Наконец где-то над головами показались кресты, хоругви и знамёна – процессия вступает на площадь Яслей. Доносится беспорядочный упругий стук барабанов. Выстраивается смотр, лица деток напряжены. Это учащиеся христианских школ Вифлеема – итальянской, французской и т.д. (русской только нет). У каждой своя униформа, флаг и инструменты – волынки, барабаны, трещотки, литавры. Зрелище красочное. Кругом бегают телеоператоры, кстати, несколько групп с центральных московских каналов. Родители из толпы выкрикивают имена своих чад и машут руками. «Вы кто, кадеты?» – разбираю вопрос какого-то пожилого араба-мусульманина, обращённого к юноше. «Скауты!» – с искренним возмущением отвечает тот, отворачивается и берёт в рот трубку от волынки. Действительно, ещё в начале века такой вопрос странно было представить здесь, в Вифлееме, где две трети населения были христианами. Теперь христиан здесь осталось 15 процентов, постепенно их вытесняют арабы-мусульмане. Вот и эти детки, скорее всего, эмигрируют в Европу…

Наконец хоругви Святогробского братства качнулись и поплыли в сторону Рождественского храма: духовенство, дети в стихарях, какие-то люди в цивильных костюмах и фесках с кисточками – а я-то раньше думал, что это чисто турецкий мусульманский головной убор… На крыше соседнего здания лениво сменил диспозицию снайпер. Куда-то побежали полицейские. Замаршировали под барабаны скауты. Руководители духовых оркестров ловко, под аплодисменты зрителей, подбрасывают свои жезлы. Когда шествовали мимо – хоть уши затыкай, так громко. Праздник!

В какой-то момент колонну скаутов «отсекают» от крестного хода и «пионервожатые» ведут детей уже по улочкам города. Стройность рядов понемногу теряется, барабанная дробь редеет, дети уже радостно перебрасываются шутками явно в предвкушении чего-то. Движимый любопытством, я решаюсь пройти со скаутами до точки назначения. Оказалось, идти не так далеко, метров триста и – ну конечно же, как я не догадался! – все заходят в кафе на праздничную трапезу.

Надо возвращаться в гостиницу, отдохнуть перед праздничным ночным богослужением. Мы – небольшая оторвавшаяся группа русских паломников – свернули в какую-то улочку и… тут же потерялись. Сначала ещё попадались какие-то лавочки, куда нас непременно зазывали купить сувениры со словами: «Руски – карашо!» Но вскоре лавки остались позади, сделалось безлюдно, а наше шествие по узкой кривой улочке отчего-то напомнило мне сцену из кинофильма «Бриллиантовая рука», где артист Миронов заблудился в переулках восточного города. Беспрерывная каменная ограда по обеим сторонам улицы, кое-где двери, плотно закрытые, разумеется. Спрашивали у редких прохожих, как пройти к Паломническому центру Московской Патриархии, – никто не знал. Но как-то морально легче было оттого, что вокруг – на воротах, на стенах, на крышах – куда ни глянешь, обязательно увидишь крест. Значит, мы в христианском квартале, не пропадём. При этом по улице умудрялись ещё каким-то образом проезжать такси: не слышно они выруливали из-за угла и, вовсе не тормозя, проносились мимо – мы же только успевали прижиматься к стенам.

Поплутав, мы всё-таки самостоятельно вышли к гостинице и облегчённо вздохнули…

* * *

Ночное Рождественское богослу-жение начинается около десяти часов. Но наш ангел-хранитель и гид – монахиня Иустиния из Горницкого монастыря – посоветовала подходить туда ближе к полуночи. «Ревнителей» из нашей группы (такие всегда находятся), удивившись такому «неблагочестивому» совету, всё-таки отправились в храм загодя. И зря. Без четверти двенадцать мы обнаружили их на улице Молочной пещеры, по которой от нашей гостиницы до храма Рождества Христова минут десять ходьбы. Они толклись, остановленные вооружённой охраной. Оказывается, здесь, на этой улочке, разместился весь кортеж сопровождения главы Палестинской национальной администрации Махмуда Аббаса – сам он в это время уже был в храме. Из рассказов наших растерянных соотечественников я узнал, что они уже давно и безуспешно пытаются пройти здесь к храму. Откуда-то из глубины памяти всплыло некогда услышанное мною напутствие о том, что нет такого араба, с которым нельзя было бы договориться поодиночке. Следуя ему, пытаюсь заговорить с одним из автоматчиков, лицо которого мне показалось наиболее миролюбивым. На простейшем английском с использованием мимики, рук и некоторых русских слов объясняю: «русский-карашо», «пилигримы», «ортодокс», «френдз», «Москва», наконец, в ход идёт волшебное слово «Путин». «Ес-ес!» – воодушевлённо соглашается полицейский, но указывает на другого охранника, видимо начальника.

В эту минуту к нам подходит третья волна наших паломников, направляющихся на ночную литургию к яслям Богомладенца. Во главе этой группы – матушка Иустиния. Это уже «тяжёлая артиллерия», и потому возникает уверенность: с ней прорвёмся! Она немедленно вступает в переговоры: почему нас, русских паломников, не пропускают в храм? «Мы не запрещаем вам идти в храм, – объясняют охранники, – но здесь нельзя, президент, ступайте другим путём». «Я не знаю другого пути», – отвечает матушка. Как ни странно, этот довод оказывается действенным, в стане полицейских возникает какое-то стихийное совещание. Наконец в сопровождении автоматчиков, стеночкой-стеночкой, мимо лакированных джипов, перегородивших улицу, цепочкой нас ведут в храм. В темноте мы улыбаемся необычности ситуации, наша охрана тоже посмеивается. Вместе с ней легко преодолеваем ещё одно заграждение, а затем ещё одно… Вот повезло!

Видимо, благодаря всем этих оцеплениям возле храма совсем не тесно. Поклонившись, входим. Надо заметить, что, не поклонившись, в храм зайти не может никто, кроме детей, будь ты хоть мусульманин, хоть президент, хоть турист-атеист. Вход в храм узкий и высотой всего метр двадцать. Ещё в средние века его сделали таким, чтобы бедуины-мусульмане не въезжали в храм на своих лошадях и ослах.

Внутри народу много. Проёмы в полу посреди храма, днём открытые для показа туристам византийской мозаичной свастики VI века, теперь закрыты. На этом месте установлено нечто вроде аналойного столика, на котором возлежит Евангелие. Вокруг – почтительное свободное пространство. Люди всё так же прохаживаются, разговаривают, но атмосфера уже не та, что на площади днём. Сами стены этого древнейшего на Святой Земле храма влияют. Некоторые верующие стоят с зажжёнными свечами и молятся сами по себе. Богослужение, совершающееся далеко впереди, можно только чуть-чуть видеть поверх голов. Дело в том, что базилика, построенная в виде креста, настолько велика, что, находясь в «нижнем конце» этого самого креста, фактически на паперти, богослужение услышать и невозможно. Тем более если храм полон и в нём стоит непрерывный гул.

В храме много молодёжи, – как и в России, к середине богослужения они исчезнут. Арабские девушки стоят без головных уборов, у парней – кресты поверх одежды (такие, только на золотых цепях, у нас в недавнем прошлом любили надевать «новые русские»). Но не торопись осуждать их, читатель. Дело даже не столько в национальных особенностях Иерусалимской Церкви. Просто нужно вспомнить, что каждый день эти молодые люди проводят в окружении мусульман, в том числе радикальных, – и то, что они отнюдь не скрывают свою принадлежность Христу, по сути не что иное, как каждодневное исповедание веры. Ведь здесь, даже если ты не носишь платка, в тебе безошибочно узнают христианку – все мусульманки носят хиджабы.

Наконец откуда-то донёсся барабанный бой – обсолонь по храму тронулась торжественная процессия. Ей предстоит обойти храм трижды. Ступают не спеша, торжественные, со свечами в руках, в алых ризах русские священники – батюшку, у которого я исповедовался накануне в Горицком монастыре, узнал не без труда. Их едва ли не больше, чем греков. Следом за духовенством, благословляя всех выносным крестом, в золотых ризах идёт Патриарх Иерусалимский Феофил. Росточка он маленького, за дьяконами его и не разглядеть. Грек по национальности, между прочим, с 2001 по 2003 годы он возглавлял Иерусалимское подворье в Москве, а Патриархом избран совсем недавно – в 2005-м.

На третьем круге процессия выстраивается посреди храма. Лежавшее до этого на столике Напрестольное Евангелие открыто, звучат слова о рождении Спасителя в мир. Патриарх с сослужащим духовенством удаляется в сторону алтаря, а мы решаем идти к вертепу Рождества – пещерка находится прямо под алтарём главного храма. Параллельно сейчас там тоже совершается литургия. Понимаем, что попасть туда нереально – там вмещается с полсотни человек, не больше. Но может быть, удастся причаститься там?

Что было далее, читатель легко может представить, вспомнив пасхальное богослужение в каком-нибудь российском храме. Весь Никольский придел заполнен молящимися, стоящими вплотную друг к другу. Сверху на нас взирает со Своего образа на колонне Спаситель. Этот та самая известная икона Нерукотворённого Спаса, на которой Он плакал в 1996 году. «Смотри, смотри – закрыл глаза!» – толкает меня в бок мой спутник. И в самом деле, Христос на святом образе предстаёт верующим то с открытыми, то с закрытыми глазами – и теперь Он глаза прикрыл.

По чуть-чуть, понемногу, спустя полчаса меня неведомым течением выносит к чудотворной Вифлеемской иконе Божией Матери. Это такая радость – возможность молиться у этой чудной иконы в такую ночь! Образ её на репродукциях я видел и раньше, и ещё тогда был совершенно покорён им. Это единственный из образов Божией Матери, на котором Она улыбается. «Радуйся, Благодатная, Господь с Тобою!» Именно такой я представлял Её радость. Я так про себя и называл икону: «Богородица весёлая». Во всяком случае, для меня именно этот образ воплощает слова Спасителя, обращённые к верующим в Него на все времена: «Я увижу вас опять, и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет у вас» (Ин. 16, 22). Хотя вблизи в иное мгновение кажется, что Она вовсе и не улыбается, а смотрит задумчиво-печально, а улыбка на лике Матери лишь след от недавней радостной Её игры со Своим Младенцем. Говорят, всё дело в угле зрения. А я думаю – в том молитвенном состоянии, в котором ты находишься перед Ней.

Конечно, что ещё привлекает в образе Богоматери – это Её явные русские (не греческие) черты. Ведь икона была написана в России. В своё время от неё исцелилась императрица Елизавета. В благодарность она приказала одно из своих дорогих платьев перешить на ризу Богородице – и подарила эту икону Вифлеемскому храму. С тех пор чудотворения от Её образа не прекращались и продолжаются по сей день, о чём свидетельствует масса драгоценных приношений перед ним, цветы от паломников и, быть может, самое дорогое – те слёзы, которые несут к этому светлому лику христиане. Всю службу вот так, со слезами на глазах, простояла перед Вифлеемской Богородицей какая-то старушка из России – и к концу богослужения, после Херувимской, это были, действительно, слёзы радости.

Зажатому в толпе, всё же если не креститься, то мысленно участвовать в богослужении было возможно – здесь, в южном приделе, слышно, как поют литургию в главном храме. Может быть, даже наоборот: чем плотнее толпа, тем более свободным себя чувствуешь от неё. Пели на греческом, но иногда можно было разобрать возгласы на русском. На русском всем храмом спели и «Отче наш». Но вот что происходило в пещерке, мы не видели и не слышали. Мы только ждали.

Любезный палестинский охранник, лет 18, у самого входа беспрестанно показывал жестами, чтоб не давили. Между тем чем ближе к концу богослужения, тем плотнее становилась толпа. Уже и меня вытолкали на ступени лестницы, ведущей в пещеру, на которой стоять полноценно можно только на одной ноге. Время от времени, когда из пещеры кто-нибудь выходил, продираясь по лестнице вверх, на его место внутрь запускали очередного счастливчика. Но таких было мало. Большинство всё же дождались того малоприятного момента, когда объявили: «Служба закончена, причащать здесь больше не будут». Паломница рядом вздохнула: уже не первый год она приезжает сюда на Рождественское богослужение и всё никак не может причаститься у Звезды. Но и постоять рядом для неё большое счастье. А я-то – хотел с первого раза!

Уже почти три часа ночи – подземный храм православные греки начинают быстро освобождать. Всё своё – от подсвечников до плащаницы – уносят в алтарь верхнего храма, где также богослужение уже завершается. А в пещере Богомладенца с трёх часов начнут своё богослужение армяне. Оно будет совершаться на том же престоле – мраморной плите над местом рождения Спасителя. И чтобы не возникало конфликтов (последний, с дракой, между греками и армянами случился буквально несколько дней назад как раз в этой пещерке), расписание богослужений надо соблюдать неукоснительно. На Святой Земле множество святынь поделено между разными Церквями. Здесь же, в вертепе, свой престол имеют католики – в том месте, где находились ясли Богомладенца. С другой, северной, стороны придел поделён между коптами и армянами. А к храму Рождества Христова с разных сторон примыкают сразу три монастыря: греческий, католический и армянский.

…Однако надо продвигаться к главному (верхнему) храму – скоро начнут причащать. Делаю несколько движений, меня снова подхватывает толпа и буквально выносит на площадку перед иконостасом, неподалёку от сооружения наподобие кафедры, к которому уже протискивается священник с Чашей. Араб в феске, которого я видел сегодня днём в сопровождении Патриарха, пытается расчистить вокруг Чаши пространство, рычит и что-то резко выговаривает толпе на арабском – но эффекта это не имеет. Арабский здесь никто не понимает. Толпа продолжает уплотняться и напирать. Себе уже не принадлежишь – колеблешься вместе с ней. Когда совсем становится невмоготу, люди вокруг вдруг начинают петь: «Тело Христово примите…» или же вспоминают Рождественский тропарь. Становится чуть легче.

Причащают несколько священников, все – русские, но расставлены они крайне неудачно: вокруг каждого образовались завихрения из верующих, причастился – и невозможно отойти, освободив другим место. Вдобавок ко всему, посреди толпы оказались ряды со стульями (традиция сидеть существует в греческих храмах), занятыми какими-то старушками. Мой спутник Павел, человек мощного телосложения, потом рассказывал: «Нажимают и нажимают… Гляжу вниз – а там на стульях старушки, со страхом смотрят на напирающую толпу. Ведь задавят! Я уже и коленями уперся в эти стулья, но чувствую, что не сдержать. Говорю им – быстро выбирайтесь отсюда! Уж как они смогли выскочить – не знаю, только в следующее мгновение толпа качнулась и я рухнул на ещё тёплые эти стулья всем своим весом…»

Тем временем и меня толпа поднесла к Чаше. А священник уже не даёт после принятия Даров прикладываться к Чаше – случилось это после того, как одна низкорослая старушка долго пыталась поцеловать край потира и из-за задержки напирающая толпа чуть не снесла самого священника. Во взгляде его заметен некоторый испуг. Молюсь уже о том, чтобы всё обошлось. Вот и Чаша.

Вытискиваться из толпы ничуть не легче, но вот я уже вновь возле Вифлеемской иконы: «Благодарю Тебя, Господи, и Пресвятая Матерь!»

Вдруг в той стороне, где я только что принял Дары, что-то оглушительно грохнуло на весь храм. Послышались крики. Сердце у меня замерло: неужели священника с Дарами всё-таки столкнули?

Слава Богу, нет. С аналоя снесли праздничную икону, она упала, и разбилось стекло. Всё-таки не так страшно. Но толпу это, похоже, чуть остановило. Так Богомладенец и Его Матерь вновь – в который раз – приняли на Себя нашу слабость. Но всё-таки эта давка и искушения, с ней связанные, не смутили меня: ведь это не просто толпа – так народ Божий, неумело, но зато изо всех сил стремится ко Христу. А если это так, то ничего ещё для нашего обезбоженного мира не потеряно.

…Возвращались мы, когда над Палестиной уже чуть-чуть светало. Было прохладно, тихо, как в летнюю ночь. Только ароматов нашей северной ночи не было. Я шёл и думал о том, что в этот же самый час далеко-далеко отсюда расходятся после богослужения мои дорогие соотечественники-северяне, наши читатели, близкие и дальние, родные. Вспоминал наши заснеженные улицы, свет ночных фонарей. Как же велик и многообразен мир Божий!

Так я в этом году встретил Рождество Христово. Конечно же, я запомню его до конца дней.