ЧТЕНИЕ

ОДИН РАБОЧИЙ ДЕНЬ

До рассвета ещё далеко. На тёмной улице видна одинокая фигура дворничихи. На ней ярко-оранжевый жилет, длинная юбка и пёстрый платок, повязанный узлом на затылке. В ушах традиционные для замужней курдянки золотые серьги величиной с лесной орех.

– Шр-шр, швырк-швырк, – ходит туда-сюда растрёпанная метла в руках Розы, сметает окурки, бумажки, листья вперемешку с одноразовыми шприцами в аккуратные кучи. Надо успеть к 8 часам, когда из подъездов покажутся первые жильцы.

Как давно она здесь? Считай, с 15 лет – как её замуж выдали, так она и заступила на этот участок. Сейчас Розе 31. Сколько лет пролетело, а как один день. Перерыв был только тогда, когда она родила троих сыновей. А потом, как муж от туберкулёза умер, и вовсе всё в одно слилось – метла да улица.

Иногда, правда, бывают проблески, если кто-то позовёт подъезд убрать или унитаз помыть. (Её, курдянку, мало кто дальше туалета пустит. На генеральные уборки либо русских, либо грузинок зовут, да таких, чтоб внешний вид имели непозорный.)

Вот интересно, почему так в жизни устроено: человек на человека с прищуром смотрит? Белый на чёрного косо глядит, русский грузина чуркой зовёт, а грузин, в свою очередь, курда в упор не видит.

Розу это раньше очень коробило. А потом, как к вере пришла, от души отлегло. Не все люди такие. Вот у них в молитвенном доме совсем по-другому. Равноправие. Правда, как братья и сёстры.

Пресвитер хорошо так разъясняет: «Нет лицеприятия у Бога».

Сейчас даже представить трудно, что б она, Роза, без них всех делала, если бы не та встреча с братом Виктором.

10 лет назад после похорон Реваза Роза себе места не находила: плакала и дома, и в транспорте.

Будто вчера это было. Присела она тогда у мусорного бака, ждала свою напарницу Гуло. Слёзы сами бежали из глаз. А в голове крутилась одна и та же мысль, как пластинка заигранная: «Как мне жить дальше?»

Мимо то и дело проходили люди, занятые собой, не видевшие ни Розу, ни её метлу с ржавым совком. Честно говоря, и Роза их не видела. Не до того было.

Вдруг кто-то тронул её за плечо и спросил по-русски:

– Сестра, что случилось? Почему вы плачете?

Роза вздрогнула и подняла заплаканные глаза. Перед ней стоял седой голубоглазый человек в немодном пиджаке и серых брюках. «Вот, навязался на мою голову», – пронеслось у неё.

Странный тип присел рядом с ней на парапет, да так естественно, будто опустился на диван, и снова спросил:

– Сестра, может, я могу вам помочь?

Только тут Роза сообразила, как он к ней обращается. Так никто с ней не говорил.

Мало-помалу она разговорилась, рассказала про свою боль – троих сыновей, которых как-то надо было поднимать.

Незнакомец слушал внимательно. Потом предложил:

– Пойдёмте к нам, на Каховку – в молельный дом! Вместе что-нибудь придумаем.

Роза задумалась. Идти куда-то с незнакомым мужиком она не могла. Потом вспомнила, как он к ней прикоснулся и сказал неслыханное «сестра». И Роза решилась.

Дело в том, что рука руке рознь. Вон толстый Нугзар, начальник мусорной конторы, всю дорогу к ней клеится. Знает, собака, что она одна, без мужа. Вот и не теряется. Она ему недавно сказала: «Я человек верующий!» А он заржал, да так, что золотой крест задёргался на потной волосатой груди.

– Да иди ты! – говорит. – Что-то я верующих курдов не видел! Вы кто, солнцепоклонники или мусульмане? – и тут же стал наступать на неё: – А ну, где твой крест? Ты даже некрещёная, а туда же! – и психанул, сам не зная почему. – Иди давай отсюда, пока я добрый!

...Роза сгребла листья в огромную кучу и подожгла. Сизый тяжёлый дым заклубился по улице. Между тем совсем рассвело. И на улице появились первые прохожие. С некоторыми Роза здоровалась, те в ответ, в лучшем случае, кивали.Тут в основном публика вся обеспеченная живёт: профессора, доценты, кандидаты, телевизионщики и прочие. Кто для них Роза? Так, часть окружающей среды.

Значит, что у Розы по плану? Ну да, Тина из 6-го номера обещала пять лар за подъезд дать.

Роза подхватила метлу с совком и направилась к шестому номеру. Тина, высокая и тощая балерина с чёрными выпрямленными волосами, живёт на третьем этаже. У неё сегодня дочка замуж выходит. Вот и хочет марафет навести – жениху и гостям в глаза пыль пустить. Пять лар маловато за огромный подъезд и шесть пролётов, но что скажешь. Может, из еды ей что-то вынесет, и то дело. Роза, как уверовала, взяла себе за правило – не торговаться. Сказано ведь где-то: «За всё благодарите».

Роза позвонила Тине в дверь. Та вылезла заспанная в пёстрой пижаме и, не дав Розе и рта раскрыть, раскричалась:

– Чего ты мне звонишь в такую рань?! А? Боже мой, сколько ненормальных на мою голову! Сказала же тебе: «Деньги после работы». Вот наглая!

– Я воду горячую хотела, – заикнулась было Роза.

В ответ последовал новый взрыв возмущения:

– А у меня здесь что? Бесплатные серные бани? Где у меня лишние деньги воду греть?

И дверью хлопнула.

Роза и не удивилась. Они все тут нервные, от больших денег, наверное, в голову стукает. У каждого и газ, и супертехника в квартире, а горячей воды в такую холодину ни у кого не допросишься.

Роза начала тщательно подметать подъезд, отдирая ножом то тут, то там налипшие лепёшки-жевачки. Убирать – так на совесть.

Вот за эту кропотливость в работе и бывали у Розы проблемы. Нет, не с этими нервнобольными, а со своими же курдами: Гуло, Додо, Зоей – уборщицами с соседних участков.

Гуло – старая, морщинистая, как сушёный инжир, сгорбленная бабка – не раз грозилась оттаскать Розу за волосы и обломать об неё свою метлу, говоря:

– Ты так всё вылизываешь, а потом эти твари с нас то же самое требуют и деньги зажимают!

И ругалась всячески на всех языках, которые знала. Роза ей не отвечала. И не обидно даже. Что с неё, с Гуло, взять? Всю жизнь прожила (да ещё какую тяжёлую), а главного – зачем человек в этот мир приходит – не поняла.

С подъездом пришлось провозиться долго, до полудня. Тина её ещё и стенки обтереть заставила. А под конец ещё работу нашла:

– Туалет помой! Вот тебе бритва. Поскреби хорошенько!

Перчатки, конечно, не дала. Много чести.

Когда унитаз заблестел магазинной чистотой, Тина выудила из своей кожаной сумки со множеством молний четыре лара и протянула Розе:

– Лар как-нибудь потом дам. Иди, что стала! Нам некогда. На венчание торопимся.

И дверью перед носом – брах.

Ясное дело, о ларе она тут же забудет. С её-то занятостью да о такой ерунде думать.

Лар Роза как раз на дорогу туда-обратно тратит, чтоб от Варкетили – спальника – до светского Ваке доехать.

Самое время устроить себе обеденный перерыв – закусить картофельными пирожками. А потом уже к восьмому номеру – двор убирать. К двум часам туда Мураз, Розин младший, подойдёт помогать.

Муразик у неё, с какой стороны ни глянь, утешение.

Со старшим, Темо, проблемы, как и с каждым 16-летним, да к тому же он больной. Каждый день Розе стирку создаёт. Средний, Рамаз, тоже уже упущенный – не догонишь. Один Мураз её, Розу, жалеет и, как может, помогает: ведра с водой таскает на 10-й этаж ( в Варкетили часто воду отключают), дрова со свалки для печки собирает и всё другое, что ему, десятилетнему, по силам, делает.

А вот и он у подъезда сидит. Какой-то грустный, на щеке царапина. Опять в школе, видно, подрался…

…В четыре руки работать – куда как быстрее дело идёт.

Мать и сын уже убрали полдвора, когда на балконе второго этажа показалась 16-летняя лохматая девица в куцем свитерке до пупка и обтягивающих джинсах. Она лениво тыкала пальцем в мобильник, потом обернулась и крикнула капризным голосом:

– Додо, эта када, что на столе лежит, постная? Там яиц нет? Я завтра причащаться собираюсь.

– Да, постная, – эхом ответила из глубины комнаты невидимая Додо.

Девица ушла и вновь появилась на балконе, вооружённая бутылкой кока-колы и куском кады. Не торопясь уничтожила и то и другое, затем выкинула пустую бутылку на уже убранный двор.

Мураз разозлился:

– Эй, ты что, ослепла? Мы здесь только что убрали!

– Тебя забыла спросить! – моментально среагировала русалка с балкона. – Помалкивай, недоделанный.

Завязалась перебранка.

На шум выскочила Додо в халате с огнедышащим перепончатокрылым змеем на спине и раскричалась на Розу:

– Уйми его! Он первый начал!

Кое-как мир был восстановлен. По пути к маршрутке, таща сумки со старым паркетом (дрова на зиму), Мураз рассказывал матери, что было сегодня в школе.

Потом неожиданно спросил, задрав кверху смуглое лицо:

– Мам, а миллиард людей – это примерно сколько? Как весь Тбилиси?

– Нет. Намного больше, – Роза затруднилась с ответом, т.к. в математике была не сильна.

– Нам учительница говорила, что в мире миллиард христиан. Если нас так много, почему тогда жизнь такая плохая?

Роза, как могла, стала объяснять, что значит «Царство Божие внутри вас есть».

Мураз молча слушал, идя рядом и волоча давно потерявшую цвет сумку.

День склонялся к вечеру. В принципе, это был неплохой день для Розы. Без лишней нервотрёпки в кармане осталось 14 лар. Для четверых не густо, но и не плохо. Сколько таких дней впереди? Кто знает…

Прошло 3 года. Как-то утром у крошечного магазинчика с громкой вывеской: «Supermarket» столкнулись Тина и Додо. Расцвели светскими улыбками навстречу друг другу, обрадовались.

– Как ты, Додо? Сто лет тебя не видела! Как дома? – зачастила Тина, не снимая с лица вежливого интереса.

Додо в свою очередь отвесила порцию этикетной сладости. Тина между делом спросила:

– Додо, шени чириме, ты случайно Розу не видела? Хочу, чтоб наш двор убрала.

Тина выкатила глаза и чуть понизила голос:

– Ты не знаешь, что случилось?

– Что?

– Вчера её адвокат приходил. С 10-го номера на неё заявление написали, что она их подвалы обчистила.

– Вай, вай, – испугалась Додо, – что ты мне сказала! Я её как-то к себе в туалет пускала на уборку. Как, оказывается, я рисковала! Меня прямо Бог спас, что она у меня ничего не украла. Глаза, знаешь, у неё какие-то нехорошие…

Тут к ним подошла Дареджан из 3-го номера, держа только что купленные два батона. Узнав о чём речь, засомневалась:

– Не могла Роза обворовать! Это, скорее всего, наши местные наркоманы постарались. Роза – баптистка, чужой нитки не возьмёт.

– Ах, она еще и баптистка! – у Додо и Тины загорелись глаза. – Это они, сектанты баптисты-иеговисты, борются с нашим православием. Их Америка финансирует!

– Фонд Сороса и масоны!

– Смотри, какой эта Роза овечкой прикидывалась! Зачем, спрашивается, в церковь не пошла? Так нет, в секту полезла!

– Вовремя же её посадили!

Додо заторопилась:

– Пойду соседям скажу. Вдруг у них тоже что-то пропало!

Как ни спорила с ними Дареджан, переубедить не смогла. Разошлись соседки, уверенные в своей неопровержимой правоте:

– От сектантов добра не жди! Они люди тёмные!

12.06.07

ПОСЛЕДНЕЕ ЖЕЛАНИЕ

Старая Нестан никак не могла умереть. Шёл седьмой год, как она, мычащая, высохшая, с заострившимся орлиным носом, лежала в параличе. Её невестка Эка, уже не стесняясь, нет-нет, да и говорила с раздражением своему мужу Паате:

– Твою мать как кто заморозил: ни живёт, ни умирает. Когда это всё кончится?

Паата, 42-летний младший сын старухи, вздыхал и отмалчивался. Он понимал жену. И он устал. А ну, подымай 80 кило и двигай туда-сюда каждый день.

Нанять кого-то в помощь Эке, чтобы менять памперсы и обслуживать больную, Паата не мог. Он уже лет 15 перебивался случайными заработками: один проводку позовёт делать, другой малярку захочет. И все норовят проехаться «за уваженье». Один – сосед, другой – друг соседа, а третий и вовсе родственник – Экиной троюродной сестры ребёнка крёстный. Как тут деньги делать?

Если бы не старший брат, нагловатый двухметровый Эмзар, было бы совсем плохо. Эмзар потихоньку приторговывал ворованными запчастями для машин и помогал Паате содержать семью.

Прямо скажем, невесёлая у толстячка Пааты жизнь: чёрная в белую складочку. Ещё хорошо, на днях просвет блеснул.

Забежала к Эке соседка Натия, которая знает всё на свете, от народной медицины до политических сплетен включительно, и вывалила на Паату супергениальную идею. Сперва она, как и подобало вежливому человеку, поохала 15 минут над мычащей Нестан.

– Вай ме, вай ме! Как же вы все измучились! И для неё тяжело, и для вас!

Потом, смакуя кофе и стряхивая сигаретный пепел в блюдечко, Натия подошла к самой сути:

– Знаете, у жены моего деверя на работе рассказывали такой случай. Тоже был у кого-то парализованный дома. Ни туда ни сюда. Позвали священника причастить. А после причастия к больному вернулись двигательные функции.

Паата заинтересовался:

– И как это дело устроить? Сколько платить надо?

– Очень просто, – тараторила Натия, наслаждаясь собственной значимостью. – В малой Троице в Ваке надо со священником договориться, а деньги, хоть лар, хоть десятку, в кружку кинуть. Никто не смотрит. Потом хорошо ещё стол накрыть.

Паата подумал-подумал и, решив, что хуже уже всё равно не будет, пошёл в названную церковь договариваться.

Всё получилось как нельзя лучше. И на другой день молодой светлобородый парень в рясе стоял перед кроватью Нестан и скороговоркой читал какие-то молитвы на древнегрузинском. Половину слов Паата просто не понял. Впрочем, особо вникать он и не старался. Напрасный труд. Просто стоял рядом, наблюдал за манипуляциями уверенного в себе парня и прикидывал: «Беженец, наверное, из Абхазии. Мегрельский акцент не спрячешь. Шустрый какой – в попы рванул. Видно, прибыльное дело». Додумать и сравнить свой шаткий бизнес с занятием отца Гурама (как звали умника) Паата не успел. По действиям сообразил, что мероприятие закончено. Парень уже снимал с себя расшитые нарукавники и длинное полотно с шеи (непонятно, для чего оно нужно).

Вдруг мать оживилась и залопотала несуразное. Паата и о.Гурам наклонились над ней:

– Сопико... Одесса... Розовый дом...

Её левая здоровая рука задвигалась, делая зовущие знаки. Кое-как Паата понял и объяснил недоумевающему гостю, что мать хочет видеть их названную сестру Сопико, или Соню.

Белобрысый сразу навострил уши:

– А в чём дело?

…Паата хорошо помнил, как 30 лет назад они жили в Нахаловке (старый район Тбилиси. – М.С.). В доме через забор обитали соседи: Валя Сидорова – бухгалтер с трикотажки – и её пятилетняя дочка Соня, смешная курносая девчонка с голубыми, под цвет глаз, бантиками в жиденьких косичках. Валя неожиданно умерла от рака. Вся их Турбинная улица собралась на похороны и келех, соседи судили-рядили, что делать с девочкой. Родственников в Грузии нет. Не в детдом же её сдавать.

Тогда пышногрудая жгучая брюнетка, мать Пааты, совсем непохожая на эту высохшую мумию, лежащую сейчас на кровати, предложила:

– Я возьму Соню к себе.

Соня, ошарашенная всем случившимся, тоже не протестовала.

Паата всегда слышал от матери о её мечте иметь дочь после двух непосед-мальчишек. Нестан часто повторяла какую-то присказку:

– Сын желательно, а дочь обязательно.

А тут как раз такой случай, как по заказу.

Дети росли вместе. Ссорились, мирились, словом, всё как у всех.

Паата даже ревновал мать к Сопико, как звала её Нестан. Всё внимание теперь перешло к ней, как к самой младшей. Ей первой покупали новые игрушки и одежду, её же практически не наказывали.

В 18 лет Сопико каким-то образом списалась с дядей из Одессы и уехала к нему навсегда. Больше всех переживала Нестан – то и дело бегала на почту звонить дочке. От Сопико вначале приходили письма, сообщавшие, что, мол, устроилась на работу, вышла замуж. Потом, видно, что-то не сложилось, и она развелась. Со временем письма приходили всё реже и реже.

Когда Союз распался, связь с Соней окончательно прервалась. Вот и вся история.

Гурам (просто смешно обращаться к нему с официальным «Мамао») слушал внимательно, потом высказался:

– Знаешь, ты должен поехать, разыскать сестру и привезти её сюда – попрощаться с матерью. Может, это нужно им обеим.

Услышав это, больная загугукала, силясь сказать, что да, это именно то самое, что она так хочет. Зачастила зацикленно:

– Сопико… Одесса… Розовый дом…

Паата с трудом сдержался, чтоб не послать этого Гурама куда подальше. Вот, пожалуйста, как мать завёл! Того и гляди от нервного возбуждения плакать начнёт. Возись потом с ней! Отпаивай валерианкой.

– Это её последнее желание! – тихо добавил белобрысый баламут.

В ответ – снова подтверждающие бессвязные крики Нестан.

– Мы должны выполнять родительскую волю, если она не противоречит заповедям, – продолжал Гурам, не глядя на Паату. – В своё время я не выполнил желания моего отца: несмотря на его «нет», всё-таки пошёл в монахи, – Гурам неизвестно для чего перебирал тонкими пальцами какую-то затёртую веревку с узелками. Наверно, нервы себе успокаивал. – Тогда, в последний раз, когда я был дома, отец в ярости вынес ружьё и крикнул: «Не уходи, или я застрелю тебя! Если бы я знал, что мой единственный сын оденет платье, я бы не родил трёх дочерей!..» Ну, точно, как кадр из фильма, когда Хевисбери Гоча убивает своего сына Онисиме за предательство. Только в ту минуту мне было не до сравнений, я стоял и молился… Выстрелить в меня он так и не смог. Швырнул ружьё наземь. Только сказал: «Убирайся, я не хочу тебя видеть! Для меня ты умер!»

– А дальше что было? – ошалело спросил Паата, совсем забыв, к чему этот разговор.

Гурам пожал плечами и устало вздохнул:

– Ничего. Я ушёл в монастырь и отца больше не видел. Потом мне сообщили из дома, что он скончался, так и не простив меня… Не знаю, как мне жить с этой занозой в сердце дальше… Я это к тому говорю, – Гурам вскинул на Паату голубые глаза, – что тебе лучше выполнить просьбу матери. Потом сам себе не простишь…

С этими словами Гурам, подхватив свой портфель с облачением, направился к двери, на ходу поблагодарив Эку, звавшую его к столу.

…Эмзар, услышав об идее поездки на Украину, разорался на весь корпус:

– Ты что, совсем баран, да? Мало ли кто что скажет! Старуха давно выжила из ума. А ты ещё слушаешь какого-то сопляка попа! Им лишь бы деньги сделать! И как, интересно, ты поедешь: на меня не рассчитывай, пяти тетри не дам, из принципа!

Паата понуро молчал. Крыть было нечем. Старший брат прав. Вот тебе и просвет, обещанный соседкой. Лучше бы не звал этого Гурама.

На другое утро кто-то позвонил в дверь. Паата, еле продрав глаза, пошёл к двери чертыхаясь.

На пороге стоял вчерашний Гурам.

– Вот деньги на дорогу. Езжай в Одессу, найди Сопико. Я не исполнил последнюю волю моего отца, так хоть тебе помогу это сделать, – он положил пачку лар на столик в прихожей. И прежде чем Паата сообразил, что всё это ему не снится, ушёл, пожелав:

– Бог в помощь!..

…В Одессе Паата с большим трудом разыскал следы сестры в доме инвалидов. Фасад дома показался ему чем-то знакомым. «Розовый дом». Откуда Нестан могла так угадать?..

Через месяц Паата вкатил инвалидное кресло Сони в комнату Нестан и потянул носом воздух. Всё-таки как ни старайся, а запах болезни не выветривается.

Соня подрулила поближе, тронула её здоровую левую руку, погладила:

– Это я, Соня.

Карие глаза Нестан неподвижно смотрели куда-то вверх – она уже не видела. Зато лиловые губы растянулись в улыбке, и Паата, наклонившись, еле-еле разобрал удовлетворенное:

– Моя… Сопико... Дома.

На рассвете Нестан, не разбудив никого, тихо ушла в тот мир, где нет «ни печали, ни болезни, ни воздыхания», а только «жизнь бесконечная».

27.06.07
Мария САРАДЖИШВИЛИ

назад

вперед