Ещё древние философы сравнивали время с рекой, которая несёт нас куда-то вперёд, и никак не остановиться, не вырваться из неё: «Всё течёт и изменяется». Между тем каждый, наверное, замечал, что даже в этом неумолимом потоке разные события движутся с разной скоростью: одни быстро удаляются, качаясь на волнах, а другие, поддерживаемые неведомым течением, плывут рядом или даже обгоняют нас – мелькают впереди этаким бакеном-ориентиром. И мы уже стараемся грести в ту сторону, чтобы не отстать... Такое бывает в жизни. Представьте: происходит нечто, что должно кануть в Лету, стать «прошлым», а оно почему-то с годами никак не забывается, словно только что произошло, и постепенно становится даже более настоящим, чем наша сиюминутная жизнь. И мы уже сами тянемся к нему, чтобы прикоснуться к «настоящести».

Да, 10 лет назад, когда наша редакция ставила Поклонный крест на самой высокой вершине Урала, всё воспринималось обыденно. Но вот Крест встал – и сразу же выпал из обыденного течения времени. И нынче, стоя перед ним на коленях, прижавшись лбом к прохладной, окаменелой его древесине, трудно было это не почувствовать...

Традиционно крестный наш поход на Урал начался 1 августа. Большая часть группы собралась в этот день в Сосногорске, в храме преподобного Серафима Саровского. Эта традиция появилась давно и как-то сама собой – в завершение необычной истории, связанной с установкой Креста. Дело в том, что изначально Крест посвящался 2000-летию христианства и поднять его на Народную мы планировали загодя, ещё в 1997 году. Но тут вмешались разные обстоятельства – Крест по ошибке был сделан из сосны, которая бы не выдержала уральских ветров, к тому же в горах начался снегопад и туда спасатели никого не пускали, опасаясь несчастных случаев (см. очерк Благословение на Крест, «Вера», №№ 319-320). Так что в горную экспедицию редакция отправилась только на следующий год – с новеньким Крестом из «железной» лиственницы. Шёл июль 1998 года. Страна поминала 80-летие убиения Царской Семьи, во всех храмах совершались службы, в Петропавловском соборе торжественно хоронили «неведомые останки», на улицы вышли пикеты протестующих. В такой обстановке сразу вспомнилось, что Екатеринбург и Алапаевск, ставшие Голгофой для семьи Романовых, – это же Уральский регион! А мы как раз отправляемся с Крестом на самую высокую вершину Урала. Может, Господь так судил, чтобы там, на «крыше Урала», появился Крест в их память? И память эта будет выше нынешних политических дрязг. Так на Кресте появилась надпись о «Царе-страстотерпце Николае II». А позже наша редакция сдружилась с сосногорским приходом храма преподобного Серафима Саровского – святого, которого прославил последний российский Государь. И это тоже было не случайно.

Исповедовавшись и отстояв праздничную службу, которую вёл епископ Питирим, участники похода приняли святое причастие и, благословлённые владыкой, в тот же день, 1 августа, из Сосногорска отправились дальше на север, в город Инту.

В Инте у вокзала уже поджидал вездеход – «Урал» с комфортабельным кунгом, предоставленный при содействии начальника МЧС Республики Коми. Там же к нам присоединился 16-й участник экспедиции – интинский священник, иеромонах Варфоломей. Родители его приехали в Инту из Вятки, сам же он родился здесь, учился, работал на шахте «Капитальная», а 10 лет назад принял монашество и сан.

Проезжаем пригород горняцкого города, мимо проплывают дома сталинской постройки с пустыми глазницами-окнами. Батюшка комментирует:

– Скоро совсем город сворачивать станут, с закрытием последней шахты. Сейчас ведь только одна шахта и работает. А раньше... Даже горный техникум в Инте открыли.

– Вы его заканчивали? – спрашиваю.

– Да, пошёл по стопам отца. А до этого закончил художественную школу и после армии решил выучиться на иконописца. Но умные люди посоветовали: «Всё равно из иконописцев потом священники получаются. Так что принимай сразу сан».

Батюшка смеётся. Экипирован он «не по последней моде»: на плечах брезентовый плащ, на ногах – тяжёлые сапоги-бродни с загнутыми голенищами. Заметив мой взгляд, поясняет:

– Амуницию долго собирал, ведь какие деньги у монаха? Вообще я с детства мечтал съездить в горы. Окна моей комнаты как раз выходили на далёкую цепочку гор, и я рассматривал их в домашний телескоп, представлял: вот на этот пик обязательно заберусь и на этот тоже...

– А когда всё же решились отправиться на Урал?

– В позапрошлом году, когда прочитал в газете статью Камень и Крест («Вера», № 523). Но на следующий год не получилось, заболел. Да и сейчас вот хворь прихватила, а когда пришло время отъезда – отпустило. Думаю, в горах Господь укрепит меня, болеть-то там нельзя.

За окошком кунга выросли первые увалы предгорий, и отец Варфоломей замолчал, рассматривая необычный ландшафт. После восьми часов тряской дороги и форсирования реки Кажим прибываем на базу геологов «Желанная». Оттуда – 20 километров пешком до намеченной стоянки у озера Верхнее Балбанты. По пути в долине меж гор у реки Балбан-ю встречаем оленеводов, которые решили «прогуляться» за морошкой к Еркусею. Это гора такая, на которой раньше (а может, и поныне) северные кочевники приносили жертвы своим божествам. Узнав, что с нами идёт священник, мужики удивились и обрадовались. «Так вы ко Кресту, на Народную?» – сразу догадались они.

Переночевав у озера Балбанты, двинулись к подножию Народной. Следующий лагерь разбиваем под горой Болван – головастой такой возвышенностью, совершенно лишённой растительности. Здесь, как и на Еркусее, также в старину было языческое капище. До сих пор ходит легенда, что эта гора разговаривает с людьми. С Евгением Суворовым, руководителем нашей экспедиции, вспоминаем, как в позапрошлом году мы и вправду услышали её «голос» – недовольное ворчание с леденящим кровь, жутким подвыванием. Позже выяснилось, что у Болвана стояли туристы из Екатеринбурга и на газовом примусе готовили завтрак – от примуса и исходили «жуткие» звуки.

Здесь, у подножия Народной, и вправду без примуса никак – дров нет, кругом один камень. Накрапывает дождь, зябко, но Женя кидает клич: «Кто пойдёт купаться на озеро?» Отозвались почти все, даже батюшка решился. По берегам озерца местами лежит снежник, но мы скидываем одежду и, перекрестившись, бросаемся в ледяную купель. Вода обжигает кожу, бодрит. Вылезаем на берег и чувствуем некое «потепление климата» – ни дождь, ни холод теперь нипочём.

5 августа, раннее утро. Просыпаюсь от протяжного возгласа: «Радуйся, Николае-е, великий чудотворче-е...» Отец Варфоломей и Женя уже читают акафист святителю Николаю. В палатках шевеление, народ потихоньку выползает на свет Божий и присоединяется к молящимся. После завтрака налегке, без рюкзаков выступаем в крестный ход на Народную. Несмотря на то что это самый высокий пик на Урале (1895 метров), подъём на неё пологий, только последние сто метров надо карабкаться. Впрочем, это обстоятельство нас не волнует, ведь Крест стоит не на самой верхушке, а на ровной площадке между двумя обрывами на уровне 1800 метров... Вот он уже проступил сквозь молочно-белую облачную завесь – весь в снегу и сосульках, как вмёрзший в лёд ледокол. Да и мы со стороны, наверное, похожи на полярников в толстых своих пуховках. Женя удивляется: «Сколько раз поднимался на Народную, и всегда в августе здесь разное время года – то осень, то лето или весна, а сейчас вот в зиму попали. Слава Богу, хоть снегопада нет». Опасаясь, что погода может совсем испортиться, первым делом спешим подняться на самый пик (там ни зги не видно, снег по щиколотку) и только после этого выстраиваемся у Креста.

Отец Варфоломей облачается в рясу и епитрахиль, с трудом, но всё же зажигает кадило. А вот свечи на ветру гаснут, только Миша Каликов, ветеран-афганец, умудряется сохранить огонёк у себя запазухой. Запах ладана наполняет облако, которым укутаны мы, Крест и вся гора. Гулко разносится окрест голос иеромонаха: «В подобие жертве Христове, яко агнец непорочный, волею заклан бысть за отступление народа твоего, царю мучениче Николае. Царство же в себе раздельшееся исцеляет тобою Христос. Мученичество святое твое славим, имже бо царствие православное воскрешается...» Мы подхватываем пение акафиста: «Святый царю Николае, моли Бога о нас!»

Батюшка продолжает: «Богоизбранне Николае, сугубое заступление народом славянским показуеши, на похвалу подвизая пети тебе: Радуйся, защито обидимых! Радуйся, вразумление обидящих! Радуйся, скорбных прибежище! Радуйся, гонимых заступниче! Радуйся, в житии твоем миротворче!»

Горы вокруг Народной до молебна Царю-страстотерпцу и – после молебна... Поразительно: за пару часов снег почти весь стаял.

Ветер стих, и голос священника раздаётся в глубочайшей, абсолютной тишине, какая бывает только на вершинах гор. В слова акафиста лишь иногда вкрадываются какие-то шорохи и шлепки. Оглядываюсь: все наши стоят спокойно, даже не перетаптываются на холоде. Откуда шлепки-то? И тут замечаю, что по ходу нашей молитвы от Креста отваливаются комья снега и шлёпаются на землю, Крест начал таять! А на небе появилось голубое-голубое окошко, которое прямо на глазах стало расширяться. К концу акафиста облако совсем растаяло, открыв взору верхушку Народной и фантастическую панораму горных пиков, уходящих за горизонт. Мы улыбаемся, батюшка тоже весь осветился, но виду не подаёт, продолжает молебен.

Богослужение окончено, мы прикладываемся ко Кресту, батюшка помазует нас елеем. Всё, свершилось. Впервые после освящения Креста 10 лет назад (его совершил сразу после установки о.Евгений Наумов) сюда поднялся священник и вознёс прошения ко Господу и Царю-мученику, небесному заступнику нашей многострадальной России.
Обратно спускаемся не спеша, любуясь преображённой природой. Как всё-таки меняются горы, стоит лишь появиться солнцу! Даже снежник на крутых склонах теперь радует глаз: оказывается, он не мрачный, а искристо-весёлый. Света, дочь Жени Суворова, и 14-летний Кирилл разуваются и бегут по снегу босиком... Ну, сколько радости!

На следующее утро мы покидаем «холодную» стоянку и переваливаем через кар Карпинского в зелёную долину Трёх ручьёв. С перевала пик святителя Стефана Пермского, на который мы поднимались в позапрошлом году, как на ладони. Рядом с ним возвышается ещё один пик – туда нам и предстоит ныне подняться. По просьбе Коми республиканского союза ветеранов Афганистана это восхождение будет посвящено 100-летию со дня рождения Василия Филипповича Маргелова, создателя и первого командующего Воздушно-десантными войсками. В будущем ветераны намереваются официально закрепить за этой безымянной вершиной имя прославленного генерала. Подходим к подошве горы, быстренько разбиваем лагерь и с «марша», по-военному сразу же идём штурмовать пик. Многие из нас вымотаны переходом через перевал, но решено воспользоваться благоприятным моментом: погода сейчас стоит хорошая, а завтра вполне может быть дождь. Подниматься же по мокрому, скользкому курумнику (нагромождению камней) не приведи Господь. Подъём длится почти 9 часов, так что на вершину вскарабкиваемся к вечеру. Холодно, сильный ветер. Отец Варфоломей надевает священническое облачение. Как только ему не зябко? Водосвятный молебен он служит не спеша, по-монастырски. Вот, наконец, Михаил Каликов подаёт ему кропило – веничек из берёзовых веток, и батюшка не скупясь, обильно обдаёт гору, а вместе с ней и нас, брызгами святой воды.

Спускаемся «в условиях, приближённых к боевым» – в почти полной темноте. Сергей Поротиков, опытный турист, включает фонарик и тут же гасит. Не в целях светомаскировки, конечно, просто из-за электрического света стало ещё темнее. Под ногами едва угадываются уступы скалы, кажется, ещё шаг – и скатишься в пропасть. В лагерь возвращаемся во втором часу ночи, совершенно вымотанные, но живые, с целыми ногами, даже вывиха ни у кого нет. «Удачный рейд», – шутит Миша Каликов и вспоминает, как в Афганистане ходил в «ночной».

– По горам-то ходить куда ни шло, – подмигивает он, – а вот сутками в засаде сидеть – это мрак. Сидишь в камнях, банку тушёнки меж ляжками зажмёшь и греешь её часов пять. Огонь-то разводить нельзя...

У костра мы сидим и сушим носки последними, все уже «отбились», спят без задних ног. Я тоже клюю носом, а Миша – всё про войну, чего-то наплыли на него воспоминания... Тогда мы не знали, что война снова вернулась на рубежи нашей страны и в Южной Осетии гибнут ребята из ВДВ. Радио у нас не было, сотовая связь в горах не действует – откуда ж нам было знать? И вот ведь совпадение: 5 августа, когда грузины, бывшие наши соотечественники, готовились впервые за всю историю пролить кровь русских солдат, мы молились перед Крестом последнему Государю Российской империи, прося исцеления «царства, в себе разделившегося». А в ночь на 7 августа – день, когда грузины сделали первый выстрел, – молитвенно поминали Маргелова, первого командующего ВДВ. И отпор агрессору был дан, жёсткий и умелый. Вот так, сами того не ведая, с вершин Урала молили мы об умирении Кавказа.

Из долины Трёх ручьёв переходим в долину реки Манараги. В планах – подъём на одноимённую гору, которая считается визитной карточкой Северного и Приполярного Урала. Это уже не крестный ход, а просто туристическое восхождение. В пути нас застигает сильный дождь, речка сильно разлилась, пытаемся форсировать её. Вот где пригодились батюшкины «ботфорты» – Женя переходит в них через бурный поток, затем, засунув в сапоги по камню, метает их обратно к нам на берег. Так и переходим. Ливень загоняет в единственную в округе избушку. После палатки заночевать под настоящей крышей – мечта... Стены балка исписаны прежними посетителями, в том числе есть и такая надпись: «Когда-нибудь почините крышу?!! Пришёл в балок мокрый. И ухожу мокрый». Действительно, с потолка капает. Начинаем затыкать дыры, Миша лезет на крышу и расстилает тент, Женя растапливает печку. Похоже, обоснуемся мы здесь надолго.

На следующее утро дождь едва моросил и мы решаемся «покорить» Манарагу. Долгий, тягучий подъём... Утыкаемся в скользкий курумник. Дождь хлещет в лицо, ветер валит с ног. Голосуем, идти ли дальше. Большинство «за», но после трезвого размышления отступаем: ведь дальше по скалам карабкаться надо. Сергей Поротиков вспоминает к случаю туристскую присказку: «Валить отсюда надо, пока при памяти!» И мы «валим» чуть ли не бегом – скорей, скорей в тёплый сухой балок! Так что не получился у нас туризм.

В избушке мы прятались от ливня двое суток. За это время к нам прибилось трое ребят из детского туристического клуба г.Лысьва Пермской области – пришли мокрые и холодные, со стучащими зубами. Обогрели, высушили, дали им чаю напиться. Один из парней, Артём, начинающий журналист, был заинтригован, узнав, что с нами пришёл священник. Он тут же попросил батюшку освятить нательный крестик, и отец Варфоломей подошёл к этому с монашеской серьёзностью: облачился в епитрахиль и совершил полный молебен. Потом они долго говорили...

За время нашего горного похода отец Варфоломей общался с разными туристами, встреченными в пути. «Катехизаторскими беседами» назвать это язык не поворачивается. Просто разговоры по душам. Большинство туристов были рады видеть священника на Урале, некоторые же просто изумлялись.

– Это ж кого здесь только не встретишь! – делился со мной один альпинист из Екатеринбурга. – Вчера на перевале наткнулся на парня с гуслями. Он на каждом перевале и на каждой вершине переодевается в старинные русские одежды, садится на камешек – и давай играть на гуслях. А сегодня вот попа повстречал!

Странное сопоставление – гусляр и священник. Хотя, наверное, каждый из них по-своему славит Бога. И не только славит. Почему-то уверен я, что сам факт появления священника уже как-то преобразил этот мир горных «балбанов». Ведь отец Варфоломей не просто ходит по горам, а молится. Ещё во время подъёма на Народную заметил я, что он непрестанно перебирает чётки – творит Иисусову молитву.

– Это из-за тяжести подъёма, – позже объяснил батюшка, – без молитвы бы никак не забрался, ноги очень болели. И слава Богу за эти трудности.

– Получается, чем больше ноги болят, тем молитва слышнее Господу? – пытаюсь пошутить.

– Бывает и так, – подтвердил монах. – Знаете, в Церковь я пришёл, чтобы святость найти, и нигде поначалу не мог её увидеть. А потом понял, что нужно скорби терпеть – и тогда всё приложится. И однажды на службе вдруг понял, что я такой грешник, такой недостойный – слёзы сразу ручьём потекли. И так хорошо стало! И это было первой ступенькой благодати. Вот как раз через скорбь о своей греховности это пришло... Хотя бесконечно скорбеть, конечно, тоже не дело, ведь Церковь – это свет Спасителя, почему у нас целая радуга радостных псалмов и тропарей. Помните, на вершине у Креста мы радовались солнцу, когда оно тучи рассеяло? Хотел я тогда тропарь Воскресению Христову пропеть – так и просилось из сердца! Но посмотрел, как каждый по-своему искренне радуется, и не стал навязывать. Главное, чтобы сердце перед Господом было чистым, а какими словами мы Его славим – дело второе.

Мы сидим у костра, вечер, тёмные силуэты гор близко придвинулись к огню, обступили нас, словно прислушиваясь к разговору. Кто-то из нас, кажется 16-летняя Алиса, интересуется:

– А вправду у монахов со сменой имени вся жизнь меняется?

Батюшка смеётся:

– Когда меня только постригли, я новое имя вдруг забыл. Продолжается служба, посадили меня Псалтирь читать, а я в ужасе думаю: «Как же меня теперь звать? Варлам? Варсонофий?» К счастью, тут владыка зашёл и позвал: «Пошли, Варфоломей». Не знаю, в имени ли дело, но монашество очень меняет людей, даже внешне. Долгое время жил я в Ульяновском монастыре, а потом в Инту вернулся. И пригласили меня на «зону» заключённых исповедовать и причащать. А пропускная система там строгая, на контроле охранник потребовал у меня паспорт. Подаю ему, он долго что-то там изучает, потом зовёт другого охранника, офицера. Оказалось, что на фотокарточке в паспорте «совсем не я». Снимок был сделан до принятия монашества, а я так изменился в монастыре, что не узнать. Кое-как пропустили через КПП.

– В горах, наверное, молиться легче? – спрашиваю батюшку. – Ведь не случайно гору Афон монахи заселили?

– Афон не монахи выбрали, а Богородица, сделав Святую Гору Своим уделом, – уточняет иеромонах. – Здесь, на Урале, конечно, хорошо: природа чистая, и ничто не мешает – ставь палатку и молись. Наверное, позже я один сюда приеду, только ненадолго. Отшельничество – это слишком большая нагрузка, бесы мигом скрутят. В одиночку всегда сложно. Помню, когда ещё в шахте работал, один в выработку спустился. Ну, страху натерпелся! А на следующий день пошёл с бригадой, и страхи куда-то улетучились, даже непонятно было: чего тут пугаться-то?

Костёр догорает, а нам не хочется расходиться. Позже Алиса признается: «Многие пытались мне о христианстве рассказать, и не хотелось их слушать. А тут просто, по-человечески батюшка объяснил...»

Пришло время возвращаться. Минуем два перевала и спускаемся к стоянке у озера Восьмёрка. До наступления ночи успеваем сбегать к ближайшей горе, в которой геологи пробили разведочный штрек, да так и бросили, ничего не обнаружив. Внутри каменного тоннеля ни зги не видно, гулко, сверху капает вода. А на стенах – искрящиеся в свете фонариков ледяные бабочки. Крылья у них тонкие, хрупкие, с замысловатым узором прожилок. Ничего подобного в жизни не видел – сосульки в виде бабочек! Когда мы выползли обратно на свет Божий, кто-то из ребят сравнил эту штольню с царством хозяйки Медной горы. Другой сказал о пещерах Мории из «Братства кольца» Толкиена. А 19-летняя Аня выдала: «Там так красиво! Как в рождественской пещере, где родился Христос».

«При чём здесь Христос?» – не понял я. А потом вспомнил о нашей северной традиции делать на Рождество праздничные вертепы из снега. Действительно, похоже. Вообще, если вдуматься, то с горами в земной жизни Христа была много связано: на вершинах гор Он явил Своё преображение, принял крестные муки и вознёсся к Отцу. И родился Он – внутри горы.

На следующий день спускаемся к базе «Желанная». Впереди меж горными пиками сверкает радуга, дождь перестал. Все достают фотоаппараты. Грустно, что нельзя взять с собой это великолепие, фотокарточки лишь тусклое его отражение. Наверное, такой же плоской, плохо проявленной фотокопией является и наш мир по сравнению с первозданным Божьим раем.

Вот и знакомая стоянка у озерца, близ базы геологов. Глаз натыкается на уродливый среди красивого пейзажа аляповато-жёлтый указатель «оз. Балбанты».

– Не нравится мне этот знак, – ворчу я, скидывая рюкзак.

– А мне очень даже нравится, – отвечает Женя Суворов и, вытащив из своего рюкзака спальный мешок, вешает его на указатель для просушки. Не будь я таким эстетом, сообразил бы раньше – и тогда не его, а мой бы спальник сушился.

Пока разбивали лагерь, наступил вечер. Решили, что завтра до прибытия вездехода разобьёмся на две группы: одна пойдёт на Шаман-гору (Еркусей), а другая отправится поглядеть на горные выработки хрусталя, что близ геологической базы.

Спрашиваю у отца Варфоломея, к какой группе он присоединится.

– Наверное, на выработки пойду. Я же шахтёр по образованию, мне это ближе.

– А как же Шаман-гора? – удивляюсь. – Говорят, там до сих пор языческие жертвы приносят. Вот бы вы это место и освятили.

– А зачем? – просто отвечает монах. – Чтобы на этом освящённом месте снова капище устроили? Надо сначала с людьми поговорить, переубедить их, а потом уже их реликвии рушить. Был у меня случай в Инте. Освящал я комнату в одном бараке – стены все рок-певцами облеплены и разными страшными мордами. Комната принадлежала сыну хозяйки, которая меня и пригласила. И тут выясняется, что сын её наркоман, а освящение понадобилось, чтобы «ему легче стало». Но что толку, если сын уже до ручки дошёл: в печке дверцу открыл и чёрта там увидел. Тут одним только освящением не поможешь.

Наутро батюшка всё же пошёл с нами на Еркусей. Гора эта выделяется среди других возвышенностей – верхушка у неё ровнёхонько срезана, словно природа устроила там стол для трапезы исполинского тролля-великана. Женя поясняет, что ханты и манси втаскивали туда жертвенных оленей одним махом, без передышки. Трудно это представить, ведь олени, наверное, брыкались... Мы забираемся, конечно, не одним махом, а со множеством остановок. Гора хоть и невысокая, но крутая и как бы взъерошенная – камни во все стороны торчат, приходится искать лазейку в этом лабиринте.

Капища на вершине мы не нашли. Только Ваня, глазастый мой сын, чуть ниже по склону обнаружил оленьи рога. Живым оленям здесь делать нечего, поскольку ничего не растёт, так что рога явно от жервтоприношения.

Вид со «столешницы» Еркусея открылся живописный: вокруг нас, насколько хватает глаз, сине-зелёными горбами вздыбилась земля, словно всплыло стадо каменных китов. Мы бродим туда-сюда по вершине, фотографируем. Только батюшка сидит, перебирает чётки.

Рюкзаки давно уложены. И давно минуло время прибытия вездехода. Среди рюкзаков ходит Кирилл и в какой уже раз заводит: «Давайте помолимся! Чтобы машина скорей приехала». Батюшка встаёт и ведёт нас на ближний взгорок, откуда хорошо виден серпантин дороги, теряющийся за далёкими синими холмами. «Святителю Николае чудотворче, моли Бога о нас!» После третьего кондака на дороге возникла маленькая, едва заметно волочащаяся точка. Машина! Мы продолжаем акафист, и только батюшка произносит последние слова, рядом с нами со страшным скрипом тормозит громада «Урала». Из кабины выпрыгивает мужчина в кепке – начальник базы «Желанная». Пока наши грузятся, он отводит меня в сторону:

– Я видел, с вами тут батюшка?

– Да, священник из Инты.

– Скажите ему, что хорошо бы здесь на взгорке поставить Крест. Такой же, как на горе Народная. Вы же там видели Крест?

– Ну, мы, собственно, его и устанавливали 10 лет назад.

– Замечательно! – обрадовался начальник. – А я давно мечтаю поставить здесь такой же. Знаете, это туристов дисциплинирует, меньше сорят. Ну и вообще место преображается, лучше как-то становится...

Начальник расспрашивает, как это мы умудрились такой тяжёлый Крест на Народную втащить. Я говорю, что доставили на вертолёте, и поясняю:

– Но всё равно без Божьей помощи ничего бы не получилось, там было столько чудес...

– Вертолёт на Народной – это и вправду чудо, – кивает начальник. – Я точно знаю, что никто прежде на эту гору не садился, это просто невозможно.

В кунг заброшены последние рюкзаки. Договариваемся с начальником, что я передам его просьбу батюшке. Машина трогается. Оглядываюсь на взгорок у базы «Желанная». Действительно, как-то сиротливо он смотрится без Креста...