МАСТЕРСКАЯ
СЫНОВНИЕ ПЕСНИ
Музыкальная стезя и надежды иеродиакона Рафаила, келейника старца Илия
 Алексей Романов (в монашестве – Рафаил) родился в 1967 году в степном Михайловском районе Волгоградской области, в многодетной семье. Позднее семья переехала в Подмосковье. Петь начал, ещё учась в школе, где его даже прозвали Певцом. Крестился и духовно окормлялся у известного пастыря отца Валериана Кречетова. По его же благословению в начале 90-х отправился подвизаться послушником в Оптину пустынь. В 1992 году там был рукоположён в иеродиаконы. В монастыре стал келейником российского старца Илия. Батюшка Илий благословил о. Рафаила на создание в 2005 г. «Православной музыкальной дружины “Сыновья России”», в которой иеродиакон теперь является автором музыки, вокалистом и гитаристом. Первый концерт «дружины» состоялся в Ярославле, в память Новомучеников и исповедников Российских. |
Первые опыты
– В каждом начинании бывает такой миг, который можно назвать отправным. Особенно в творчестве. Поэтому хотелось бы узнать: когда вы, отец Рафаил, начали писать музыку?
– Это, в общем-то, был трагический момент. Я приехал в 1982 году в Волгоград к родственникам, в семью моего двоюродного брата Николая Антоничева, проходившего службу в Афганистане. И как раз зимой, когда я там гостил, в дом вошёл человек, сообщивший, что брата больше нет в живых. Николай был младшим сержантом, командиром, он поднял в атаку своих и погиб от первой пули в голову. Его привезли в цинковом гробу, хоронили при мне. Когда родителям пришла отдельно его форма, был там и блокнот с его стихами. Они меня сильно тронули. К ним я и сочинил свои первые незамысловатые мелодии. Их же потом исполнил под гитару. В школе ребятам понравилось. Так это начиналось.
– И какие это были песни?
– В основном грустные. Конечно, у каждого человека, когда он растёт, бывают моменты и радостные, и печальные. Но, видать, вся Россия в то время – к середине 80-х – уже нахлебалась горя. Какая-то во мне была печаль о народе... Веселились в стране и в ту пору, но смотрелось это уродливо. Не от души, а словно заставляя себя, что-то придумывая…
– Последний альбом вашей «музыкальной дружины» называется «Кто пчёлок уважает». Кажется, так называлась одна из ваших первых песен?
– Да, помню, слова этой песни пришли ко мне необычным образом. Как-то получилось, что отклеились обои на стене и под ними оказался напечатанный в каком-то издании текст этого стихотворения про пчёл. Только через двадцать лет – в 2009 году – я узнал имя автора. Пётр Алексеевич Синявский случайно услышал мою песню и приехал познакомиться. Теперь у нас хорошие отношения, он предложил писать песни на его стихи и в дальнейшем. А тогда я почему ещё на них обратил внимание – потому что учился в техникуме на пчеловода. Это было в г. Птицеграде близ Троице-Сергиевой лавры. Как сейчас помню: экзамен, а меня преподаватель просит прихватить с собой гитару. Конечно, в техникуме знали, что я исполнял разные песни, но одна им пришлась больше всего по душе – естественно, про пчёлок. И вот я сыграл на экзаменах…
– Вместо того чтобы тянуть билеты?
– Нет, конечно, знания – само собой. Естественно, приятно было и пятёрку получить, и то, что многие учителя собрались послушать. Но профессия пчеловода такая, что человек, в общем-то, для себя учится. Потому что потом тебе даётся пасека и только ты в ответе за то, как будешь её вести.
Приближение к Оптиной
– Традиционно мы задаём вопрос о том, как вы пришли к вере. Были ли у вас верующими родители?
– У меня были очень верующие бабушка и прабабушка. Помню из детства: придёшь к бабушке ночевать, а она, сидя на койке, молится. И ночью проснёшься – молится… Наверное, это от неё вера и передалась мне, так сказать, перепрыгнула через родителей, потому что они были далеки от Церкви. Сам я с детства любил храм, чувствовал в душе, что Бог есть. Всегда на церкви глядел с любовью, тянуло зайти. Но родители смотрели на это дело не слишком одобрительно. Это потом, когда я ушёл в монастырь, они пришли к вере.
В семнадцать лет я уже осознанно принял крещение. Это случилось в Покровском храме подмосковного села Акулово, отец Валериан Кречетов меня крестил. Ходил я в акуловский храм, молился, приближался к храму, службам, исповеди, ко всему церковному укладу. А потом пришло такое сознание, что мне желательно уйти в монастырь. Самому человеку на это трудно решиться. Я обратился к духовному отцу, он меня благословил на это дело и подсказал куда – в Оптину, потому что там есть старец. И вот в девяностом году произошло самое главное событие моей жизни – я ушёл в монастырь. Настоятель Оптиной пустыни – тогда им был о. Евлогий, ныне владыка Владимирский и Суздальский, – принял меня. Тогда же сразу я встретил там и батюшку Илия, он благословил остаться. К тому времени в миру у меня уже было хозяйство – я ведь к сельскому труду с детства привычный. Слава Богу, что была осень и пчёлы уже уходили в зимовку, то есть по ним-то я был свободен. А вот как со стадом быть – козами, овцами, которых я пас? Приехала из монастыря машина – загрузили туда скотину и вместе поехали. Так, со стадом, я и прибыл в монастырь. Ну и дальше уже стал с помощниками трудиться на хоздворе – сделал ясли овцам, козочкам…
– А пчёлы?
– Да, я пасеку тоже там создал. Меня благословили: раз ты пчеловод – давай. Когда я впоследствии передавал пасеку, она состояла примерно из сорока семей… Тогда братии мало было, человек двадцать, каждый, можно сказать, на вес золота. Шесть лет занимался хозяйством, обучил тех, кто в дальнейшем меня сменил.
– А как вы стали келейником у батюшки Илия?
– Возле монастыря есть скит, и батюшка там находился. Иногда он говорил: приходи ночью на службу. Ну, я приду ночью. Другой раз, третий… Потом, когда его из скита уже переселили в монастырь, то я почаще ходил. В один из дней все ушли на трапезу, а меня он оставил в келье. С этого дня, можно сказать, я и стал келейником. Вечером с хоздвора приходил поздно, задерживался, и он как-то пошутил: не ходи, мол, а то милиция заберёт… Был ещё такой смешной случай. У батюшки был брат Иван Афанасьевич (уже преставился), он приезжал в Оптину. А я в ту пору был похож, наверное, если не на ребёнка, то на уж очень молодого человека. И вот он смотрел, смотрел, что целый день я там чего-то кручусь под ногами, ну, в его понимании. Вечер пришёл, стемнело. Я в келию захожу, а он, значит, к батюшке подходит и говорит: «Батюшка (он его тоже так называл), что тут мальчик-то ошивается вокруг вас? Где его мама? Пускай домой идёт». Ну, батюшка чуть ли не засмущался, сказал, что я – его келейник.
Видение гитары
– Отец Рафаил, а что тогда было с вашим увлечением музыкой?
– Когда в Оптину уже пришёл, то никаких гитар, песен, естественно, не было. И я с этим как бы распрощался. Самое главное было – это послушание, кому какое благословят: кто при храме, кто на хоздворе, кто с паломниками. Потом меня взяли на клирос петь.
В 93-м году убили троих наших братий – иеромонаха Василия, Ферапонта, Трофима. Отец Василий был близок мне, я к нему частенько ходил: носил молоко, самодельное козье масло, мёд приносил ему. Хоть он и был спортсменом прежде, но, видать, надорвал сердечко – оно у него было слабенькое, да и монашеский труд тоже – он ночами молился… Надо было здоровье восполнить какими-то естественными витаминами. Бывало, в келию запустит и угощает – он всех угощал конфетками. А мне было приятно не то что получить, а, наоборот, принести. В миру отец Василий окончил МГУ, писал стихи. И вот после того убийства проходит время и ко мне попадают эти его стихи. Меня сразу поразила такая параллель: ведь в своё время ко мне тоже попали стихи убитого на войне моего брата.
Стихи отца Василия – это было переложение псалмов на современный язык – меня тоже сильно тронули своим необычным каким-то внутренним смыслом. Когда я их читал, я чувствовал, что музыка уже заложена в них – оставалось только гитару взять и наиграть. А так как это было в монастыре и никто не позволял себе такие вещи, я почувствовал, что в этой ситуации нужно что-то предпринять. Тогда я подошёл к могиле отца Василия и помолился, чтобы он управил: если это как-то сочетается с волей Божией, есть на то благословение – можно ли мне на его стихи наиграть песни? Это был девяносто третий год. Не помню, сколько времени прошло после этого, вдруг мне такой необычный сон: спускается откуда-то сверху гитара, обёрнутая в целлофан, и голос не голос, а понимаю я: ну, мол, хочешь – принимай, хочешь – нет. Вроде как духовно она тебе не поможет, но и не повредит. Весь смысл этого рассказа – ответ на вопрос, почему монах запел.
– А в монастыре-то у вас не было гитары на самом деле?
– История эта имела продолжение. Спустя немного времени случилось небольшое чудо: кто-то привёз в монастырь гитару – и точь-в-точь в таком же целлофане, в каком я видел её до этого во сне... Ну, и я её получил. В то время я работал, как уже говорил, на хоздворе, а там была такая старенькая матушка Мария, жила в домике при монастыре. Это в пяти шагах, только прудик перейти. Я к ней заходил – она напоит чайком, чем-нибудь угостит. И у неё была такая уютная кухонька – я там закрывался и играл. Времени на эти песни не было – я их сочинял или играл ночью. Ночью поиграешь, а утром надо идти на полунощницу. Монашеская жизнь, она строгая, и не дай Бог опоздаешь: подрясник снимут – и будешь полгода ходить так. Это и случалось, когда кто-нибудь опаздывал по разным причинам. И вот по два-три часа в сутки спал, но такой был дух, что я не чувствовал усталости, – он поддерживал, всё восполнял. Встаю, иду на службу, а батюшка шутит, глядя на меня: «Ну, вижу, что спать не хочешь», а я отвечаю: «Да нет, в самом деле всё нормально».
– И как ваше песнотворчество явилось на свет Божий?
– Потом мне подарили диктофончик, и на годовщину гибели отца Василия я впервые напел его стихи, 12-15 песен, точно не помню. За девять дней до убиения отец Василий дал интервью журналистам, он говорил о наших днях, о жизни монаха – на плёнку был записан его живой голос. Я разбил это интервью так, чтобы его голос на кассете предварял песню. То есть его спрашивает корреспондент, отец Василий отвечает, и, прежде чем задать второй вопрос, я исполняю песню. И так по смыслу всё было увязано. К сожалению, у меня эта кассета не сохранилась. Я тогда раздал этих записей штук сто или больше, и многим понравилось. Помню, особенно чада отца Василия благодарили.
– А как отнёсся к вашим музыкальным занятиям отец Илий?
– Сначала я стеснялся, не говорил ему об этом. Но надо было всё равно открываться. И вот в том же 93-м году я решился: поставил ту самую записанную кассету на магнитофончик, привезённый батюшкой ещё с Афона. Поставил и молчу. Он слушает и не поймёт… В Псково-Печерском монастыре, он рассказывал, у него был сосед иеромонах Роман, который пел. Но тут вроде не он… Батюшка всё жаловался, что у него слух не очень – но уж, во всяком случае, понимание и чувство-то у него есть. И вот он слушает: что-то здесь не то. «Кто это поёт?» – спрашивает. Отвечаю: «Батюшка, я». Вижу, он вроде как опешил: как это, в его жизни появляется келейник, будущий или состоявшийся, который вдруг вносит что-то новое… Он же просматривает это вперёд: как, что дальше? Позволить мне такую деятельность либо сразу прекратить? Помню, первое время батюшка меня смирял – скажет, мол, иди об пенёк разбей этот свой инструмент. Ну, брал гитару, шёл и разбивал об пенёк (о. Рафаил смеётся).
– ...И приносили показать разбитую по послушанию гитару?
– Нет, батюшке показывать незачем, вид мой уже и так был весь «обломанный» такой. Ну и что ж, побудешь с полгода без гитары. Потом всё-таки тянуло меня к этому делу, и опять появлялась откуда-нибудь гитара и поселялась в келии под койкой – хоть пять минут в день, да подержу её в руках. Вот сейчас, когда бывают концерты, почему я не могу исполнять наизусть, а с листа пою? Потому что многие песни я быстро-быстро придумывал; напою, а учить времени нет, да и память у меня не особенно крепкая...
Сыновья России
– А как сейчас отец Илий воспринимает творчество, отношение изменилось с тех пор, как благословлял гитару об пенёк?
– Нет, сейчас наоборот. Батюшка, он же как флюгер – только не от ветра зависимый, а от благодати Божией. То есть он чувствует, что это народу надо, – и благословляет. Вот встречались мы со Святейшим, я рассказал, что занимаюсь такой деятельностью. Он говорит: «Это интересно для нас сейчас». Действительно, посмотрите: альтернативы развлекательности нет ни по радио, ни по телевидению. Нет такого, чтобы был открыт путь патриотической песне (не так чтобы один-другой раз показать, подразнить и спрятать). А ведь есть певцы и вообще талантища такие, которых тоже никто не знает. Все скрыты. Это я тут вот, при батюшке, может быть, только поэтому мои песни и стали известными, а так бы тоже – никто ничего. Поэтому батюшка и благословляет меня на концерты, хотя не всегда: он вразумляет, что должна быть соблюдена золотая середина в этом.
– И часто приходится ездить?
– Раньше мы практически каждый месяц давали концерты. Записывали альбомы – мало какая группа сможет выпустить в три года девять альбомов. В связи с переездом из Оптиной в Переделкино был годичный перерыв...
– А «мы» – это кто?
– Я же не один играю, а с ребятами. У нас группа «Сыновья России». Меня с ними познакомили в 2005 году, и с тех пор мы играем концерты, записываем диски.
– Каково отношение публики к тому, что со сцены выступает монах в подряснике, а не просто бард?
– Многие удивляются. Если люди подготовлены, они, понятно, с уважением относятся. Приходят и настроенные критически: ну что там православные могут исполнить! А в конце, глядишь, уже сидят с другими лицами, задумавшись. Первую часть концерта мы начинаем с молитвы о России, которая как бы разбивается на четыре части: исполняем четыре песни, опять молитва читается, и так пока вся молитва до «Аминь» не дойдёт. Как-то концерт у нас был в Волгограде. Там отец Александр Половинкин, профессор, заслуженный протоиерей, прослушав концерт, высказался в том смысле, что он побывал как будто не на концерте, а на богослужении. Такое сравнение дорого для меня.
Конечно, духовные песни – особый жанр. В Можайске на наш концерт пришли ветераны, воины. Я там исполнил патриотические песни, но одна бабка не выдержала, встала и говорит: «А повеселей давай!» Ну, заскучала. Я говорю: «Вы знаете, сейчас не время, по-моему, веселиться. Будем веселиться, когда наша страна придёт к вере, когда русские люди скажут, что да, Бог есть, Ему мы будем только поклоняться и служить, – вот тогда действительно можно будет повеселиться». И все слушатели на неё: не нравится, так уходи!
– Есть ли у вас творческая мечта?
– Коль уж Святейший благословляет, есть задумки. Хочется, чтоб наши концерты больше запоминались. Не обязательно копировать современные пляски, где всё сверкает. Но достойно, в православном смысле, всегда можно сделать. И есть, конечно, желание по возможности больше поездить по России с такими концертами.
– Посмотреть страну?
– Нет, другое. Я чувствую, что многим не хватает этого – услышать о Боге, о России распятой.
– Один из ваших альбомов посвящён памяти Николая Мельникова, автора поэмы «Русский крест», убитого близ Оптиной в 2006 году…
– Да, он составлял нашу программу. Он писал прекрасные стихи: «Огонёк», «Твоя Россия, думай о ней», «Мама», «Тоска»… К ним я написал свои мелодии, ему понравилось. Однажды я его попросил написать песню, которая у меня жила только в названии – такое бывает. «Коля, – говорю ему, – песни нету, а название есть – “Россия, не стань Иудой”. Напишешь?» Он говорит: «Ну, интересно. Хорошо, подумаю». Мы расстались, а минут через двадцать звонит: «Написал!» – и прислал песню по факсу. Когда он приехал к нам с ребятами на студию и мы её исполнили, был очень доволен.
Один вздох
– Вы предпочитаете писать мелодии к уже написанным стихам?
– Да, сам я практически стихи не пишу, может, пару-тройку написал всего. У нас и так много прекрасных поэтов. Я уже не говорю о таких величинах, как Сергей Есенин, Сергей Бехтеев, но есть и прекрасные современные поэты из глубинки, например Сергей Дурницкий из Орловской области, монах Варсонофий из Жабынского монастыря, а также Николай Водневский, Юрий Сергеев, монах Силуан с Афонской Святой Горы.
– А что именно близко вам в этих стихах?
– Иной раз берёшь сборник, а там один стих, который тебя чем-то затронет. Мне важно, чтобы в них не было витиеватости, чтобы они были написаны просто, но изящно, чтоб слова людям сразу как бы в сердце вливались. Миссионеры как проповедовали? Они входили в то, как живёт народ, становились такими же. И вот благодаря этому приближению люди открывались им.
– Это лирическая или миссионерская поэзия?
– Скорее, это стихи миссионерской направленности, потому что у нас концерты патриотического характера. И когда меня люди просят исполнить что-то такое лирическое, я им говорю: «Поймите, если я буду исполнять лирику на концертах, то получится так, будто я вас пришёл ублажать. Но вы же люди уже верующие, вам это только для утешения, для духа». Многие почему пока не пришли в храм? Потому что это для них ещё непонятно, сложно. Но вот человек слышит: вроде и музыка современная, подходит – а слова какие-то другие. Он прислушивается и понемногу, незаметно для себя приближается к храму. Военный человек вроде бы грубый, а послушал песни «Я у Господа в долгу поныне», «О мой друг, ты душою изнемог» – и грубая его оболочка как будто растворилась и в него Господь входит…
– Какой реакции вы хотели бы достичь у зрителей: чтобы в конце всплакнули, задумались?..
– Мне хочется, чтоб после концерта человек уже не мог просто просиживать, проматывать жизнь. Часто на мирских концертах человек веселится и ему там хорошо, а как вышел – ощущает себя опустошённым. И вот мне хотелось бы, чтобы наши песни, наоборот, насыщали человека. Пусть это будет хотя бы один вздох… Вот идёт человек мимо страждущего ближнего, например калеки, пусть даже спешит и ему некогда или нечего подать, но у него загорелось в душе соболезнование, хотя бы он об этом инвалиде просто вздохнул – и всё, Господь уже услышит это! А если человек каменно прошёл мимо – он потерял, и очень много. Я хотел бы, чтобы наш слушатель после песен мог вот так, с болью, вздохнуть о ближнем. Пусть он ещё Бога не знает, но если всё-таки ближнего возлюбил, значит, наполовину познал Творца.
Беседовал Игорь ИВАНОВ
Фото автора
МУЗЫКАЛЬНЫЕ АЛЬБОМЫ «СЫНОВЕЙ РОССИИ»:
|
 | назад |
| вперед |  |
