Как-то осенью моя благочестивая соседка Лиля спрашивает: «Когда же мы с тобой поедем к батюшке Иоанну? Ты мне давно обещал. Поехали! Он за тебя помолится». Сама она была у старца в скиту уже много раз.

А ехать надо в самую что ни на есть глубинку: мимо Владимира до города Иванова, дальше до Шуи, затем на Палех, потом Мыт и далее по приметам до скита, где и служит ночные службы и исповедует грешников отец Иоанн. Мы выехали из Москвы в семь вечера, чтобы успеть приехать до полуночи в скит и поспать (батюшка благословляет) несколько часов в храме перед ночной службой. В Москве температура была выше нуля, и я cгоряча пожалел, что так тепло оделся, но на подъезде к Владимиру началось резкое понижение температуры, и в конце концов подморозило. Резина на колёсах задубела, машиной стало трудно управлять: того и гляди улетим в кювет.

Я сбросил скорость и начал молиться Иисусовой молитвой: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного».

Машина пошла ровнее, перестала вихляться. Пришли шофёрское спокойствие и уверенность. Лиля сказала, что это батюшка о нас молится, – она его предупредила по телефону, что мы сегодня ночью приедем. Радостно стало у меня на сердце: значит, ничего с нами плохого случиться не может, раз старец молится о нас.

В малоприметном месте мы съехали с асфальтовой дороги и поехали по грунтовке. Наконец и скит. Поставив машину на стоянке, мы пошли в храм.

* * *

В центре храма ярко горела электрическая лампа, и стоящая за аналоем девушка звонким голосом читала Псалтырь.

Мы разошлись – Лиля пошла на левую, женскую половину храма, а я пошёл направо в надежде найти свободное местечко на полу, чтобы прикорнуть пару часов до литургии. Это оказалось непростой задачей. Свободного места на полу мне обнаружить не удалось – повсюду, как побитые тела русских воинов на Куликовом поле, вповалку лежали спящие тяжёлым сном наши православные братья, приехавшие на ночную молитву к старцу. Сравнение с Куликовской битвой и побитыми воинами мне понравилось, и я подумал, что да, все мы сюда приехали побитые врагом рода человеческого, спим мертвецким непробудным сном, угрязли в своих грехах, погибаем. И как мёртвые чают своего воскресения, так и мы ждём начала Божественной литургии. Я помыкался с пяток минут в поисках местечка на полу, но ничего для себя не нашёл. Осторожно переступая через тела спящих на полу мужчин, от которых зачастую шёл тяжёлый дух давно немытых тел, благостное, молитвенное своё настроение я рассеял. Вдруг навалились такое раздражение и злость на всё меня окружающее, что хоть кусаться начинай.

Собираясь в скит, я знал, что паломники спят на полу в храме перед ночной службой, но не мог предположить, что испытаю такой сильный внутренний протест и такое ядовитое чувство брезгливости: «Я что, бомж или наркоман с Казанского вокзала? С какой стати я должен валяться на полу с незнакомыми людьми?!»

Я даже хотел выйти (подстрекаемый бесом гордыни) из храма и пойти греться в машину и там дождаться начала литургии. Но тут неожиданно встретился взглядом с Николаем Угодником, который строго на меня посмотрел с иконы. Я словно услышал в себе его голос: «Ты такой же грешник, как и все эти люди. И грехи твои смердят. Смирись и ложись спать на полу».

Я посмотрел на его поднятую руку и словно ощутил теплоту, идущую от неё: «Благословляю!» Хорошо стало на душе – покойно, тихо, мирно.

* * *

Я расположился на полу возле аналоя, где звучала Псалтырь и горела яркая лампа.

Однако через несколько минут ко мне подошёл монах, наклонился и тихо сказал: «Прости, брат, нехорошо тебе здесь лежать. Здесь вот, – он показал рукой, – отдыхает братия. Мы ходим на всякие послушания – переступать через тебя будем, сон твой повредить можем».

Он сказал эти слова с такой любовью и смирением, что я был поражён. В любом мирском заведении на меня бы наорали без всяких обиняков – пошёл вон, ты нам здесь мешаешь! А тут: «Мы твой сон потревожить можем. Прости, брат. Извини, брат, найди себе другое место. Брат...»

Пришлось подняться и идти искать себе другое место. Из глубины храма поднялась чья-то косматая голова со всклокоченной бородой и я услышал произнесённые шёпотом слова: «Иди сюда, здесь есть местечко».

Подойдя поближе, я обнаружил старичка, который подвинулся, освободил мне место и сказал, чтобы я взял в притворе тулуп или телогрейку, а то здесь пол из чугунных плит, сильно холодить спину будет. Но я, легкомысленно понадеявшись на толщину своей куртки, пренебрёг дедушкиным советом и лёг на пол, который был устлан видавшей виды ковровой дорожкой.

* * *

Лёг я для отдыха, и тут познал великую бесовскую силу своей лени.

Я в жизни много пострадал от своей лени, но особого значения этому не придавал. Не понимал, как лень корёжит и омрачает мне судьбу. Думал: ну, разве это лень, если нет у меня желания что-то делать? Ведь это же я сам действую и сам решаю, чего мне хочется и чего нет. Почему я должен делать то, что не хочу?

А тут, лёжа на полу, я очень явно почувствовал, как открылась во мне брань с собственной ленью. Злая бесовская сила борола, мяла и побеждала меня. Подчиняла своей дьявольской власти.

Я говорил себе: «Встань, пойди и возьми тулуп в притворе, подложи под спину. Нехорошо спать на чугунных плитах – завтра почки прихватит, поясница не разогнётся». А бес тут как тут: «Не ходи никуда, лежи спокойно, и так сойдёт». Я говорю: «Встань и иди!» Бесяра гнёт своё: «Нет. Лежи и спи как есть».

И силы тут меня оставили совсем – накатила, придавила свинцовая усталость. Как в дурном сне – ни рукой, ни ногой пошевелить не могу. Так горько мне стало от осознания своей слабости – плакать захотелось. Заплакал бы, да лениво мне плакать – глаза слипаются, спать хочется.

Вот так всю свою жизнь я и проспал в бесовском угаре…

И пришли на ум мне слова апостола «Если же я делаю то, что не хочу, то не я это делаю, а живущий во мне грех» (Рим. 7, 20). Бедный я человек! Доброго, чего хочу, не делаю, а злое, что не хочу и ненавижу, делаю.

Тут понял я, как надо бороться с ленью: избывать грех надо, очищаться покаянием.

А как молиться, если сил нет? Если всю силу мою забрал себе лукавый? Умом я хочу служить закону Бога, а плотью повинуюсь закону греха…

Так и остался лежать я на холодном чугунном полу, униженный и растоптанный бесом, как расплющенная жаба при дороге.

* * *

Вот слышу я, лёжа на полу в забытьи, что зашевелился народ наш православный, стал просыпаться, вставать, начал готовиться к Божественной литургии. Женщины слева, мужчины справа.

Стал подниматься и я. Лиля мне говорила, что к батюшке приезжает много «бесноватеньких» на лечение. В храме и вправду оказалось много болящих на голову. Как здесь говорят, «психических».

Моё внимание привлекла женщина, стоявшая неподалёку, которая время от времени что-то начинала выкрикивать (что-то вроде звука «м-м») и тут же насильно обеими руками зажимала себе рот. Где-то в глубине женской половины храма нарочитым басом захохотала какая-то женщина. Ей в ответ отозвался голос потоньше, визгливым неприятным смехом – спознала друг друга сатанина детель.

Ещё несколько раз хохотнуло в других местах храма. Пошла бесовская перекличка. Вроде как бесы друг друга приветствуют (я здесь! а я здесь!) и насмехаются сообща над Церковью Христовой.

А я стою, о пояснице даже не вспоминаю, думаю: ну, погодите, дьяволы, – ишь, распоясались, сейчас батюшка придёт, он вам задаст!

Наконец громко хлопнула входная дверь, народ раздался на две стороны, и в образованном проходе появился отец Иоанн в старенькой, застиранной фелони. Лицо его – выразительное, сильное, почти грозное. Седая борода вольно покрывает грудь. Ну, слава Богу!

Когда батюшка стал кропить нас, стоящих на коленях, святой водой, в храме поднялась настоящая вакханалия – бесовская свистопляска. Ведь диавола и всё его сатанинское отродье огнём жжёт святая вода. Ведь для них святыня как кислота для человека – проедает до кости.

Невыносимо стало стоять в храме Божьем – захрипели, затявкали, запищали на разные голоса вражьи твари, отчего у меня побежал мороз по коже. Ужас обуял меня! Жуть! Куда деваться?! На меня столбняк нашёл: ну, думаю, лишь бы на меня бесы не насели! Не перескочили со старых хозяев то есть. Господи, помилуй! Огради нас, Боже, Своею благодатью!

* * *

Мы вышли из церкви и пошли вокруг неё крестным ходом. Небеса открылись совершенно и зияли пустотой. И лишь луна холодным светом ярко освещала морозный путь богомольцам. Казалось, в эту ясную ночь все небесные силы, оставив своё заоблачное отечество, спустились к нам, чтобы вместе с нами прославить Небесного Царя и Его Царство, – такая радость у каждого из нас была на сердце.

Перед возвращением в храм, когда весь народ в ответ на батюшкино: «Христос воскресе!» – стал кричать на весь мир: «Воистину воскресе!», моя душа чуть не отлетела от тела: я ощутил, что жизнь моя кончается от полноты христианского счастья…

* * *

После службы нас пригласили на трапезу.

В сенях был подвешен к потолку гроб с надписью: «Вот что нас ждёт». Да, натуральный струганный гроб. Под этим гробом паломники в раздумьях проходили в трапезную. «Царствие Божие не пища и питие» (Рим. 14, 17), и от гроба никому из нас не уйти. От этой мысли приходит трезвение и как-то сам собой притупляется аппетит.

Помолившись, мы сели за столы. Я уже 14 часов ничего не ел, но мои постоянные мучители – чревоугодие и гортанобесие – помалкивали и никак себя не проявляли. Еда на столе была простая. Учреждённый чтец читал душеполезные слова. Всем стало понятно, почему говорят, что совместная трапеза – продолжение молитвы.

* * *

По заведённому распорядку отец Иоанн вышел к паломникам, которые выстроились в длинную очередь – поговорить с батюшкой. Мы с Лилей тоже заняли место в этой очереди. Первыми – мужчины, затем – женщины.

Необычное волнение охватило меня, когда я стоял среди богомольцев, притекающих к батюшке. Вот сейчас и я подойду к священнику, который наделён от Господа знанием о судьбе каждого из нас. Вдруг он скажет что-то страшное для меня? Обличит мой какой-нибудь нераскаянный грех или скажет, что у меня нет шансов… Что тогда?

Вот подошла моя очередь. Я кратко изложил батюшке свои скорби и заботы. Рассказал о своих проблемах на работе.

Батюшка сказал: «На работе тебе нужно смиряться и больше терпеть. Очень уж ты нетерпелив. И ещё надо молиться своему Ангелу-хранителю, а ты ему совсем не молишься. Ангел стоит около тебя и плачет, что ты не зовёшь его».

Правильно заметил батюшка: уж очень я вспыльчив и Ангелу своему не молюсь. А если и молюсь, то крайне редко и холодно по причине маловерия и лени.

Ещё батюшка сказал примерно так, что ангелы никогда не падают, а бесы никогда не каются. Человек же падает, но может покаяться, и в этом его спасение и главное отличие от бесов.

Затем я пожаловался батюшке, что дочка у меня плохо учится в институте – много ей преподают математики и физики, уж очень сложные науки. Сказал ему, что боюсь, как бы её не отчислили после первого, самого трудного семестра.

Батюшка поднял вверх глаза, задумался, словно что-то вспоминая, затем слегка приобнял меня и шепнул мне на ухо: «Молись крепко за дочь свою. Всё будет хорошо. На тройки сдаст – и слава Богу».

Под конец я сказал отцу Иоанну, что тяжко мне жить – неспокойно, тревожно у меня на душе. Что живу я каким-то ощущением скорых бед и неприятностей. «Запомни, – ответил мне старец, – мир душевный превыше всего, выше поста и молитвы. Ты печёшься о многом, а нужно единое на потребу. Чисти скляницу свой души, стяжи в эту чистоту дух мирен – и сам спасёшься, и тысяча душ спасутся около тебя».

Я отошёл от батюшки живыми и весёлыми ногами – не чувствуя земли. Утешил меня батюшка, согрел своей любовью. Хотелось смеяться и плакать одновременно.

Мы с Лилей думали на обратном пути поклониться владимирским святыням, но потом решили ехать прямо домой – и так душа была исполнена благодатью и уж сверх того не вместила бы.

Аминь.