СТЕЗЯ
«ГДЕ СОЛНЦЕ?»
«Блаженны невидевшие и уверовавшие» (Ин. 20, 29)
– А в Царствии Небесном вы прозреете, верите в это?
Тем ровным голосом, который свойственен крестьянам, Марина Сергеевна Никандрова отвечает:
– Надеюсь, не знаю, как Бог определит. Да куда ещё попаду... По грехам.
Так я узнаю, что ад для неё – это ещё и вечная слепота.
Свои
|
Познакомил нас отец Андрей Лебедев – уржумский благочинный. Он прожил у Марины Сергеевны несколько лет, пока учился в Кирове. Вспоминает, как ночевали в однокомнатной квартире Никандровых до двенадцати человек, что отказу там никому нет и не было. Мне это близко и понятно. Мама в начале 1960-х так же обитала в Вятке у дальней-дальней родни. Денег с неё за постой, как и с Лебедева, само собой, не брали, только картошку да мясо родители иной раз подбрасывали. Радует, что за минувшие десятилетия обычай этот не окончательно вывелся.
Андрей, когда поступил в институт, попробовал сначала устроиться в общежитии. И однажды вернулся домой на побывку с синяком, пояснив, правда, что за сдачей дело не стало. На семейном совете было, однако, решено – так дело дальше не пойдёт. Стали обсуждать, кто из своих живёт в Кирове. Подняли связи – оказалось, Марина. Своя, ближе некуда – бабушка Андрея дружила с ней в 1940-е, можно сказать, днесь.
– Вы бабушку-то отца Андрея помните? – спрашиваю Марину Сергеевну.
– Да как не помнить, – изумляется она, – наискосок жила, всё вместе были, обо мне, слепой, заботилась.
Можно ли это втолковать нынешним детям – что заставляло зрячую девочку возиться с увечным соседским ребёнком, ухаживать, мыть да вытирать после маленьких неприятностей? Я и сам-то лишь краешком застал то время, когда все были СВОИ в русских селениях, марийских, татарских. Почти лишённый Бога, этот мир продолжал хранить Его тепло.
Много ли ещё таких, как Марина, осталось, Бог весть. Ещё в коридоре перед квартирой стало ясно, к кому иду. Над общей железной дверью помещены были крест, икона и веточки вербы. В углу комнаты у Никандровых, Марины и её мужа Андрея, – железная кровать, произведённая в незапамятные времена.
Зато на столе компьютер. Кто-то живёт из родни: то ли племянник внучатый и племянница мужа плямянника, то ли ещё они кем-то бабе Марине приходятся. Я не понял, она сама путается. Важно то, что опять дети своих прибыли на учёбу, что людно и весело бывает здесь вечерами. А когда приходит ночь, заступает Марина на молитву. Час, другой, третий шарит руками по страницам, исписанным шрифтом Брайля, свету не тратит, он ей не нужен.
Маринино детство
Молиться она начала с трёх или четырёх лет отроду вот при каких обстоятельствах. Однажды зашла к ним соседка и стала советовать Марининой маме, как избавиться от больного ребёнка – поить холодной водой, пускать босой на пол и прочее, чтобы девочка сразу отмучилась. Эта жалость бабья бывает иногда страшнее самой лютой ненависти. Женщины не понимали, что ребёнок их слышит и не хочет, чтобы его студили. Марина уползла куда-то, заплакала и стала просить Бога, чтобы не дал злой тётке маму уговорить. «Мне было страшно. Не хотела умирать. Я была очень маленькая», – говорит она. Мать, когда нашла её, сама заревела, а потом сказала: «Не бойся, пока жива, буду кормить и заботиться». И как видела нищего, с пустыми руками не отпускала: надеялась, что и дочери когда-нибудь от добрых людей кусок перепадёт.
Но с тех пор Марина мамину знакомую невзлюбила, не отпирала ей дверь и не откликалась на её зов, когда оставалась одна дома. А однажды выбросила в лоханку с помоями стряпню, которую соседка принесла, чтобы её задобрить. Время было голодное, но ругать девочку никто не стал.
Происходило всё это в деревне Нижний Вичморь Уржумского района. На свет Марина появилась зрячей, но к полутора годам видеть перестала. Тогда же её начали мучить сильные боли, так что дитя билось головёнкой об стену, чтобы угасить огонь в очах. Приступы продолжались лет до двадцати, когда глаза ей удалили. Слепота бывает разной и редко наступает сразу. Обычно человек хоть немного да успевает на мир посмотреть, а потом во сне его видит. Марина помнит с детских лет только тусклое пятно солнца да сверкание молний.
Игрушек у неё не было, их заменяла кошка по имени Маша. Как-то раз внучка Марины, прыгая через обруч, спросила бабушку:
– А ты умеешь так?
– Катя, я не умею, – ответила Марина, – не было у меня обруча.
– И куклы не было?
– И куклы не было.
– А почему тебе мама её не купила?
– Мы без денег жили.
– А что, мама не работала?
– Работала, только ей не платили.
Как объяснить современному ребёнку, что такое трудодни, почему крестьянам не считали нужным давать деньги за каторжный труд.
Но и без игрушек можно обходиться, если не ведаешь, что они есть на свете. Зимой в морозы в избу приносили ягнят и козлят, они носились, блеяли, доставляя Марине много удовольствия. Брат делал ей горку ледяную, а летом вешал качели и сооружал избушку из глины. А ещё девочки приходили в гости, из той же глины лепили пирожки. Чуть подросли, стали слепую подружку брать за ягодами в лес, а то пасечник мёд качает, и дети идут навестить его с кружками да ложками. А самое замечательное:
– Веночки плели, – говорит Марина с нежностью, как-то очень по-детски.
Иногда взрослые брали девочку с собой на сенокос. Она маме, хлопочущей по хозяйству, сообщала: «На луга поеду» – и в путь. Там мужики её со смехом встречают: «О-о, народу больше стало, Марина приехала». Поработают, садятся за стол, протягивая девочке картошку, зелёный лук и ржаной хлеб. В поле от неё, конечно, толку не было никакого, разве что умягчала сердца косарей, придавала смысл тяжёлой работе, ведь и для неё они старались.
Но дома приходилось и ей потрудиться. Коз ей доверяли кормить, поросятам носила еду, только поросята они поросята и есть: прыгали, норовя ухватить за пальцы. Утром выпускала всю домашнюю живность на пастбище – это было просто. Вечером отворяла ворота, запускала, но здесь справиться одна уже не могла. Кроме своих, забредали и чужие коровы, овечки и прочая живность, и тогда соседи спешили на помощь. Помимо этого, Марина табак рубила, ячмень колотила, зёрна лущила – крупные мама продавала, мелкие сами ели. Ещё девочке доверяли пол мести, а вот мыть его она не умела, нужно было грязь отскребать, которой не видела. Тут за дело бралась сестра, она же и блины пекла. А мама вместе с остальными детьми становились в это время на молитву. Затеплив свечу, мама произносила не совсем понятные, но красивые слова, а дети, когда положено, крестились.
Печь блины, кстати, Марина так и не научилась, так же как и рыбу жарить. Не знает, когда пора переворачивать. «Удивляло, – вспоминает отец Андрей, – как она готовила. Всегда первое, второе блюдо, салатик, всё было вкусно, и что запомнилось: одно и то же блюдо у неё редко повторялось. На это и зрячие-то редко бывают способны, такая в ней жажда жизни, любовь к ней, и не только в этом, во всём проявлялась».
«В люди»
Детство у неё, в общем-то, было не многим хуже, чем у зрячих. Одно пугало до смерти: что случится, если не станет мамы? «Придётся тогда, – плакала мама, – перейти Марине на иждивение ко братьям и сестрам, зятьям и невесткам. Не станут ли тогда куском хлеба попрекать, не отправят ли милостыню просить?» И мать, и её слепую девочку эта перспектива заставляла холодеть от страха. Однажды мама тяжело заболела – и что тогда пережила Марина, одному Богу известно, даже сейчас голос начинает дрожать. Но как она тогда молилась... И Господь внял ей. Мама умерла лишь в конце восьмидесятых, когда и дочь-то её была уже в летах. К тому времени нищенство Марине давно уже не грозило. Что бы ни говорили о том, что государство у нас не заботилось об инвалидах, дела обстояли пусть и не блестяще, но и очень неплохо.
Так что «в люди» Марине пришлось отправиться не в горьковском смысле. Просто однажды, когда ей было лет десять или одиннадцать, местный учитель обеспокоился, что ребёнок неграмотным растёт, и взялся устроить девочку в школу для слепых. Располагалась она в Белой Холунице, сравнительно недалеко от Кирова, а вот от Уржума, близ которого стояла деревня Марины, расстояние большое. Мама поплакала в который раз: боязно было дочку одну отпускать, но надо значит надо.
– О чём вы мечтали в юности? – спрашиваю я Марину.
– Как я могу мечтать, я невидящая, – отвечает она спокойно.
Лишь в этот момент понимаю, что не только она меня не видит. Нам, зрячим, ходу в тот мир, где живёт Марина Сергеевна Никандровна, тоже нет, разве что на ощупь мы можем там передвигаться.
Рядом со школой в Белой Холунице был лесок или парк, где девочки гуляли по тропинкам, та, которая хоть что-то видела, вела за руку невидящую. Но чаще те девочки, кому хоть что-то было открыто в мире, и слепые оказывались разделены. Спрашиваю Марину:
– А рисовать вы в школе пытались по прорисям?
– Нет, не по прорисям, там была доска с выпуклыми точками, и мы проводили линии от одной точки к другой. А ещё нам давали пластилин и мы лепили. Чё могла, то лепила. Машину не могла, самолёт тоже. Видящие-то самолёт лепят, а я что? Табуретку да стол. Ещё кошку могла слепить, а учительница хвалила тех, у кого самолёт получался. А мне обидно. Я бы тоже слепила, если бы видела.
После окончания школы её отправили колотить ящики, но перепадало больше пальцам. Тогда, попросив подруг отвести её до пристани, Марина села на теплоход и отправилась в Малмыж. Там нашла работу, познакомилась с будущим мужем – Андреем Никандровым, тоже слепым. (Пока мы с Мариной беседовали, он успел сходить в больницу, как вернулся, с интересом стал прислушиваться к нашему разговору.)
– Вы по любви женились? – спрашиваю Марину.
– Взял так... двое сыновей, внуки, – отвечает она несколько растерянно, Андрей, между тем, смеётся.
– А как не видя влюбиться? – спрашиваю его.
– Просто, как все. По голосу, на ощупь. Мы ведь хорошо слышим, потому и по улице ходим без большой опаски, когда ветра нет.
– Ветра?
– В ветер особо не походишь, ничего не слышно.
Цех Общества слепых располагался в бывшем храме, с одной стороны которого находилось русское кладбище, с другой – татарское. Большинство слепых не задумывались над тем, что проводят в церкви больше времени, чем самые ревностные христиане. А Марина молилась, трогала стены, пытаясь понять, что такое дом Божий. Прежде она в храмах не бывала. Поначалу на её веру особого внимания не обращали, столкновения начались, кажется, с того времени, когда она сыну запретила вступать в комсомол. Отец Андрей Лебедев, вспоминает рассказ Марины, как допекал её секретарь райкома. В вере она всё укреплялась, съездила даже в Пюхтицкую обитель, полюбив её. Жила там неделю. Во время соборования её немного напугали бесноватые, которые дико кричали. Однако, получив объяснение, что происходит, Марина успокоилась. Инокини приносили чай, кормили, окружив паломников любовью, какой прежде Марина не встречала. Хорошо там было. Ещё вдвоем с мужем ездили они несколько раз на море, в Геленджик.
– Купались? – спрашиваю.
– У берега, – отвечает Марина, – там верёвочки натянуты для слепых. Побултыхалась кое-как, плавать-то не умею.
– И как вам море?
– Солёное, эти, как их, медузы плавают, волны шумят.
– А понятно, что оно бескрайнее?
– Нет, шумит и шумит, но восход, говорят, очень красивый.
Тут Андрей Никандров к разговору присоединяется:
– Я видел, как солнце заходит. Как будто в горку садится. Такое у меня впечатление сложилось. Ещё экскурсии были интересные, вагон разбитый щупали, который с войны остался.
Марине другое запомнилось:
– Там виноград в поле растёт, нам, слепым, разрешили сходить потрогать. Андрей отказался, а я побежала, упала. Мне говорят: «Вернись, мы тебе нарвём». А мне не виноград был нужен, я его и в магазине могла купить. Но хотелось узнать, как он растёт. Потрогала, теперь знаю.
После тридцати лет работы в Малмыже их с мужем перевели в Киров, дали квартиру. «Вот такая у меня биография короткая, жизнь», – говорит Марина, но мне есть ещё о чём её расспросить.
«Где солнце?»
– А сны вам снятся? – интересуюсь.
– Да, часто вижу.
– А что видите?
– Что всегда. Ничего не вижу. Хожу иногда с палочкой во сне, иногда траву трогаю или на рябину залезу, помню с детства, какие у неё листья, ягоды. А как трава выглядит, не знаю. Обзору нет. Вот у Андрея обзор больше, он помнит, как что выглядит, не сразу ослеп. Ещё деревня снится, дом наш на ощупь вижу, огород, что руками запомнила, и шумы всякие: козочки блеют, петухи кричат, деревенские со мною заговаривают.
– Отец Андрей говорил, что вы Божию Матерь видели во сне.
– Не видела, слышала. Болела я тогда сильно, всё ревела. А Божия Матерь мне сказала, к какой иконе в храме подойти, свечку поставить. После этого выздоровела. Бог всегда мне помогал, ни в чём отказа не знала. Как же мне не верить?
Перечисляет:
– Меня не убили, когда ослепла; мама выздоровела; сыновья не били, когда выросли; квартиру не ограбили, хотя хулиганы сколько раз ломились, когда железной двери не было. То «скорой помощью» представлялись, то ещё кем. Я читала «Живым в помощи». Сейчас хорошо. Руки-ноги не ломала, потому что «молилась от падения».
– Я одно знаю, – поясняет Марина, – всё, что просила, Господь исполнил.
У крестьян запросы скромные, оттого на Господа им ропать не за что. Не здесь ли корень безверия тех, кто хочет слишком многого. На молодого студента – будущего священника отца Андрея Лебедева – жизнь под одной крышей с Мариной произвела очень сильное впечатление. И дело не в том, что она учила его молиться. Просто каждый день можно было видеть, сколько мужества и жизнелюбия черпала Марина в своей вере. Отблагодарил её отец Андрей за эти уроки, как мог. Воцерковившись, надиктовал несколько акафистов. Марина показала мне своё сокровище. Вынула из шкафа узелок – белый плат, в котором хранятся большие листы плотной бумаги, исписанные шрифтом Брайля. Развязала. Стала читать по-церковнославянски:
«Тем же молим безмерную Твою благость, просвети наша мысли, очеса, и ум наш от тяжкаго сна лености возстави: отверзи наша уста, и исполни я Твоего хваления, яко да возможем непоколебимо пети же и исповедатися Тебе».
«На восход молюсь, – объясняет, – как мама учила». Я спросил, как она определяет, где восход, когда молится в незнакомом месте. Марина объяснила: «Спрашиваю у людей, где солнце».
– Отец Андрей говорил, что вы по три-четыре часа молитесь.
– Не знаю как. Ночью читаю, когда все спят. По Брайлю. Узел разверну и читаю руками. Ну и вечером бывает, когда радио не слушают. И утром заутреню кратко. Ну, если днём, когда никого нет и все дела сделаны, тоже читаю. Книги.
– Какие?
– Акафисты Иисусу Христу, Божией Матери Казанской, Николаю Чудотворцу, Матроне слепой. Отец Андрей много надиктовал. Есть что почитать. А Евангелия не имею, не продаётся по Брайлю божественных книг.
– А ту женщину вы простили, которая предложила вас убить?
Марина вздыхает:
– Говорю, когда молюсь: «Господи, прости, что её не любила».
Недавно упала икона в общем коридоре – кто-то слишком сильно хлопнул железной дверью. Марина унесла её к себе, а через день-другой соседи пришли, сказали: «Ты уж повесь её обратно, давай поможем». В общем, «не живёт этаж без праведника», нашёл себе слепого поводыря. «Просвети наши... очеса», – просит Марина, давно лишившись не только зрения, но и самих глаз. Но больше других понимает, о каких очах идёт речь.
В.ГРИГОРЯН
 | назад |
| вперед |  |
