ВЕРТОГРАД

ТИХИЙ СВЕТ ПОДЛИННОСТИ

Архимандрит Кирилл (в миру Иван Дмитриевич Павлов), родился 8 сентября 1919 года в деревне Маковские Выселки, примерно посредине между Тулой и Рязанью. Многие годы он являлся духовником Троице-Сергиевой лавры. Его благословением возникла и жива наша редакция. Более шести лет назад архимандрит Кирилл перенёс инсульт, который сначала обездвижил его, а затем практически лишил возможности общения с внешним миром. Ниже мы печатаем заметки его келейницы, инокини Наталии (Аксаментовой), которая последние полтора десятилетия постоянно находится при нём.

Так вышло, что инсульт случился на моих глазах – внезапно, быстро и с какою-то возмутительной бесцеремонностью. За две-три минуты до этого я ввалилась в больничную палату – весело, шумно, с рюкзаком, сумкой, термосами… Батюшка поправил очки, пошутил над моим альпинистским видом, взял с тумбочки Евангелие, присел на край кровати. Я потрошила свой рюкзак, расставляла термосы с горячей едой, на ходу рассказывала какую-то забавную историю из нашей переделкинской жизни… Вдруг он стал клониться к подушке. Правой рукой снял с себя очки, успел положить их на тумбочку… и рухнул всем корпусом на кровать, завалившись на левую сторону. Пока медсёстры бегали за лечащим врачом, я оставалась с ним в палате один на один. Я беспомощно плакала и теребила батюшку за рукав. Казалось, он в беспамятстве… Но вот он, никогда не оставлявший без внимания ничьей беды, вновь открыл глаза, приподнял голову, повернулся в мою сторону и тихо, но спокойно и твёрдо произнёс: «Ничего не бойся… Слава Богу за всё…» И голова его снова безжизненно упала на подушку. Так была проведена черта между двумя совершенно разными жизнями – жизнью до и жизнью после инсульта.

* * *

Судя по тому спокойному мужеству, с каким были произнесены эти последние слова, случившееся не застало его врасплох. Оно застало врасплох меня и всех нас – тех, кто окружал и выхаживал батюшку первые восемь месяцев после инсульта, и тех, кто не имел возможности послужить ему практически, но мыслями и молитвами своими пребывал с нами и с ним – у его металлической кроватки с выдвижными бортиками… Все мы тогда загоревали, затужили обречённо и сиротливо в своей – без него – никомуненужности, неприкаянности, одинокости. Такое уж у отца Кирилла удивительное человеческое свойство – рядом с ним никто не ощущал себя ненужным, забытым, безнадёжно неисправным. Инсульт не собирался сдавать позиции. Скоропостижная, громом обрушившаяся беда продолжилась многотрудным и очень долгим подвигом. Подвигом доверия и поразительной преданности Богу. И подвиг этот, как убеждаемся мы вот уже почти шесть лет, есть великое обо всех нас Божие попечение и недомыслимая Его к нам милость.

* * *

Никто не мог и предположить, что мы дотянем, сдюжим, доживём, дотерпим до такой вот даты – до 90-летия батюшки. И без инсульта встретить такие годы нелегко, а уж с инсультом… Силы отца Кирилла, конечно, оставляют. Но – не побоюсь парадокса – подобного рода слабость и бессилие возможно понести только чрезвычайно сильному человеку. Когда слабому плохо, об этом «плохо», как правило, должен знать весь мир. А батюшка и сейчас не перекладывает ни на чьи плечи своего креста. Слова «плохо» мы не слышали от него ещё ни разу. Были моменты, когда мы даже упрекали его в том, что он никогда нас ни о чём не попросит, ни на что не пожалуется, не проявит чисто человеческой, извинительной в его положении слабости. «Как я могу… Вы ведь не железные», – отвечал он. Навык уважительного и бережного отношения к людям, к их труду, привычка ни в коей мере не обременять их собою – это казалось чем-то само собой разумеющимся, но в годы его болезни вдруг засверкало перед нами как алмаз.

* * *

Единственное право, которое решительно оставлял за собою отец Кирилл,– это право отстаивать собственную обыкновенность, незначительность… Не думаю, что кто-то вспомнит хотя бы одно его откровение о случаях сверхъестественной ему помощи, о небесных знамениях и чудесных явлениях – о том необычайном, что могло поставить батюшку в исключительное положение среди людей. Как он расстраивался, когда в начале 90-х, кажется в «Комсомолке», появилась статейка о его почти сказочной прозорливости! Досаде его не было предела. Статейка была действительно примитивная, плоская, пошлая, но дело своё сделала – Переделкино стали осаждать толпы зевак, желающих заглянуть в будущее. Только будучи уже парализованным, он иногда как бы нечаянно срывал заветные покровцы с мистической стороны своего бытия, но тут же спешно спохватывался…

– Ты молишься, батюшка, да? – спрашиваем мы, разглядев его необычайное состояние и ожидая услышать, быть может, нечто.

– Да нет, так… Вспоминаю вот… – и делает вид, что засыпает. Однако от нас, неотступно дежурящих у его кровати день и ночь, не могло быть совершенно утаено его иноческое бодрствование. То он произносит разрешительную молитву, то перечисляет чьи-то имена, то пытается (когда ещё мог) тихонечко что-то напеть из всенощной или литургии… С людьми, на людях прошли все пятьдесят лет его монашества; с людьми, в памятовании об их горестях и заботах он пребывает и по сей день.

* * *

Старцем он себя, насколько я могу судить, никогда не считал. Но также не считал себя вправе отказывать приходящему. Это породило великую проблему: как сделать так, чтобы желающие попасть к нему люди всё-таки побывали в его переделкинской келье и чтобы батюшка имел хоть какое-то время на отдых?..

– Что я могу? – говаривал он в те дни.– Разве только выслушать человека.

И он выслушивал… Было время, что и с полудня до двух часов ночи… В обеденные часы, забывая снять кухонный передник, я прибегала звать его на трапезу к нам, в соседний корпус. Даже если ему было не до еды – он приходил всегда вовремя. К тому же считал непременным своим долгом принять участие в послеобеденном мытье посуды. Без тени мрачной серьёзности, без напыщенной назидательности – весело, благодушно, как будто это само собой разумелось – перемывал гору наших грязных тарелок и чашек (другую гору мы с сёстрами успевали спрятать), а после снова шёл принимать людей… Так – каждый день. И нам это тоже в конце концов стало казаться делом обычным. Ну, моет батюшка посуду и моет – что тут такого?..

* * *

Не обидеть бы человека, сохранить бы мир в его сердце – вот, пожалуй, главная забота батюшки, его ключевое переживание на всякий час... Зачастую складывалось впечатление, что не было и вовсе никакого подвига. Так просто и доступно он себя вёл. Не было ни одного случая, чтобы он отказал кому-либо, ссылаясь на необходимость чтения монашеского молитвенного правила. Можно было предположить, что правило он просто опускает. На самом деле он исполнял его после полуночи. Когда правило помогала читать я, оно существенно сокращалось. Потому что я уставала, а он очень предупредительно относился к чужому изнеможению и не позволял себе возлагать на нас «бремена неудобоносимые»… А ведь он любил это предписанное лаврским уставом келейное правильце, любил как источник живительной влаги. Таким образом, я не столько помогала, сколько лишала его драгоценных минут утешения. Но в его присутствии об этом не думалось; просто верилось, что всё происходящее прекрасно. А то, что ещё будет, будет только хорошим, светлым, добрым и нескончаемым… Таким, как любовь в его лучистых глазах.

* * *

Рядом с ним у тебя всегда было право на ошибку. Мало того – у тебя было право иметь собственное мнение. Несогласие не вызывало у отца Кирилла ни недоумения, ни огорчения (огорчения он, по крайней мере, не показывал). Он с интересом и уважением выслушивал иную точку зрения и, если убеждался в её обоснованности, мог изменить свою. Отец Кирилл никогда не доминировал и никому не навязывал своих представлений о жизни. Выслушав вопрошавшего, неспешно расспросив о подробностях дела, он деликатно предлагал свой вариант решения проблемы, а дальше – наше право выбирать. Жизнь сама открывала впоследствии, что его совет был единственно верным. Я не перестану удивляться тому, с какою лёгкостью иные духовники могут развести супружескую пару, направить в монастырь колеблющегося в своём выборе человека или как-то ещё кардинально и грубо поменять человеческую судьбу. Отец Кирилл относился к человеку предельно бережно, взвешивал каждое своё слово, чтобы не задеть чужого самолюбия, не поранить немощную душу. А на ошибку он не то что грубо не указывал, но вообще делал вид, что ничего не происходит. Давал человеку возможность самому разобраться в заблуждении. Недаром один из его любимых фрагментов «Отечника» – история с Пименом Великим, не обличившим дремавшего на клиросе во время службы брата, но давшим ему спокойно отдохнуть. Его умение предпочитать ученичество учительству, послушничество начальствованию поражало до глубины души. Другое дело, что нам самим следовало иной раз догадаться – не столько делиться с ним своими соображениями, сколько помолчать в его присутствии. Пользы от этого было несравненно больше.

* * *

Из категории «обыкновенных» добродетелей – и его монашеская дисциплинированность. На моей памяти есть случаи, когда он имел право вполне самостоятельно принять решение в той или иной ситуации, но звонил в Лавру, чтобы испросить благословение наместника. Однажды, когда наместник отсутствовал, отец Кирилл направился в переделкинский храм испрашивать разрешение у здешнего настоятеля. Когда же не оказалось и настоятеля, чтобы получить одобрительный или отрицательный ответ, отец Кирилл принял решение отказаться от предложенного ему мероприятия. И это – невзирая на то уважение, с каким и само лаврское начальство относилось к батюшке. В первые восемь месяцев инсульта, когда жизнь его буквально висела на волоске, разговоры о смерти, о возможном скором её посещении стали неотъемлемой частью нашего больничного бытования. Был момент, когда нам пришлось спросить еле живого батюшку, где бы он желал быть захороненным. Не правда ли, странно спрашивать о таких вещах послушливого монаха? И он дал нам понять, что это действительно странный вопрос. «У меня есть начальство, чтобы распорядиться в этом», – ответил батюшка.

* * *

В 2009 году у отца Кирилла не только 90-летний юбилей, но исполняется ещё и 55 лет со дня его монашеского пострига, 55 лет диаконской и священнической хиротоний... (Статья была подготовлена к 90-летию старца Кирилла, отмечавшемуся в 2009 г. – Ред.) Это очень серьёзные цифры. Надо ещё учесть, что на долю его поколения выпало слишком много тяжёлых испытаний. Человеку с его биографией, дожившему до таких лет, можно только подивиться. Тут и коллективизация, заставившая страдать родных и близких, и полуголодная юность в обстановке тотальных доносов и повсеместных арестов, и Отечественная Война, и небывалая тяжесть послевоенных лет. А уж о том, каково было учиться в духовных школах и спасаться в монастыре в атеистическом государстве, – и говорить не приходится… Иногда задумываешься о том, что же должно преобладать в характере человека, прошедшего такие испытания и сохранившего не только человеческий облик, но и детское жизнелюбие?.. Воля, твёрдость характера? Да, они есть, безусловно. Вера и решимость? И они присутствуют также. И всё-таки ничего нет твёрже и сильнее… мягкого сердца, исполненного состраданием ко всему миру. Он не считал себя благодетелем человечества, напротив – он был счастлив самой возможностью делать добро. Облагодетельствованным был он сам. Года три назад, уже прикованный к постели, он сказал: «Я благодарю Бога за то, что мне довелось послужить людям...»

* * *

Вспоминаю сейчас годы в Переделкино. Наши коридоры были буквально до потолка завалены коробками с конфетами, упаковками книг и иконочек – вручить приходящему подарок было делом непременным. Батюшка получал массу удовольствия, когда было что подарить человеку. А уж шоколадки раздавались им повсюду: помимо непосредственно приезжавших к нему людей, ещё и дворникам, садовникам, сантехникам, сторожам, милиционерам, электрикам, трудившимся в резиденции, и каждый бывал спрошен о здоровье, о текущих делах… То весёлое воодушевление, с которым батюшка вручал тебе угощенье, обязательно передавалось твоему сердцу.

А в одиночестве отец Кирилл не оставался даже во время кратких вечерних прогулок – обязательно кто-то «пристраивался» для беседы. «Как там наш батюшка?» – спрашивали у меня со слезами на глазах милиционеры, дворники, сантехники, когда я ненадолго наведывалась в Переделкино из больницы. Так же теперь «горюют» и безответные письма. Теперь мы просто выписываем имена отправителей и отдаём эти списки в алтарь на поминовение, а прежде батюшка тщательно работал над каждым из этих посланий. В течение месяца ему приходилось отвечать на двести или более писем, а если с этой «месячной нормой» не справлялись – количество, соответственно, возрастало… Но сегодня и я сама, как никогда прежде, ощущаю эту острую необходимость в его чутком и пристальном внимании к моей душе. И очень жалко других. Они подчас и от самых близких не получают толики того тепла и внимания, которыми в своих письмах одаривал их батюшка. Что примечательно: более всего его любви и поддержки доставалось именно человеку-грешнику, тому нищему духом, который сам считал себя таковым… Отец Кирилл был просто счастлив, встречая такую душу.

* * *

…И всё-таки он – с нами. А мы – в его добром сердце. Многих, я знаю, согревает одна только мысль о том, что существует келья в Переделкине, существует эта металлическая кроватка, специально приспособленная для «лежачих» больных, существуют замечательные противопролежневые матрасы, которые обеспечивают такому больному относительный комфорт… Существует, да нет – живёт, молится и поминает нас наш дорогой, милый и добрый отец Кирилл. Когда в тот первый ужасный год после инсульта он в очередной раз умирал и шла речь о трахеостоме, нам было предложено везти его в Германию, к лучшим, как принято считать, врачам, к лучшей медицине. Святейший Патриарх был готов содействовать со своей стороны. По его поручению приехал тогда в больницу лаврский наместник, чтобы также поднять вопрос о Германии. Только в этот раз отец Кирилл не послушался. Еле живой, измождённый пневмонией и мучительными бронхоспазмами, он тихо произнёс: «Никуда не поеду».

А врачи у нас в России – самые лучшие. И тогда спасли нас, и ещё не один раз спасали, с Божией помощью, за эти годы. Если сейчас перечислить имена всех медиков, принимавших непосредственное участие в лечении батюшки, получится серьёзный список. От академиков и заведующих отделениями до простых сестёр-хозяек и лаборанток. Всем им – низкий земной поклон. Они – прямые «виновники» 90-летнего юбилея отца Кирилла.

* * *

О его жизни ещё будет собирать материалы лаврская братия, составят свои воспоминания те, кто не один десяток лет его знал…Всё это непременно будет со временем, а сегодня – сегодня мы просто храним в наших сердцах чувство благодарности за тот тихий, кроткий свет христианской подлинности, который излучают на нас жизнь, подвиг и даже сам облик этого человека. Христианин воспринимает человеческие потери не совсем как потери, и животному паническому страху нет места в его душе. Страшно утратить ту ниточку духовной связи, которая объединяет нас с теми, кого мы любим и кто душу свою за нас полагал. Но это в нашей власти – потерять или не потерять.

* * *

Вот так едешь порою в трамвае или метро. Кругом многолюдье, обычная московская толкучка, суета… А у тебя в рюкзачке маленькая такая книжка лежит, любимая книга твоего духовника, с которой он никогда не расставался и знал почти наизусть… «Новый Завет» называется. Открываешь её на любой странице… Мы, сильные, должны носить немощи бессильных и не себе угождать… И видишь перед собою лицо этого человека, в душе которого любая твоя горечь утопала, как в море. И понимаешь, что ничто не может прекратиться совсем, когда есть такое Слово у земнородных. Слава Богу за всё… А как же иначе?

назад

вперед

На глав. страницу | Оглавление выпуска | О свт.Стефане | О редакции | Архив | Форум | Гостевая книга