ЗЕМЛЯ

РЕМЕСЛО АДАМА

(Окончание. Начало на предыдущей странице)

Сад и молитва

В разговоре с Владимиром Константиновичем я между прочим поделился впечатлением, что на «классического» профессора он совсем не похож (сравнение с «фермером», впрочем, опустил). Ученый рассмеялся: «Мы – ботаники. А ботаника – больше, чем наука». Вначале я подумал, что он имеет в виду физический труд, с которым связана научная работа в саду. Ведь и вправду профессора физики или математики с лопатой в руках трудно представить, а у ботаников – норма. Но, оказывается, он говорил о другом...

– Ботаники имеют дело с растениями, и просто так это им не проходит, – объясняет Владимир Константинович. – Со временем жажда научного знания сливается с удовольствием от простого общения с природой. Это как у дачников, которые ездят за город на свои участочки якобы для выращивания овощей и ягод. А на самом деле, просто пообщаться с растениями, которые дают душевное равновесие и психическое здоровье. Заметьте, что отношения людей с растениями складываются иначе, чем с животными. Случаи негативного отношения к растениям чрезвычайно редки, в то время как к некоторым животным иногда испытываешь или страх, или гадливость. Интересно и то, что любовь к растениям объединяет людей. Наше общество ботаников – не простое научное сообщество. В отличие от зоологов, у ботаников более высок дух корпоративности, отношения между ними имеют более семейный характер. Об этом можно судить и по той интенсивности, с какой взаимодействует мировая сеть ботанических садов, – она явно выше, чем между зоопарками мира.

Я могу сравнивать, поскольку сам по образованию зоолог, а ботаникой занялся позже. И по опыту знаю, что общение с растительным миром связано с переживанием более интимных и глубоких эмоций, чем общение с миром животных. И не случайно число женщин-ученых в ботанике больше, чем в зоологии. У меня в институте 108 человек персонала, из них 43 научных сотрудника, 10 докторов и 18 кандидатов наук. Так вот, ни образование, ни даже личное трудолюбие, как оказалось, большой роли не играют, когда человек берется ухаживать за посадками. А требуются особые душевные качества. Вообще, многими замечено, что общение с растениями несет отпечаток какой-то таинственности, чего нет при общении с животными. Кстати, экспериментальный факт: рядом с храмами, в которых совершается молитва, растения лучше растут.

– А говорят, что среди биологов намного больше атеистов, чем среди других естественников. Правда ли это? – решил-таки я задать «неудобный» вопрос.

– Наша биологическая школа – дарвинистская, – подтвердил профессор. – Но здесь по-разному. Биофак я закончил в 74-м году, сейчас многие мои сокурсники – видные ученые, и что могу сказать... Наполовину они атеисты, но то, что эволюция – это бред, многие осознали.

– А как вы к православию пришли? И на Север когда приехали? Вы же не местный?

– Я москвич. Отец был геохимиком и работал на Кольском полуострове. Там я заканчивал школу, потом учился в МГУ, а затем вернулся на Север и устроился в Морской биологический институт. Но вскоре заболела мать, и чтобы за ней ухаживать, пришлось поменять работу, а поблизости был только Ботанический сад. Так с 75-го года я стал ботаником.

А в церковь пришел обычным путем. Позже, когда мы стали открывать филиалы нашего Сада, у меня появилось много знакомых священников.

Наши научные филиалы, как ни покажется странным, – находятся в ограде православных монастырей и церковных приходов. Причем удивительно получилось. Вначале родилась такая абстрактная идея, что вместе с научно-просветительским делом надо бы сочетать и духовную, миссионерскую работу. Решили: а почему бы не взять в союзники наши северные монастыри? Монахи ведь исстари садоводством занимались, на Соловках, на Валааме до сих пор растут экзотические деревья, посаженные еще в незапамятные времена.

– На Валааме мне даже южноамериканскую секвойю показывали.

– Вот видите. Российская Академия наук, несмотря на свою атеистическую настроенность, нам не препятствовала, поскольку дело-то взаимовыгодное. Мы привозим в монастыри саженцы, разбиваем сады, а монахи за ними ухаживают. С одной стороны, получается украшение монашеских обителей, с другой – нам поступают ценные научные данные. При этом обязанности монахов несложные: зафиксировать, когда взошли ростки, возникли завязи, набухли почки, появились, опали листья и так далее. Одновременно нужно фиксировать погодные условия. Многие монастыри имеют свои метеостанции, другие получают «погоду» с соседних станций. Так что проблем нет.

Начали мы с Трифоно-Печенгского монастыря – это самый северо-запад Мурманской области, рядом с Норвегией, там фактически побережье Баренцева моря и свой климат. Потом на Кольском полуострове открыли участок при храме в селе Варзуга – это уже Белое море, середина его побережья. Дальше – Кемь, там два участка: при Соловецком подворье и при монастыре Мучеников и исповедников Российских. Открыли филиал и на самих Соловках. Далее, Антониево-Сийский монастырь (Архангельская обл.), Важеозерский (Карелия), Покрово-Тервенический женский (Ленинградская обл.) и Кирилло-Белозерский (Вологодская обл.). Также наши экспериментальные участки есть в Подмосковье и в Нижегородской области. Во все эти точки мы доставили один и тот же набор примерно из 10 видов деревьев и кустарников. Происхождение их не мурманское, они из разных регионов, но выращены у нас. И очень интересно, как себя поведут. После последней посадки прошло три года, так что сейчас можно браться за обработку научных данных.

Сады растут, мы консультируем монахов-садоводов, оказываем помощь. И сами получили практическую пользу, которой даже не ожидали. Если бы не монастыри, как бы мы расширили свою опытную базу? При нашем финансировании нанимать новый персонал... И как-то все органично получилось: сад и молитва. У себя, в ботаническом саду-институте, мы тоже часовню построили, и, представляете, духовное дело опять обернулось практической пользой. Посещаемость нашего научно-просветительского центра резко увеличилась.

– У меня даже график посещений имеется, – смеется ботаник. – Вот 2001 год, когда мы часовню поставили, – и как график вверх взметнулся! Причем не только за счет православных экскурсантов, но и обычных мирских посетителей. Весной и летом прошлого года побывало около 9 тысяч человек.

Гляжу на экран компьютера, на разноцветные столбики с цифрами. Трудно представить, но это так: за цифрами – живые души людей, которые возможно о Боге-то впервые услышали в этом саду за Полярным кругом.

«...и скоты милует»

– Вы сказали, что ваш полярно-альпийский сад-институт, помимо научной работы, занимается миссионерством. В чем оно заключается?

– Читаем лекции по ботанике, о духовной роли растений в нашем мире. С этим же связаны темы происхождения жизни, грехопадения, и как на смену саду пришел дикий лес. К нам приезжают не только школьники, но и студенты из более чем 20 вузов. Причем с самых разных факультетов – биологи, географы, геологи, палеонтологи, экологи и почему-то еще историки. Ребята общаются у нас с природой. Кроме того, занимаемся терапией – к нам часто на экскурсии привозят больных из психлечебниц. Врачи убедились, что сады прекрасно воздействуют на душевное состояние человека.

– При составлении лекций-экскурсий вы использовали опыт других ботанических садов?

– Такого опыта очень мало. Я знаю, что в Петербургском ботаническом институте проводят похожие лекции, но они составлены по заказу местной иудейской общины, и на экскурсиях рассказывается только о библейских растениях. У нас же задачи шире.

Например, одна из практических целей – показать студентам правильное отношение к природе. Они же сейчас напичканы модной биоэтикой. Помню, еще профессор М.В.Гусев, покойный декан нашего биофака МГУ, развивал эти идеи, а сейчас они стали чуть ли не отдельной научной дисциплиной. Загляните в интернет: лекции, конференции, научные диссертации, международные программы, разнообразные общества экологов-биоэтиков, питаемые из зарубежных фондов.

– А что в биоэтике неправильного?

– Да это ж просто язычество. Хотя начиналось-то все нормально...

Хронология следующая. До 60-х годов прошлого века во всем мире еще звучали лозунги «борьбы с природой». Затем заговорили о «гармонии с природой», что, в принципе, правильно. А сейчас кинулись в новую крайность, слово «экология» уже навязло в зубах. Прежде под этим словом понимали бережное отношение к природе, но вот уже лет 15 как появилась иная формулировка: «сохранение биологического разнообразия». Что это значит? Что все в природе: растения, животные, насекомые, человек – все они являются составными частями биологического разнообразия, а потому равноценны. То есть человек уже не является царем природы, каковым его назначил Господь, а стоит на одной доске с прочими живыми тварями. Казалось бы, такая добрая, либеральная идея. Но плоды-то ее зловещи.

В 1992 году состоялась всемирная конференция в Рио-де-Жанейро, где главной темой было уже не просто поддержание экологического равновесия в мире, а именно поддержание «биологического разнообразия». Носила она как бы научный характер, между тем была насквозь идеологизирована и выработала новую общемировую идеологему, отвечающую требованиям глобализации.

– А разве экология – это не наука? – перебил я ботаника. Тот развел руками:

– А вы сами попытайтесь научно, логически обосновать: зачем нужно беречь разные виды животных и растений? И не пытайтесь – не выйдет. Потому что это – сфера этики, но не науки. «Не ты создал, и не тебе разрушать!» – вот смысл экологии. И вот здесь мы вступаем в сферу нравственности, за которой открывается уже другая дверь – в религию. Потому что фраза «не ты создал» будет пустой, если тут же не ответить на вопрос: «А Кто же тогда создал?» Вообще, экологические вопросы решаются по совести, а совесть – это голос Божий.

– Тогда чего ж плохого, что на той конференции было больше этики, чем науки?

– Так ведь этика-то бывает разная! И вот что получилось.

На той всемирной конференции в Рио-де-Жанейро была принята конвенция об ответственности за «экологическое разнообразие», ее подписало более 150 стран. Тут же появились разные международные фонды, общественные организации, начались дискуссии. И вот на этот центральный вопрос: «Кто же создал?» – биоэтика ответила по-своему, в полном соответствии с дарвинизмом: никто, природа сама возникла; все живое, в том числе человек, появились путем вырастания сложных систем из простейших.

В итоге экологическое движение родило дарвинистскую этику. После «а» следует «б», и вот от новой этики мы приходим к новой религии. Во всем мире среди экологов стала популярна философия «глубинной экологии» норвежца Арне Нэша. Она учит, что человек должен ощущать себя не только равноценной частичкой живого мира (что следует из новейшей теории биоцентризма), но и чувствовать духовную связь с каждым из живых существ, а также духовную связь со своими эволюционными предками, с обезьяной, и так далее. То есть мы видим возвращение к языческому культу – тут даже не пантеизм, а самый забубенный политеизм. Пророк «глубинной экологии» вещает: когда ты почувствуешь связь со своими эволюционными корнями, то тебя посетит мистическое откровение, после которого своя собственная жизнь уже не будет казаться такой самоценной. И тогда свою жизнь (а значит, и душу) ты сможешь пожертвовать в пользу биологического целого.

Это не было бы так зловеще, если бы «deep ecology» не сочеталась с другой идеей, возникшей несколько раньше. В 60-х годах по поручению Римского клуба (сообщества крупных политиков и промышленников, пытающихся влиять на международные события) ученые провели ряд исследований, в результате которых было установлено, что Земля со всеми ее ресурсами может прокормить, на привычном европейском уровне потребления, только один миллиард человек. Так появилось понятие «золотого миллиарда». Тогда, в 60-х годах, население Земли составляло около 3 миллиардов. А сейчас – уже 7, то есть удвоилось. Теперь соедините эти две идеи – «золотого миллиарда» и «глубинной экологии». Что получается? Людей слишком много на Земле, и это бессмысленно, ведь человеческая жизнь не столь важна, как раньше думали, опираясь на христианские ценности. Практический выход из этого – геноцид против человечества.

И признаки геноцида уже наблюдаются. С одной стороны, действуют различные, часто завуалированные программы по сокращению рождаемости людей, пропагандируются контрацептивы, однополые браки, чего даже представить нельзя было в 60-е годы. С другой – ширятся всякие кампании в защиту животных. В некоторых европейских странах и северо-американских штатах уже юридически закреплены права животных. В Голландии могут на несколько лет засадить за убийство кошки и в то же время законодательно разрешена эвтаназия – убийство больных людей по согласию родственников.

– Насчет кошки... – снова перебиваю ботаника. – А почему бы и вправду не судить за убийство животных? Иной вот собаке глянешь в глаза: там можно прочесть радость, вину, грусть. Какие-то зачатки нравственности и души в них есть.

– «Блажен кто и скоты милует». Но не нужно преувеличивать. Собака тысячелетия была с человеком, и он отразился в ней. А вы посмотрите в глаза волку... Наверное, на протяжении тысячелетий человек ищет среди животных помощника-собрата, достойного себя. Но опять же в Библии сказано: «Нарек человек имена всем скотам и птицам небесным, всем зверям полевым, но для человека не нашлось помощника, подобного ему».

Кстати, фразу «нарек имена» можно перевести по-разному. На языке оригинала, на древне-еврейском, «наречь имя» – это не только назвать, но еще и определить функцию. То есть Господь поручил Адаму не просто дать имена, а организовать взаимоотношения животного мира в тогдашней первозданной природе. Сейчас мы живем в иной – грехопадшей, испорченной – биосфере, но отсветы первозданности в ней еще сохранились. И вот эти кусочки рая мы сможем культивировать, исполняя то, что было поручено Адаму.

* * *

Под конец наш разговор плавно перетек в простое разглядывание фотографий. Владимир Константинович показывал изображения разных экзотических деревьев, но мне больше понравились виды Хибинских гор. Какой простор, какая нежная, тонкая красота северной природы! И кто сказал, что рай был «субтропическим»?

На одном из снимков четверо мужчин (трое из них с бородами) что-то несут вверх по крутому склону.

– Это мы крест поднимаем на гору Вудъяврчорр, – комментирует профессор. – По-лапландски «явр» – озеро, «чорр» – гора. Она высится напротив города Кировска, так что крест оттуда в хорошую погоду виден. Весу в нем 200 кило, и мы здорово попыхтели. Хорошо, что отец Сергий, священник из Мончегорска, оказался бывалым скалолазом, он всем и руководил. А вот рядом с ним другой священник – отец Георгия из Кировска, который в нашей часовне служит. Они и крест тащили, и молебен на вершине служили на сильном ветру. Еще нам помогал Александр Таран. Я вот директор самого северного ботанического сада, а он – самого восточного, на Сахалине. Обмениваемся саженцами, недавно послал ему на Сахалин нашу сосну лапландскую, рябину Городкова, можжевельник горный... А сдружились мы на научной конференции в Америке, на почве антиамериканских настроений. Наверное, нас в США больше не пустят. Американцы-то четко следят за настроениями, а мы там позволили себе «лишнее», против глобализации высказывались.

Владимир Константинович смеется, вспоминая ту поездку. А я любуюсь снимком: над горами, затянутыми облаками, высится крест. Самое высокое древо, посаженное в Кольском полярно-альпийском ботаническом саду.

Михаил СИЗОВ

назад

вперед