ПАМЯТЬ
НАШ ПАТРИАРХ
«Надо помогать друг другу», – завещал нам Святейший
«Что имеем, не храним»
Древней фисташке, которая растёт на могиле пророка Даниила в Самарканде, полтысячелетия. Она была посажена ещё в те времена, когда завоеватель Тимур перенёс мощи святого в свою столицу. Пережила многих, но и деревья не вечны. Иссохший ствол уже собирались срубить, когда в 1996-м в город приехал Святейший Патриарх Алексий. Помолился, окропил дерево святой водой... Оно было мертво, но стало живо и цвело потом каждую весну. Не нужно объяснять, как укрепило это самаркандских христиан, поразило мусульман. Вот только в этом году паломники так и не дождались чуда.
– Уже был май, вокруг расцвели сады, а на нашей фисташке цветов всё не было, – рассказала Наталья Шакирова, жительница Самарканда. – Не к добру это... Святая душа, воскресившая это дерево, покидает этот мир... – печально произнёс тогда смотритель мавзолея Одил-ходжа.
В российских мечетях, узнав о смерти Патриарха, молились, вопреки распоряжениям сверху. В сирийском городке Хасаке в больнице, в лавках, на улице люди подходили к православной уроженке Киева Людмиле, чтобы сказать: «Мы узнали, что ушёл ваш Патриарх, и очень горячо соболезнуем», «Он был великий человек», «Он был хороший», «Ты же знаешь, что он уже у Бога». Простые души.
* * *
Почему я начал этот поминальный рассказ о нём – нашем Патриархе – с этих откликов иноверных? Почти двадцать лет я слышал поношения в его адрес со стороны крещёных соотечественников. Под это иронично-неприязненное «Ридигер» начиналось моё воцерковление. Чем он досадил, чем не угодил своим недоброжелателям? Самые безбожные просто ругались, задыхаясь от злобы, не находя человеческих слов. «Он тайный гражданин Израиля, – сообщали те, кто к богоборцам себя не относил, – не говоря о том, что тайный агент КГБ».
Находили изъяны и некоторые воцерковлённые люди. «Зачем Патриарх молился в Нотр-Даме с католиками? – вопрошали они. – Пусть не сослужил, но всё же...» Что, поклониться Терновому Венцу Спасителя – грех? Быть может, этим православным просто невдомёк, что Венец для поклонения как минимум должен быть вынут кардиналом из особого ковчега – и при этом обязательно совершаются молитвы. Может быть, Патриарх ездил объединяться с латинами, как злочестивый Исидор накануне падения Царьграда? Ничего подобного. Всё, что сказал Европе: потеряешь Христа – погибнешь!
Подобных «аргументов» у хулящих Святейшего было сколько угодно, но стоили они немного. Это была совершенно иррациональная неприязнь, которая вживую открывала, как и почему свергали с трона нашего доброго Царя. Больше других удивил, наверное, Григорий Лурье – «епископ» какой-то самодельной «Церкви». «Моё личное общение с ним, – сказал Лурье о Патриархе, – продолжалось почти 10 лет... Но получилось так, что я сразу узнал его с одной из лучших сторон и мне ни разу не пришлось разочароваться в нём как личности. Разочаровался я в нём только как в епископе Православной Церкви...»
Но ведь это счастье – иметь Патриархом человека, в личности которого нельзя разочароваться. Здесь и приоткрывается, наверное, главное, за что Святейшего зло хулили, за что ядовито шипели на него: мы как вошли в советскую безбожную эпоху самыми яростными идеалистами на свете, которым вынь да положь земной идеал здесь и сейчас, так и вышли из неё такими же. Когда вступали в этот ад, виноват во всём был Царь-мученик, личную порядочность которого мало кто отрицал. Когда вышли – виноватый снова нашёлся: Патриарх.
И вот его не стало. Он ушёл вослед за владыкой Лавром, ещё одним дивным архипастырем, в котором никому не пришлось разочароваться. Вопреки всему, два этих преданных Богу, но не церковным партиям, человека смогли воссоединить не только Русскую Церковь, но старую и новую Россию. Год за годом вели нас к этому. Ещё в 1990 году Святейший сказал, что, при всём уважении к Патриарху Сергию (Страгородскому), эпоха его Декларации, эпоха порабощения Церкви закончилась. Но наши единокровные идеалисты за границей предпочли не заметить этих слов. Они-то ждали с войны офицерика в парадном мундире, а явился взору грязный, грешный фронтовик. Владыке Лавру, кстати, тоже досталось от «вечно правых».
Всё повторяется: молнии с яростью разят самое высокое дерево, люди – великанов духа посреди себе подобных. Что имеем, не храним... Это не в укоризну говорю. Когда тело Патриарха лежало в Храме Христа Спасителя в Москве, лил проливной дождь, и это позволяло не стыдясь плакать многим из тех, кто стоял в очереди ко гробу. Казалось, что плачут все эти сто тысяч человек, пришедших проститься. Большинство из них любили умершего, но стояли и те, кто долго был сердит на него или равнодушно слушал, как его поносят. Этим, быть может, было горше других.
* * *
Самому мне посчастливилось хранить верность Патриарху, но тут нечем гордиться. Дело в том, что молитвы архипастыря были первыми, что я услышал в своей жизни, не считая «Отче наш», читываемой бабушкой перед сном. Это случилось в Троицком соборе Александро-Невской лавры на Пасху 1988 года. Почти случайно зевакой я отправился в храм и вдруг обнаружил, что туда не попасть, вход воспрещён. Из юношеской удали полез через здание, исполняющее роль стены, и далее началось моё воцерковление. Воистину, Господь не стесняет Себя местом встречи, ловит нас даже на крышах. Патруль милиции, шедший мимо, не предполагал, что меня будет трудно согнать, но, трижды сказав им «верущий», я вдруг понял – это правда. Так начиналось чудо. Сквозь несколько кордонов солдат и милиции меня внесло внутрь храма, где в окружении христиан старого закала я и встретил ту памятную Пасху, когда мы ликовали как дети: «Христос воскресе!» Службу вёл митрополит Ленинградский Алексий. И, как птенец, который, открыв глаза, следует потом всю жизнь за первым, кого увидит, я ковылял за Святейшим все минувшие двадцать лет. Именно поэтому я не могу быть судьёй тем, чей путь был много труднее. Хочу лишь сказать им: пришло время понять, как много он для нас значил – наш Патриарх.
«Моё детство было самым обыкновенным»
Будущий Патриарх родился 23 февраля 1929 года в Таллине в доброй православной семье. Его мать – Елена Иосифовна – была дочерью полковника Белой армии Осипа Писарева, расстрелянного большевиками во время гражданской войны. Отец – Михаил Александрович – принадлежал к роду Ридигеров, служивших России со времён Екатерины Великой. Именно тогда курляндский дворянин Фридрих Вильгельм фон Ридигер был принят на русскую службу и перешёл в православие под именем Фёдор Иоаннович. «Наш род дал России знаменитых военачальников и юристов, – рассказывал Святейший. – Среди них, например, герой Отечественной войны 1812 года генерал-адъютант граф Фёдор Васильевич Ридигер, имя которого было увековечено на одной из памятных досок в Храме Христа Спасителя».
После революции Михаил Ридигер оказался в Эстонии – его семья бежала туда, спасаясь от гибели. «После окончания гимназии, – рассказывал Патриарх, – отец отправился на заработки. В Хаапсалу для русских никакой работы, кроме самой тяжёлой и грязной, не было, и зарабатывать пришлось рытьём канав. Потом семья перебралась в Таллин, и уже там отец поступил на фанерную фабрику Лютера, где служил сначала бухгалтером, потом главным бухгалтером». Ближе к середине 20-х познакомился с будущей супругой.
«Они были одногодками, – сказал Святейшим в одном из интервью. – Людьми одного круга, одной веры. Свадьба моих родителей состоялась в 1926 году, причём мама в это время уже знала о желании своего избранника стать священником.
– И это её не смутило? – спросил Патриарха журналист.
– Думаю, напротив. Оба они были деятельными участниками православной церковной и общественно-религиозной жизни Таллина».
В эмиграции в те годы русская образованная молодёжь устремилась в Церковь, жизнь в которой одна могла наполнить тусклое существование изгнанника. Каждый день Елена Иосифовна читала акафист перед иконой Пресвятой Богородицы «Всех скорбящих Радость». Это был любимый образ русских людей в те годы. Быть может, именно эти молитвы спасли жизнь Елене и её сыну. Святейший рассказывал: «Я ведь мог погибнуть вместе с мамой, ещё не родившись. Незадолго до моего рождения мама должна была совершить далёкую автобусную поездку. Но в самый последний момент из-за отсутствия билетов ей отказали в посадке на уходящий автобус. Она очень просила, даже требовала, да всё напрасно. Пришлось отложить поездку на день, до следующего рейса. Когда же мама вновь пришла на автостанцию, то узнала, что предыдущий автобус попал в аварию и все пассажиры погибли».
После рождения сына Михаилу Александровичу вновь пришлось на время отказаться от мечты о принятии сана, но столь яркой она была, что ребёнок впитал её всем своим существом. С шести лет Алёша прислуживал в храме, а в пристройке к дому основал собственную детскую церковь. Патриарх с улыбкой вспоминал:
«В крохотной пристройке возле дома я оборудовал некое подобие храма. Там всё было как настоящее. Икона, свечи, алтарь... Двоюродная сестра Лена очень хотела в этот алтарь заглянуть. Однако позволить ей этого я не мог – особам женского пола вход туда запрещён. Единственная возможность – устроиться уборщицей. Сестрёнка была на всё согласна, и мне пришлось принять её на работу. Совершать службу я мог целыми днями. Мама помогла мне изготовить специальные облачения из своих старых платьев. А службу я знал наизусть с семи лет. Родителей моих это увлечение смущало, и они советовались по этому вопросу с валаамскими старцами, которые сказали: если всё делается серьёзно – не препятствуйте».
Больше того, игумен Харитон как-то попросил мальчика подержать митру. А когда тот принял её, пояснил: «Вырастешь, Алёшенька, сам такую будешь носить». Об этом случае журналисты узнали не от Патриарха. Но, когда стали расспрашивать, он признался, что сам предсказания не помнит, но родители ему об этом действительно рассказывали.
До Валаама добирались через Хельсинки. Сначала плыли пароходом, потом по железной дороге и снова на пароходе – уже монастырском. Последние два раза это произошло перед войной: «Намоленность храмов, удивительная природа северного края, духоносные старцы и насельники обители, их трудолюбие, открытость, доступность для каждого паломника и особая их чуткость – всё это поражало, – вспоминал Святейший. – Во многом эти два посещения Валаама определили мой жизненный путь… Много раз мы были в Смоленском скиту, где нёс свой подвиг иеросхимонах Ефрем, ежедневно совершавший Божественную литургию и особо поминавший воинов, на поле брани убиенных. Однажды, в 1939 году, мы с родителями побывали в Иоанно-Предтеченском скиту, который отличался строгостью монашеской жизни. Туда повёз нас на вёсельной лодке схиигумен Иоанн. Весь день прошёл в общении с этим замечательным старцем. Запечатлелся в сердце схимонах Николай, живший в Коневском скиту и всякий раз встречавший нас с самоваром, за которым велись душеспасительные беседы. Помню гостинника игумена Луку, внешне сурового, но душевного пастыря, а также любвеобильного иеромонаха Памву... Эти старцы скончались уже в Ново-Валаамском монастыре в Финляндии, я посещал там их могилы. Сохранилась у меня и переписка с монахом Иувианом, который писал мне, тогда десятилетнему мальчику, письма духовного содержания».
«Дорогой о Господе, милый Алёшенька! Будь здоров! Да хранит тебя Господь! В своей чистой детской молитве вспомни и о мне, недостойном» – так начиналось одно из них. Духовный сын праведного Иоанна Кронштадтского монах Иувиан (Красноперов) что-то разглядел в этом мальчике, полюбил его.
«Таких сейчас очень мало»
То, что было заложено во время паломничеств на Валаам – монашеский, молитвенный дух, – стало в Святейшем, быть может, самым важным. Я не задумывался об этом до разговора с отцом Дмитрием Смирновым, состоявшимся в Вятке. Попросил его рассказать о Патриархе, они были давно и неплохо знакомы, отец Дмитрий ответил примерно следующее: «Он служит почти каждый день, чаще, чем любой известный мне священник». Я не то чтобы не поверил – был даже обрадован. Но какое-то микроскопическое сомнение всё-таки осталось. Но, когда взялся готовить этот материал, узнал, что накануне смерти Патриарх отслужил литургию, а следом молебен. После нескольких инфарктов, когда сердце отбивало последние удары, он продолжал служить. Говоря о том, кто должен сменить Патриарха, диакон Андрей Кураев на днях произнёс: «Кризисный менеджер». В этих словах открывается то копившееся годами недовольство энергичных православных людей, которые полагают, что Церковь находится в каком-то обмороке, что минувшие годы были временем застоя, упущены целые поколения, те, что сквернословят сейчас в адрес Патриарха в интернете. Так думают и некоторые консерваторы. Считают, что «Церковь надо спасать», подразумевая: Святейший от этого почти устранился, но теперь-то...
Думается, это опасное заблуждение, следствие непонимания самой сути патриаршей миссии. «Менеджеры» могут ходить вокруг Патриарха хоть целыми толпами, но сам он должен являть образ того смысла, что собирает людей в Церкви – быть молитвенником. Именно это сделало Святейшего самым уважаемым человеком в стране, позволило провести Церковь мимо страшных расколов и нестроений. Это качество, увиденное владыкой Лавром, помогло воссоединиться Русской Церкви, немощной после всего, что довелось пережить, наполненной нами – людьми духовно больными, вздорными, заражёнными теми болезнями, которые сокрушили Россию девяносто лет назад и не дают ей подняться сегодня. Именно это, а не мнимое отсутствие у Патриарха «ермогеновых» черт, особой хватки и пр., заставляло его беречь, не дёргать нас на великие свершения. Дело, в его представлении, не было самоцелью – оно должно было следовать за пониманием, на что благословляет нас Господь. А открывается это в молитве.
Во время подготовки к Собору 1970 года молодой тогда ещё архиерей Алексий (Ридигер) открылся в одном частном разговоре, каким, по его мнению, должен быть новый Патриарх. Предельно ясно он объяснил, почему желает, чтобы престол занял кроткий митрополит Пимен, а не превосходный «кризисный менеджер» и деятельнейший владыка Никодим (Ротов): «Митрополит Пимен пользуется всеобщим доверием за благочестие и любовь к богослужению. Ценно также, что он монах старой школы, в нём жива монашеская традиция, а таких сейчас очень мало...»
Всё это можно было отнести и к нему самому, и к почившему накануне того памятного Собора Патриарху Алексию (Симанскому). Столько лет Господь нас миловал, буквально нёс на руках. Как бы не сорваться сейчас, от избытка сил.
Война
Ещё одной обителью, куда любили ездить Ридигеры накануне войны, был Пюхтицкий монастырь. Схимонахиня Фотина, жившая там с 1934 года, вспоминала: «Стоит в храме отрок лет семи, всю службу – а в монастыре служат долго – стоит не шелохнётся. Я и думаю про себя: „Что с этого отрока будет?“»
Может сложиться впечатление, что Алёша только и делал в детстве, что молился. Это, конечно, не так. «Очень я увлекался, скажем, мотогонками, – вспоминал Святейший. – Они тогда в Таллине пользовались необыкновенной популярностью. Правда, мотоцикл нашей семье был не по средствам, поэтому сам я не гонял, но на знаменитой таллинской трассе болел вовсю. Ещё занимался греблей, даже получил юношеский разряд в спортобществе “Калев”. В шахматы играл. Некоторый ограничитель я всё же чувствовал: в детстве часто болел ангиной, а она дала осложнение на сердце, так что настоящих спортивных нагрузок приходилось избегать».
С какого момента начало ощущаться приближение войны? Национализм самого худшего пошиба занимал в жизни Европы всё большее место. Германия была лишь одной из стран, где он стал ведущей идеологией. Насквозь пропитана им была политическая жизнь Польши, где один за другим уничтожались православные храмы, прибалтийские республики также не остались в стороне. В Таллине националисты требовали снести Александро-Невский собор, называя этот красивейший храм памятником русского ига, русско-восточным варварством, типичным для русских бескультурьем. Дошло до того, что некоторые учителя стали собирать среди школьников деньги на уничтожение церкви, правда мало в этом преуспели. Тогда был выдвинут проект снести купол и превратить собор в пантеон эстонской свободы, но из этого также ничего не вышло.
* * *
А вскоре пришёл конец и эстонской свободе. В 1939-м республика «добровольно» вошла в состав СССР. Семью Ридигеров должны были арестовать в числе первых, так как Михаил Александрович и Елена Иосифовна были деятельными участниками православного движения, общего для всей русской эмиграции. Спасло то, что, когда за ними пришли, семья ночевала не в доме, а в сарае, уступив постели гостям. Гости постарались убедить чекистов, что хозяева в отъезде, и всё обошлось. У палачей было слишком много работы. За несколько месяцев они убили в Прибалтике тысячи людей, не говоря о сосланных и отправленных в лагеря. Поэтому, промахнувшись, редко били по тому же месту, не хватало сотрудников. Кстати, позже, во время войны, Господь ещё раз спас семейство Ридигеров от верной смерти. В их дом попала бомба, но ту ночь они вновь провели в другом месте.
А в 39-м, когда зачистка «освобождённой территории» закончилась, уцелевшие могли вздохнуть спокойно. Но в этот момент Михаил Александрович Ридигер совершил, быть может, самый странный поступок в своей жизни. Вместо того чтобы затаиться, он принял, наконец, сан. В эпоху гонений этот потомок немецких и русских аристократов не мог сделать большего, чтобы вызвать огонь на себя. Но таковы были его понятия о православном долге. Когда началась война и в Эстонию пришли фашисты, отец Михаил и его сын Алёша занялись окормлением русских военнопленных и перемещённых лиц. Святейший вспоминал:
«С самого начала гитлеровской оккупации на территории Эстонии появились концлагеря. И мой отец счёл своим христианским долгом посещать их, совершать духовное окормление заключённых, помогать им, насколько это было возможно и дозволено немцами. В качестве псаломщика отец брал с собой будущего митрополита Таллинского и всей Эстонии Корнилия (Якобса), а мальчиком-прислужником – меня. Ездила с нами по лагерям и мама, но ей это давалось слишком тяжело – после увиденного она несколько дней не могла прийти в себя. Да и я никогда в своей жизни больше не видел столько горя, страданий и трагедий, сосредоточенных на одном пятачке земли. Заключённых содержали в нечеловеческих условиях. Обращение к вере, духовная поддержка священнослужителей им были крайне необходимы. Кроме того, мы собирали продукты, одежду, лекарства для этих забитых, голодных людей. В бараке нам выделяли комнату или отгораживали закуток. В лагере Палдиски мы использовали пустующий храм. Там размещали привозной престол и совершали богослужения. Многих крестили. Именно в этих лагерях я впервые начал читать Шестопсалмие. Особенно жаль было детей. Иногда местным жителям удавалось уговорить коменданта и взять кого-то из обречённых ребятишек в свои семьи. Вот и нам таким образом удалось спасти 15-летнего Васю Ермакова и его сестрёнку, а также семьи священников Василия Верёвкина и Валерия Поведского. Родом все они были из Орловской области, в 1943 году попали в облаву и оказались в концлагере Палдиски. Мой отец много хлопотал об освобождении семей православных священников. А чтобы спасти и Васю с сестрёнкой, подделали документы, приписав Ермаковых к семье Верёвкиных. Рисковали, конечно. Но Господь оказал Своё покровительство, и 14 октября, на Покров, наши подопечные были освобождены. С Васей мы крепко подружились».
* * *
Вася – это столь почитаемый в Петербурге протоиерей Василий Ермаков. В книге своих воспоминаний он оставил свидетельство: «Думаю, не пережил бы я страшных военных лет, если бы Господь не послал мне встречу с удивительной семьёй будущего Патриарха. Михаил Александрович вызволил меня из фашистской неволи: ещё немного – и я бы непременно погиб...» (Серафимов избранник, в №302 «Веры»)
К сожалению, эти слова не помешали редактору газеты «Дуэль» Юрию Мухину заявить, что доступ в лагеря отцу Михаилу и Алексею мог быть открыт лишь ценой сотрудничества с гестапо. Клеветник верно заметил, что фашисты не приветствовали появления в узах православных священников, но постарался упустить из виду следующее обстоятельство. Ридигеры – один из самых известных немецких родов в Европе. Близкий родственник будущего Патриарха – генерал Александр Ридигер – был даже военным министром Российской империи. Так что для германских офицеров фамилия отца Михаила значила достаточно, чтобы открыть священнику многие двери. Но что поразительно: после войны батюшка не был арестован МГБ. В его положении избежать подозрений в сотрудничестве с нацистами... Для этого нужно было иметь просто феноменальную, безупречную репутацию.
Хрущёвские гонения
|
В 46-м году Святейший в первый раз попытался поступить в Ленинградскую семинарию. Вместе с другом Василием Ермаковым они успешно сдали экзамены, но...
«Увы. Васю приняли, меня – нет, – вспоминал Патриарх. – Экзамены-то мы оба успешно сдали. Но потом выяснилось, что принимают в семинарию с восемнадцати, а мне было только семнадцать. Исключений быть не могло. Хотя первым ректором возрождённых Духовных школ был мой духовный отец протоиерей Иоанн Богоявленский.
– И что же, он по-отцовски не мог вам помочь? – поинтересовался корреспондент.
– Именно потому и не мог. Какой пример подал бы мне духовный отец на всю последующую жизнь?»
Поступление состоялось в следующем году. Что больше всего запомнилось Святейшему во время учёбы?
«Как сейчас вижу, например, профессора Александра Ивановича Сагарду. Он читал у нас Новый Завет и мучительно переживал, когда кто-то не мог ответить на его вопросы. А когда рассказывал о мучениках первых веков, так волновался, что выходил из аудитории, чтобы успокоиться».
Закончив учёбу в 1952 году, молодой священник Алексий получил назначение в приход городка Йыхви близ российско-эстонской границы. Храм поначалу был очень запущен, прихожан было немного, но всё быстро изменилось. Отзывчивый, обладающий прекрасным чувством юмора иерей быстро собрал вокруг себя людей. Он многим казался старшим братом, так было с ним легко и хорошо. Всей общиной ездили отдыхать на Чудское озеро, паломничали в Пюхтицкий монастырь. Великим постом новый священник любил вместе с клирошанами петь в храме «Разбойника благоразумнаго...». Этот приход по сей день один из самых крепких в Эстонии.
* * *
Эта счастливая эпоха в жизни отца Алексея закончилась в 1959 году, со смертью мамы. Он окончательно решил для себя, что должен принять постриг. Когда пришло время дать ему новое имя, решено было кинуть жребий. Выбор был знаменателен: Алексий и Сергий, в память о друзьях, положивших начало Святой Руси, – митрополите Алексии Московском и Сергии Радонежском. Бумажки вынимали из раки с мощами преподобного. Здесь нужно вспомнить, что обстоятельства жизни святителя Алексия и Патриарха во многом совпали. Один вынужден был ездить на поклон в Орду, другой иметь дело с новыми поработителями России. Уступать, кланяться, сносить клеветы от своих ради того, чтобы сберечь, укрепить Церковь.
Самая распространённая и гнусная из клевет в адрес Святейшего – сотрудничество с «компетентными органами». Говорят: «Вот Грузинский Патриарх Илия покаялся перед народом, а наш – нет». Но в чём именно покаялся Илия? Что предавал, что доносил? Нет, потому что этого не было. Как и Патриарх Алексий, как и любой другой иерарх или благочинный нашей Церкви, в безбожные годы он не мог выставить вон представителя власти, вынужден был общаться, терпеть издевательства, при этом в «агенты» зачислен мог быть любой.
В этой связи вспоминаются мемуары генерала Олега Калугина. Подавшись на Запад, он не имел причин выгораживать православных архипастырей, скорее, наоборот, от него требовались разоблачения. Но о священнослужителях, с которыми «сотрудничал» в 50-е годы, Калугин вспоминает едва ли не с благоговением. В его памяти эти люди остались образцами порядочности. Безусловно, были у нас и свои иуды, и просто слабые, запуганные люди. Но для Церкви не было секретом – кто предатель, а кто нет.
* * *
Одним из мнимых доказательств сотрудничества Святейшего Алексия с властями называют его стремительный взлёт по иерархической лестнице. Чем вызвано было это восхождение на самом деле? Здесь нам открываются замечательные подробности жизни Патриарха.
В августе 1961 года он был поставлен епископом Таллинским и Эстонским. Это совпало с кампанией власти по закрытию храмов. Уже через несколько дней уполномоченный Я.С.Кантер заявил, что принято решение упразднить Пюхтицкий монастырь и 36 «нерентабельных» приходов. С этого момента владыка Алексий с потрясающей энергией и виртуозностью ведёт победоносную войну за Эстонскую Церковь. Его цель была осознана уполномоченным не сразу, тот не мог поверить, что такая «наглость» вообще возможна. Храмы и монастыри по стране закрывались тысячами. Одной из главных причин этого стала слабость многих иерархов. Быть может, дурную роль сыграл их прежний опыт: они не верили, что власти можно противостоять. Но молодой епископ Таллинский смотрел на вещи иначе. Он решил, что не уступит ни пяди, то есть вообще ничего. Поначалу Кантера удалось убедить перенести закрытие Пюхтицкой обители на октябрь, потом на следующий год. Там предполагалось открыть Дом шахтёров, но пока уполномоченный грезил об этом, владыка действовал. Организовал посещение Пюхтицкого монастыря делегацией Евангелическо-лютеранской церкви ГДР, которая опубликовала статью с фотографиями обители в газете «Neue Zeit». За немцами последовали французы и т.д. Вопрос о закрытии отпал сам собой. Жестом отчаяния стала попытка властей закрыть хотя бы церковь Преподобного Сергия, она находилась за оградой монастыря. Но и на это нашёлся контраргумент: владыка объяснил, что там находится усыпальница губернатора Эстляндии князя Шаховского, много сил положившего на укрепление единства Эстонии и России. Так что закрывать эту церковь политически нецелесообразно. Властители уныло кивали. Это было бы даже забавно, если бы каждая победа не давалась ценой боли и страха, что враг окажется сильнее, если бы в ответ по сердцу епископа не наносились жестокие удары. 9 мая 1962 года он осиротел окончательно – ушёл из жизни славный пастырь о.Михаил Ридигер. Но сразу после похорон уполномоченный подошёл к владыке с предложением подумать – какой из таллинских храмов станет новым кафедральным собором.
«Но у нас уже есть собор!» – возразил владыка. «Там решено разместить планетарий».
Речь шла о том самом Александро-Невском храме, который эстонские националисты перед войной готовились превратить в пантеон свободы. Эта церковь была столь зримым памятником Российской империи, столь явно доминировала над Таллином, что не давала покоя ни одной власти. Собор и при немцах был закрыт, перед уходом они попытались сбросить с него колокола, но не хватило сил. «Вот обрадуются реваншисты в Германии, – заметил епископ Алексий, – то, что они не сумели сделать, свершила советская власть». Не преминул напомнить и о «пантеоне свободы». Властители схватились за голову: попробуй оказаться в такой компании, а за подарок «реваншистам» можно и партбилета лишиться.
Кампания по закрытию храмов в Эстонии провалилась с таким оглушительным треском, что это до сих пор воспринимается как чудо. Патриарх Алексий (Симанский) и прежде уважал молодого епископа Таллинского, но за столь яркую преданность Церкви он его ещё и полюбил. Это было глотком холодной воды в пекло, редким утешением в те страшные годы. У нас немало было крепких, честных архиереев, но и они отступали под ударами безбожников – им не хватало умения стремительно контратаковать, побеждать в самых безнадёжных ситуациях. Именно битва за православие в Эстонии предопределила будущее патриаршество Алексия (Ридигера).
Прощание
Задача написать хотя бы минимально подробную биографию Святейшего неосуществима в рамках газеты. Попробую рассказать о том, что важно лично для меня, сказать несколько слов о той эпохе в жизни Святейшего, которую застало большинство из нас. В то время, когда он взошёл на патриарший престол, демон советского богоборчества изошёл из страны, но на его место ринулись иные нечистые духи. Народ разделился на сотни движений и партий, к руке Патриарха прикладывались люди, смертельно ненавидевшие друг друга. Только монархистов у нас возникло не менее дюжины течений, а ещё демократы сотен разновидностей, православные коммунисты, «новые русские» и так далее. Все они, естественно, ждали, что Патриарх поддержит именно их или хотя бы изобличит их недругов. И в результате Святейший оставался единственным, кто отвечал не за партийную борьбу, а за собирание русского народа. Это иногда заграждало ему уста, даже когда явно хотелось выразить мнение. Но, когда это было действительно необходимо, готов был идти против любой выгоды.
Помню, как в «чёрном» октябре 93-го депутат Петросовета Владимир Адушев, лютеранин по вероисповеданию, в предсмертной записке говорил о любви к России и Патриарху, переживал, что страшные события физически надорвали сердце Святейшего. Многие ждали в те дни арестов, он они не последовали, потому что 8 октября в лице Патриарха Церковь обратилась к стране с одним из самых горестных, чистых, человечных посланий в истории православия:
«Мы оплакиваем убиенных сынов и дочерей России и горячо молимся об их близких, разделяя их скорбь и страдание... Кровь вопиет к небу, и как предупреждала Святая Церковь, останется несмываемой каиновой печатью на совести тех, кто вдохновил и осуществил богопротивное убийство невинных ближних своих. Бог воздаст им и в этой жизни, и на страшном суде Своём... Что будет дальше с Россией – зависит от нас. Если пойдём мы по пути мести, насилия, хаоса – страна окончательно сорвётся в пропасть. Если правители страны поддадутся искушению гонений на тех, кто слабее их, – погубят и себя, и народ наш... Впрочем, может быть и иначе. Все мы сегодня под духовными руинами. И надо помочь друг другу выбраться из-под этих руин...»
Нам надо помочь друг другу – вот его завещание, главные слова, сказанные России. «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими».
Владимир ГРИГОРЯН
При написании очерка использованы тексты многочисленных статей, интервью, книг,
в частности подготовленной митр. Владимиром Ташкентским.
 | назад |
| вперед |  |
