ВЕРТОГРАД О ПОКАЯНИИ Епископ Афанасий (Евтич) Покаяние – это начало христианской, новой жизни, или христианского, нового бытия, бытия во Христе. Так и началось Евангелие словами св. Иоанна Предтечи: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное». И проповедь Христа после Крещения была: «Покайтесь и веруйте в Евангелие». В Священном Писании есть (в греческом тексте) два разных выражения для покаяния. Одно выражение – метанойя, а другое – метамелия. Иногда это второе выражение переводится не словом «покаяние», а словом «раскаяние». Задумал я, к примеру, поехать во Франкфурт и «раскаялся», т.е. передумал: не поеду. Вот это в Св. Писании называется «метамелия», это просто перемена намерения. Это никакого духовного значения не имеет. Есть и в социальном или психологическом смысле нечто вроде «раскаяния», т.е. перемены. В области психологии есть «перестройка» своего характера, своего невроза... Покаяние – это религиозное понятие. Каяться надо перед кем-то. Это не значит просто изменить стиль жизни или своё внутреннее чувство или свой опыт, как имеется в виду, скажем, в восточных религиях и культурах. Эти религии говорят о том, что человек должен получить свой собственный опыт, должен познать себя, самоосуществиться, чтобы свет его сознания пробудился. Но для такой перемены не нужно Бога. А христианское покаяние непременно: перед кем-то. И вот вам пример. Один из наших сербов – теперь ему уже 60 лет – был в молодости коммунистом и делал, как и все они, много зла народу. Но потом он обратился к вере, к Богу, к Церкви и говорил, когда ему предлагали причаститься: «Нет, я много зла сделал». «Ну, пойди исповедуйся». «Да нет, – говорит, – я пойду исповедоваться у священника, а я перед народом согрешил, мне надо открыто перед народом исповедоваться». Вот это выражение полного сознания того, что есть покаяние. Здесь вы видите церковное восприятие, древнехристианское и подлинно библейское, что человек никогда не один в мире. Он стоит прежде всего перед Богом, но и перед людьми. Поэтому в Библии согрешение человека перед Богом всегда имеет отношение к ближнему, а это значит, что оно имеет социальное, общественное измерение и последствия. И это чувствуется и в нашем народе, и у больших русских писателей. У православного народа есть чувство, что какой-то вор, или тиран, или делающий зло ближнему своему – то же, что безбожник. Пусть он верует в Бога, но это ни к чему, он на деле просто ругается над Богом, раз его жизнь расходится с верой. Христос начинает Своё Евангелие, Свою благую весть, Своё поучение человечества с покаяния: «Проповедуйте всем народам покаяние, ибо приблизилось Царство Небесное». И Господь этим хотел сказать, что в силе покаяния содержится сила Царствия Небесного так, как в закваске содержится хлеб или в зерне содержится всё растение. Так покаяние – начало Царствия Небесного. Вспомним Послание св. апостола Павла к евреям: те, кто покаялись, почувствовали силу Царствия Небесного, силу будущего века. Но как только они обратились к греху, они потеряли эту силу, и надо снова возрождать покаяние. Греховное состояние человека – порча его природы, но человек может восстановиться, принять исправление, и поэтому покаяние приходит как здоровье на больное место, на больную природу человека. И раз Спаситель сказал, что надо каяться, даже если мы не чувствуем в себе потребности покаяния, то мы должны Ему верить, что действительно нам надо каяться. Великие святые чем больше приближались к Богу, тем сильнее чувствовали потребность покаяния, поскольку чувствовали глубину падения человека. Апостол Павел указывает: ни другие небеса, ни другое творение, ни потусторонний свет, ни седьмое небо не могут человека спасти, ибо человек не безличное существо, нуждающееся лишь в мире и спокойствии. Он – живое лицо, и ищет живого общения с Богом. Один сербский крестьянин-коммунист довольно грубо сказал: «Ну, где Бог, чтобы я Его взял за горло?» Он безбожник? Нет, он не безбожник, а живо чувствует Бога, ссорится с Богом, вроде Иакова. Конечно, безобразие со стороны этого серба так говорить, но он чувствует живую жизнь... А считать, что спасение находится в каком-то уравновешенном блаженстве, в нирване, во внутреннем мире медитации – никуда не выводит человека. Это даже закрывает возможность его спасения, потому что человек – существо, созданное из небытия в бытие и приглашённое к общению... В Песне песней или в псалмах мы видим экзистенциальный диалог между Богом и человеком. Они страдают оба. И Богу жалко человека, и человеку жалко. Достоевский особенно ясно показал, что, когда человек удаляется от Бога, теряется что-то драгоценнейшее, великое. Такой промах, не-приход на встречу с Богом, – всегда трагедия. Трагедия – сознание потери того, что мы могли постичь. Когда человек теряет любовь, удаляется от Бога, он трагически это чувствует, потому что создан он – для любви. Покаяние нас возвращает к этому нормальному состоянию или, по крайней мере, к началу нормального пути. Покаяние, так говорил о. Юстин (Попович), как землетрясение, которое рушит всё, что лишь казалось стабильным, а оказалось ложным, и тогда надо всё изменить, что было. Затем начинается подлинное, постоянное созидание личности, нового человека. Покаяние невозможно без встречи с Богом. Поэтому Бог и идёт навстречу человеку. Если покаяние было бы просто рассмотрением, раскаянием, расположением по-иному своих сил, оно было бы перестройкой, но не переменой по существу. Заболевший, как говорит св. Кирилл Александрийский, не может исцелить себя, а нужен ему исцелитель – Бог. А в чём болезнь? В порче любви. Не должно быть односторонней любви. Любовь должна быть, по крайней мере, двусторонней. А для полноты любви, собственно, нужны трое. Бог, ближний и я. Я, Бог и ближний. Ближний, Бог и я. Это – перехорисис, взаимопроникновение любви, круговращение любви. Оно-то и есть жизнь вечная. В покаянии человек чувствует, что он больной, и ищет Бога. Поэтому покаяние имеет в себе всегда возродительную силу. Покаяние не просто жалость к себе, или депрессия, или комплекс неполноценности, а всегда сознание и чувство, что потеряно общение, и сразу поиск и даже начало восстановления этого общения. Вот пришёл блудный сын в себя и говорит: «Вот в каком я состоянии. Но у меня есть отец, и я пойду к отцу!» Если бы он просто осознал себя заблудшим, это бы ещё не было христианским покаянием. А он пошёл к отцу! По Священному Писанию можно предположить, что отец уже вышел навстречу ему, что отец как бы сделал первый шаг, и это отразилось на побуждении сына вернуться. Не надо, конечно, анализировать, что первое, что второе: встреча бывает двойная. И Бог, и человек в покаянии вступают в активность любви. Любовь ищет общения. Покаяние и есть сожаление о потерянной любви. Только когда начинается самое покаяние, тогда человек и чувствует в нём потребность. Казалось бы, что сперва надо человеку почувствовать, что он нуждается в покаянии, что оно для него – спасение. А на деле парадоксально получается, что лишь когда человек уже испытывает покаяние, тогда и ощущает потребность в нём. Это означает, что бессознательное сердца глубже сознания, что Бог даёт хотящему. Христос говорил: «Кто может вместить, да вместит». Св. Григорий Богослов спрашивает: а кто может вместить? И отвечает: тот, кто хочет. Конечно, воля не просто сознательное решение, а гораздо глубже. Достоевский тоже почувствовал это, и православное подвижничество знает, что воля гораздо глубже ума человека, она коренится в ядре человека, которое называется сердцем или духом. Как в 50-м псалме: «Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей». Сердце или дух – это существо человека, глубина богообразной личности человека. Можно даже сказать, что любовь и свобода содержатся в самом центре, в ядре человека. Любовь Бога вызвала человека из небытия. Зов Бога осуществился, и получился ответ. Но ответ этот – личный! Т.е. человек – это ответ на зов Божий. Две заповеди любви – соединены. Любовь к Богу полностью, бытием своим, – и любовь к ближнему полностью, как себя любишь. Не могут они существовать одна без другой и вместе только создают христианский крест: вертикаль и горизонталь. Если отнимешь одну, то не получается больше креста и нет христианства. Феофан Затворник в «Пути ко спасению» говорит (но это и опыт всех отцов), что когда человек пробуждается к покаянию, то сразу чувствует, что любит ближнего. Уже не гордится, не считает себя большим. Всем желает спасения. Это уже знак подлинной христианской жизни. Значит, покаяние открывает нам в ненормальном состоянии, в греховном, в отчуждённом состоянии – путь, поворот к нормальному состоянию, поворот к Богу и исправление перед Богом. И покаяние сразу переходит в исповедь. Исповедь – раскрытие истинного человека. Иногда даже нам, православным христианам, кажется, что покаяние – некий «долг» человека, который нам «следует исполнять». Но нет, это слишком низкое понимание исповеди. А исповедь подобна тому, о чём рассказывала мне одна русская старушка, которая стерегла маленького внука: за какие-то проделки она его отшлёпала по рукам; он ушёл в угол и с обидой плакал. Она на него больше внимания не обращала, а работала дальше. Но наконец внук приходит к ней: «Бабушка, меня вот тут побили, и у меня здесь болит». Бабушка так этим обращением растрогалась, что сама заплакала. Детский подход победил бабушку. Он открылся ей. Итак, исповедь-покаяние – некое раскрытие себя перед Богом. При подлинном покаянии всё открыто и грех виден ясно. Один отшельник, проживавший на Афоне, на скалах, где ничего нет, пошёл вниз в монастырь исповедоваться, и когда духовник спросил его, в чём он хочет исповедоваться, он ответил: «У меня на душе большой грех. Я храню в кувшине сухарики, а мышь приходит и ест их. Я очень на неё сетую». Потом помолчал и добавил: «Эта мышь действительно приносит мне вред, но сержусь я на неё больше, чем она мне вредит». Исповедь как продолжение покаяния есть истинное самораскрытие человека. Да, мы грешные, поэтому-то мы раскрываем раны свои, болезни, грехи. Человек видит себя в отчаянном, безвыходном положении. Но подлинно то, что он смотрит не только на себя, а как говорил св. Антоний Великий: ставь свой грех перед собой и смотри на Бога по ту сторону грехов. Через грехи смотри на Бога! Но тогда грех не выдержит конкуренцию встречи с Богом. Бог всё побеждает: что такое грех? Ничего! Чепуха пред Богом. Но это – пред Богом! А сам по себе он для меня – пропасть, погибель, ад. Как говорит Давид Псалмопевец: «Из глубины воззвах к тебе – из пропасти возведи живот мой!» Душа наша жаждет Бога, как олень в пустыне жаждет текущей воды. Как св. Августин почувствовал: нигде сердце человека не успокоится – только в Боге. Как когда что-то случается с ребёнком, он бежит и ищет мать, и никого другого, и больше ничего он не хочет, кроме матери, а как падёт в объятия своей матери, он успокаивается. В нашей православной христианской традиции есть большое основание для дерзновения, для надежды на Бога. Человек грешен, но всё равно: Бог больше, чем грех! Никогда нет невозможного. Человеку невозможно, но Богу возможно. А Бог вошёл в эту связь с нами и не хочет, чтобы мы решали свои проблемы без Него. И мы не имеем основания сомневаться в этом, раз Он дал Сына Своего. Вот какие у нас мощные причины для покаяния. Это не какое-то только моральное поучение человека, что надо-де быть хорошим и поэтому надо каяться. Нет, покаяние возобновляет в нас самые основы христианской веры. Бог хочет нашего спасения, ищет его и жаждет его, и ждёт его. С нашей стороны надо только, чтобы мы хотели, и тогда мы сможем, не собой, но Богом. Нас, православных, Бог через историю так водил, мы так открывались Ему, что без проблем мы никогда не могли. Но признание статуса кво, признание режима ненормального нормальным – это не христианство. Покаяние же – это именно протест против ненормального состояния. В семье бывают трудности, в приходе, в епархии, в государстве, в мире – христианин не может с этим «примириться». Он непременно борется. Но начинает он с себя. Из статьи «Покаяние, исповедь и пост: их значение для православного христианина», в сокращении. |