарета с Нектарией литургии служили, по какому-то особому чину, священника-то не было. Монахини обе грамотные были. Тетушка говорила, что чтению научилась еще в детстве, самоуком – смотрела на газеты, которыми стены в избе были оклеены заместо обоев, и Бог дал понимание азбуки. А потом в монастыре и Божественные книги научилась читать.

Как видно из переписки, кылтовские монахини, оказавшись в Селянах, поддерживали связь с православным миром. Иван Иванович показывает открытки, приходившие на адрес его родителей. Одна из них написана рукой неизвестного священника: «С Крещением Господним... Милость Божия да будет с вами, многоуважаемые м.Филарета, Иван Андреевич и Нина Егоровна. С большим приветом к вам прот. Димитрий Деркач. 1968 г.». Другая открытка, самодельная, отпечатанная на машинке, начинается так: «Христос Воскресе! Дорогие наши Иван, м.Филарета, Нина, Надежда...» И подпись: «Игуменья Евгения с сестрами. Пасха Христова, 1978 г., г.Загорск».

– Получается, ваши родители тоже переписывались с Загорском? – спрашиваю Ивана Ивановича. – А были у вас в роду еще священники и монахи?

– Вроде бы нет, – пытается вспомнить хозяин. – Самым знаменитым у нас в роду был профессор медицины Николай Иванович Майский. Так-то его фамилия Дураков, но он на революционную сменил, стал Майским. Через его руки космонавты проходили, он как медик готовил их к полетам в космос. Брат мой, Андрей Иванович, в Сибири травму получил от хулиганов, трубой по голове, так ездил к нему в Москву лечиться, тот принял по-родственному. Мог устроить на лечебный курорт и монахиню Филарету, да она бы ни за что не поехала. Тетушка даже таблеток никаких не принимала. Говорила, что смиряет себя и что Бог, если Ему угодно, не допустит заболеть.

Ее жизнь – это постоянные скорби, посылаемые Богом для испытания смирения.

Как Бог смирял

– Началось это еще в раннем возрасте, – продолжает рассказ Иван Иванович. – По словам тетушки, в детстве она была шухарная, с пацаненками водилась. Однажды катались они на салазках с высокого речного берега, а вода опала, и только ледовый припай кромкой по берегу остался. Докатилась она дальше всех, до кромки, и вниз головой. Шейный позвонок вывихнула. Дети в страхе убежали. Матренушка кое-как вверх вскарабкалась, за кустик уцепилась. Висела, висела так, снова вниз головой скатилась. От второго удара позвонок встал точнехонько на место. Такое чудо. Встала Матренушка на ноги и как ни в чем ни бывало в деревню вернулась. Наверное, тогда и решила она себя Богу посвятить – подростком в монахини пошла.

А когда монастырь закрыли, Бог снова стал тетушку Матренушку смирять. Сначала был лагерь. Потом – разные напасти.

В 50-е годы, когда я еще в школе учился, пошла тетушка Матренушка пешком в церковь в Вилегодск. Я ж говорю, она как птичка летала – пешком сюда, пешком туда. Но в дороге нагнала ее почтовая лошадь. Тетушка думает: «За гужами женщина сидит, не грешно, попрошу-ка я подвезти. Быстрей до храма-то доберусь». Села в телегу, и тут лошадь понесла. Нога тетушки попала в ступицы колеса и сломалась. В больницу она не стала обращаться, посчитав случившееся Божьим наказанием. Так что нога косо срослась, стала тетушка Матренушка хромать. А в 60-е годы она еще и руку сломала, опять в больницу не пошла – и рука тоже плохо срослась. Но потом Господь ей руку выправил. Случилось это так.

Захотела тетушка Матренушка домик освятить моей сестре Нине, которая жила от нас в 40 километрах. Первая попытка была на лодке доехать. Я тогда только из армии пришел, и она попросила меня. Самой-то ей уже за 60 лет, да хромает, пешком-то не побегаешь. Отъехали мы по реке километров шесть, и впереди показался большой бурный порог, за которым омут. А я, пока в армии служил, русло реки забыл, да оно к тому времени здорово изменилось. На лодке был мотор «Стрела», который не имеет нейтралки – просто заводишь, и тот тянет. И вот прямиком несемся мы на порог, а мотор заглушить не получается. Трах-тара-рах, пролетаем через камни, бух – мы уже в омуте. А поперек омута береза лежит – недавно упала, еще с листвой, а за ней топляки со дна торчат. Летим прямо на березу, я прыгаю за борт, чтобы лодку руками удержать, – и дна не достаю, а на плаву как удержишь. Тут с головой окунулся, выныриваю: лодка далеко ускакала, и среди топляков ее вверх задрало, стоймя стоит, только мотор вхолостую ревет. «Где же тетушка?!» – охолонила мысль. А она в воде, за ветку березы держится. Плыву к ней, а тетушку течением буль под воду, потом голова показывается, и снова буль на дно вместе с веткой... Кое-как отцепил ее от березы, на берег вытащил. Она дрожит от холода, но в полном сознании, на что-то жалуется. Переспросил, она: «Ванечка, как же так? У меня там в сумке святынька – требник остался и баночка со святой водой». Вот нашла о чем горевать, радоваться надо – жива осталась! Но стал я нырять, искать утопленную сумку, да глубок омут-то. Потом на солнышко Филарету вынес, она подсогрелась, и пошли мы обратно.

Я-то виноватый был, но в Селянах тетушка Матренушка говорила всем: «Вот Ванюшка меня вылечил. Рука болела, не могла платок завязать, а теперь глядите-ка...» И вправду. Когда она за ветку держалась, та рука, что плохо срослась от перелома, у нее как-то вытянулась и кости на место встали. И вообще после того утопления она как-то шустрее стала. Вернулась к ней и святынька. Через год наш сосед Иван Алексеевич возвращался с сенокоса и увидел на берегу сумку. Отцу моему передал. Там лежали банка со святой водой и книга требник – ни один листок водой не попортился. То ли обложкой очень плотно листы были прижаты, что вода не замочила, то ли чудо...

Но сестрин дом так и остался неосвященным. Поехала тетушка туда на телеге. Благополучно добралась. Все комнаты освятила, дай, думает, еще подвал покроплю. А сестра Нина и муж ее Саша на работе были, и некому подсказать, что Саша-то новую яму вырыл, три метра глубиной. В общем, упала она, вторую руку сломала, два ребра и сильно головой ударилась. Лежала в яме, разбитая, пока племянница не пришла. И вот только тогда тетушка Матренушка сказала мне со скорбью: «Вот, Ванюшка, я все, отходилась». Так мне горько на душе стало, говорю ей: «Тетушка, ты же сама нас учила, что всегда надо надеяться, Бог не оставит». Тут она лицом осветилась: «Верно, Ванюшка». Еще десять лет после этого жила и была бодренькая, как всегда.

Она тогда уже одна была. Крестная Нектария умерла в 62-м году, когда я в армии был и приехать не смог, поскольку служил в Германии. А потом не удалось попасть и на похороны тетушки. После армии поехал в Северодвинск на «Звездочку», оттуда махнул в Сибирь к брату, 11 лет там жил, работал механиком по холодильникам. И мне слишком поздно сообщили, не успевал я на похороны. Почила матушка Филарета 22 июня 1976 года, прожив девяносто три года.

– Судьбой моей тетушки не так давно заинтересовался иеромонах Христофор (Цупкин), – продолжает хозяин. – Он уже восемь лет служит недалеко от Ильинско-Подомского, в Павловске. У него квартира в Москве, отец где-то послом за границей был, да и сам батюшка грамотный, на заводе в исследовательской лаборатории работал, но вот какой-то случай у него был – и пошел он в монахи. Я-то не расспрашивал. Он узнал про монахинь Филарету и Нектарию и стал по ним панихиды служить. А потом со мной познакомился. Мы с ним ездили на их могилки в Борок. Они у алтаря кладбищенского храма похоронены, рядышком. Зашли мы и в их домичек в Кондаково, который сохранился, в нем сейчас никто не живет. Там еще стоит домашний иконостас, на обратной стороне мы разобрали надпись: «Бушуева Матрена Архиповна, 1924 г.». Зашли и в наш родительский дом, который племянникам достался. Там святыню нашли. Сейчас принесу... Вот, большая просфора, выпечена у самого Сергия Радонежского в Лавре. Тридцать лет стояла у икон матушки Филареты. А это ее иконы... Смотрите, она сама их реставрировала, подмалевка видна.

Что еще после нее сохранилось? Разные документы. Вот расписка: «Мною получено от матушки Филареты Триодь Постная для Вилегодской Богоявленской церкви. Получил священник Иоанн Руденко. 14/VII 1955 г.». Где эта книга сейчас, не знаю. Еще от монахини остались меховые тапочки, очень потертые. Отец Христофор увидел их среди вещей и попросил: «Можно возьму как святыню?»

Тетушкина заповедь

Кажется, уже все сказано, мы просто чаевничаем, делясь разными историями. Я вспомнил, как мой старший брат охотиться бросил – поймал зайца в капкан, а тот по-детски заплакал, так что брат капкан бросил, вернулся домой и больше в лес ни ногой.

– А ведь у меня точно такой случай был! – рассмеялся Иван Иванович. – Да только охотиться я не перестал...

И поведал хозяин свою историю. Слушал я его, и вдруг понял, что матушка Филарета и после смерти присматривает за своим племянником Ванюшкой.

– Пацан я еще был, во втором или третьем классе, – говорит Иван Иванович. – Отец дал ружье, и пошел я рано утром на охоту. А в то время у нас льноводство было хорошо развито, женщины холсты на снег настилали, и в поле наступано было, борозды остались. Гляжу, заяц бежит, я бух из ружья, он кувырнулся – и в борозду. Пытается оттуда выкарабкаться, а никак, обледенело. Я подошел, лыжей наступил и за уши зайца взял. «Ну, – обрадовался, – лапку тетушке Матренушке подарю, будет чем у печки подметать!» Щеток-то обычных тогда не было – или крылышком, или лапкой подметали. И вспомнил, что старики говорили: подраненного зайца близко к себе не держи, он задними лапами так начнет по тебе колотить, что выпустишь. Взял я его и на вытянутой руке несу домой. Тут он такой плач устроил, по-человечески закричал. Думаю: в деревне услышат, решат, что здесь ребенка жизни лишают. Жалко мне и страшно стало, но все равно несу: лапка ведь тетушке будет, да и отец похвалит. Заяц крупный, рука устала, положил его, чтобы отдохнуть. Глядь, в поле еще один заяц скачет. Смотрю на сугроб, куда своего положил, а там его нет. Это он и бежал...

Потом до заката гонялся я за подранком, пить сильно хотелось и снег горстями ел. Вернулся домой голодный, простывший и с пустыми руками. Но тетушка меня успокоила: не нужна ей заячья лапка. Мол, пусть Божья скотинка живет на воле, раз Господь дал ей убежать. Кто знает, может, Господь тот заячий плач услышал? Лесная тварь-то души не имеет, но ее тоже можно пожалеть. А если ты жесток к ней, то Господь тебя может и покарать.

Прошли годы, я стал егерем, 14 лет был председателем общества охотников. И вот вспомнились слова тетушки Матренушки...

Началось все с одной медвежьей охоты. Наткнулся на трех медведей, в самого крупного я стрельнул, но только подранил, убежал он. Гляжу, один из них, что поменьше, со страху на осину залез и сидит. Мне бы догадаться: взрослые-то медведи никогда просто так на деревья не лазают, только малышня. Стреляю в него – и тут он как заревет. Опять бы мне догадаться: взрослые-то никогда не ревут, лишь когда нападают. Стреляю снова. И тут понимаю, что передо мной сеголеток, то есть медвежонок, в сей год родившийся. Он был просто нагулянный, крупный, поэтому я его спутал со взрослым. По закону на медведицу с медвежатами до года нельзя охотиться. Но дело даже не в законе, меня ведь все равно никто не видел. Просто малышей убивать – грех.

Прошел год. Снова еду медведя бить, лесной секрет уже был устроен там, где медведь появлялся. Миную одну деревушку, вижу: у нежилого дома загорожено, там корова пасется, только узкий проем в заборе. Я мимо уже проехал, вдруг корова побежала через пастбище, через этот проем как-то протиснулась, обогнала мою машину, какой-то миг – и она уже на бампере. Хорошо, одна женщина это чудо видела – что корова сама машину обогнала и под колеса бросилась, иначе бы хозяева меня засудили. Я затормозил, а коровы уже нет – упрыгала на трех лапах. Пока я с хозяйкой разбирался, вместо меня медвежий секрет другой охотник занял. И промахнулся – ушел медведь. Я-то бы не промазал.

Спустя год опять собираюсь на медведя. А у меня была хорошая собака, западносибирская лайка. Выпустил ее перед тем, как в машину взять. Она через дорогу перебежала, помочилась – и обратно ко мне. И тут ее сбивает бензовоз. Опять охота сорвалась! Мне вроде как сигнал: сначала чужая корова, теперь собственная собака, а кто в следующий раз жертвой станет? Но не придал я значения.

Еще один год прошел. «Ну, – думаю, – на этот раз точно охоту не пропущу!» Сел в машину, только выжал сцепление, двигатель задрожал, и вижу... Навстречу на мотоцикле один наш мужик едет с ружьем за спиной, тоже охотник. А дочка моя по обочине идет, друзей увидела и стала дорогу перебегать. Он ей рулем в грудь попал. В глазах у меня померкло. Рядом сосед наш, врач-терапевт, огород вскапывал. Он рассказывал потом: «Поднимаю глаза от грядки – человек по воздуху, как мячик, летит». Дочка упала на асфальт и быстро так, как мышка, сиганула под куст черемуховый, что около нашего огорода. Подбегаю – она забилась под куст, сжалась в комочек и глаза так вытаращила, сама не своя... Я: «Наклонись, доченька, руками землю достать сможешь?» Тут и терапевт наш подбежал, осмотрел. Ребро сломано, селезенку порвало, а так обошлось... Больше на медведя я не ходил. Видно, по слову моей тетушки, Господь так остудил жестокость к зверям. «Они ведь тоже твари Божьи», – говорила она.

Ожившая фотография

– И что же, после этих трех случаев вы в церковь пришли? – спрашиваю Ивана Ивановича.

– Куда там! – махнул он рукой. – В Бога-то верил, но на службах почти не бывал. Всю жизнь грешил и думал, Господь простит. Так тянулось до 2001 года.

В том году в деревне Стрункино, в 9 километрах отсюда, строил я дом для нас с Валентиной, а этот хотел детям отдать. Надо было запилить косяк, чтобы стойку поставить. Электропила «Парма» у меня, а у нее включатель без блокировки. Уперся спиной в противоположный косяк, взбросил пилу этак высоко, чтобы сверху вниз пропил сделать – и шина впилась зубьями в притолоку, в верхний брус. От удара мотор самопроизвольно включился, цепь завертелась и, перебирая зубьями, побежала по притолоке на меня. А у меня на голове капюшон с капроновой завязкой, кончик ее в цепь попал, и никак не увернуться, две-три секунды и хруст – стекло очков на лице разрезало, и в голову пила вошла... Кровища так и хлещет. Покричал я соседу, который рядом строился, – нет его. И никого рядом. И мысль такая: сильно я нагрешил, это уже предел. Думаю: пока в сознании, надо принимать меры. Отключил напряжение, закрыл дом, сел в машину – и тут сосед идет, он меня и довез до больницы. Прежде я в нашей больнице не бывал, да и сосед тоже – только жену забирал после родов. И вот привел меня в родильное отделение. Там подсказали, как к хирургу пройти. Дошли, у меня ноги подкосились, сразу на каталку – и в операционную. Хирург Федор Николаевич Бушуев потом удивлялся: какой-то миллиметр пила не достала до мозга, только пленку-оболочку сорвало. А я отшучивался: «Я ж старый плотник. Ювелирная работа». А если серьезно, ювелир-то он: один нерв был перерезан, он тоньше нитки, которой хирург шил. И вот как-то умудрился сшить – без приборов, на глаз.

Вот с той поры я стал постоянно ходить на службы, каждое воскресенье. Считаю, заново родился. Не случайно сосед меня тогда наперво в родильное отделение затащил.

– Может, по молитвам вашей тетушки? Мол, пора уже...

– Наверное.

– Да не наверное, а точно, – вступила в разговор молчаливо слушавшая хозяйка, Валентина Филипповна. – Я вот другой случай расскажу. Помогали мы дочке купить квартиру. У нее был очень сложный тройной обмен, и вроде уже документы оформили, но одна из семей заупрямилась – сорвалась сделка. Поехали мы в Борок, где похоронены Ванины родные, а также Матренушка и Татьянушка. Стоим мы перед их могилами, и мысленно попросила я помощи: «Вы ж там ближе к Богу, попросите о квартире». Глаза закрыла – и увидела большую черно-белую фотографию. Прямо перед моими глазами сидят Филарета с Нектарией и улыбаются. Я испугалась, глаза открыла, думаю: еще раз закрою и посмотрю. Но больше ничего не было. И вскоре дочь сообщает: уговорили ту семью, обмен удался. Сейчас в квартире дочка уже ремонт сделала. Потом все вместе ездили мы на кладбище благодарить монахинь. И вот что думаю: Татьянушку-то я никогда в глаза не видела, а тут на фото – она, как живая, и с такой добротой они улыбались мне...

– А в этом году иеромонах Христофор в Павловске колоколенку с крестом поставил – в честь матушки Филареты, – сообщил Иван Иванович. – Будете там, обязательно загляните.

* * *

Вот так неожиданно открылась для нас Вилегодская земля. Теперь есть куда привернуть по пути в Петербург или Москву. Если ехать из Коми, то через 20 км после Широкого Прилука, первого вилегодского села, нужно сделать поворот направо в сторону Сорово и через 15 км еще раз направо в сторону Тырпасовской. В пятистах метрах от Тырпасовской есть деревушка Борок, там, в метре от стены алтаря местной церквушки, и находится святынька – место, где лежат две кылтовские сестры-праведницы.

М.СИЗОВ
г.Сыктывкар –с.Ильинское-Подомское
Фото И.Иванова и из семейного архива Кондаковых

назад

вперед