ПРАВОСЛАВНАЯ ЖИЗНЬ
ПУТЕШЕСТВИЕ НЕОФИТА В ПОИСКАХ СМЫСЛА ВЕЛИКОРЕЦКОГО ХОДА
Как я пошёл в Великорецкий крестный ход, почему перестал в него ходить
и пойду ли снова
Вместо пролога
– Вы идёте в крестный ход?
– Нет, а это обязательно?
– Но вы же православный. Все православные идут в крестный ход.
– А вы тоже православный?
– Да.
– А почему тогда без бороды? Разве православные мужчины не должны носить бороду?
– Ну, вы тоже сравнили – бороду и крестный ход!
– Я просто хотел узнать, зачем вы в него идёте?
– Ну, не знаю. Просто иду, и всё!
– А хотите узнать?
– А вы сами ходили в крестный ход?
– И да, и нет.
– Как же это так?
– Тогда послушайте.
На огородах
|
Странное дело, я родился и вырос на Вятке, а о Великорецком крестном ходе узнал только взрослым человеком. Было это в начале 1990-х годов. Тогда мы с супругой и маленькой дочкой жили в Кстинино, в старом «поповском» доме, с окнами на старинный храм, широкими половицами и полом в полтора наката. Построенный в центре села, на высоком подклете, этот просторный дом после революции 1917 года сразу привлёк внимание советской власти. Отобрав дом у семьи сельского священника, она устроила в нём сельсовет, куда приходили друзья власти, а в подвале – тюрьму, где содержались враги этой власти. Хотя ещё пять-десять лет назад все они были односельчанами, прихожанами одного храма, братьями и сёстрами.
Взяв в руки государевы вожжи, эта власть правила круто и решительно, ломая и строя, не жалея ни своих, ни чужих. Но со временем вожди состарились, старый запал прогорел, пропал страх, а вслед за ним из магазинов исчезли товары. И когда в августе 1991 года ГКЧП попытался эту власть спасти, ни один житель села не вышел на улицу, чтоб её защитить. Не только потому, что все эти годы она решительно и последовательно искореняла веру, отслеживая каждое движение людей в сторону храма. Это могло смутить лишь тех, кто любил Церковь. Нет, теперь, после нескольких десятилетий безбожия, всё было куда прозаичнее – измученные безденежьем и уже никому не верящие селяне уткнулись в свои огороды, и потому всё, что происходило за границей этих нескольких соток, их попросту не волновало.
Именно тогда мне на глаза попалась небольшая заметка о Великорецком крестном ходе, которую сопровождала чёрно-белая фотография: молодой священник в отяжелевшем от влаги подряснике с крестом в руке шёл во главе немногочисленной колонны паломников по раскисшей лесной дороге. И от этого снимка повеяло другой жизнью – ещё незнакомой, но глубокой и настоящей. Там, в этой далёкой жизни, которая одновременно текла где-то рядом, люди жили молитвой, мужественно преодолевали посланные им испытания и точно знали, зачем и куда они идут. Это было именно то, что, как я понял много лет позже, Церковь называет «новой жизнью во Христе». И мне тоже захотелось пойти с ними на реку со сказочным названием Великая, словно из древнерусских былин.
«Пойти и дойти!»
Между тем приближалось время паломничества, а вместе с ним и конец учебного года (я тогда работал в школе), посадка картошки, дела огородные. И в завершение всего – школьный завхоз откуда-то привёз и высыпал под наши окна две телеги неколотых дров. Поэтому, когда я снова вспомнил о Великорецком ходе, было уже поздно. Паломники снова ушли на Великую, а я со своими дровами и грядками остался «на берегу». И тут я сделал первое открытие – оказывается, одного только желания мало, нужна ещё решимость. Причём за тебя никто этот шаг не сделает, и именно с него начинается твой крестный ход.
Лично для меня до сих пор остаётся загадкой: как и почему люди решаются сделать этот первый шаг? Но, думаю, в целом для нашего поколения 40-летних, оказавшихся в юности перед выбором: или цинизм постсоветской жизни, или робкий шаг к православной вере, мой опыт был довольно типичным. Таким образом, мой первый Великорецкий крестный ход 1997 года явился для меня одновременно и испытанием, и первой встречей с живым православием. Отправившись в него и имея в запасе одну лишь молитву «Отче наш», к концу паломничества я знал наизусть не только тропарь Святителю Николаю, но и, идя вслед за певчими, подпевал вполголоса пасхальные песнопения и угадывал отдельные строки из акафиста святому. Не на словах, а на деле – это была подлинная школа молитвы, о важности которой раньше я только читал. А теперь вот встал и пошёл в первый класс.
Помнится, тот крестный ход ознаменовался для меня ещё одним важным открытием. Уже к концу первого дня пути, в Бобино, я почувствовал, что у меня действительно есть… душа и что ещё целых два дня мне придётся буквально тащить её на Великую реку. Да, именно так – моё тогда ещё молодое тело тащило душу, которая всё это время ныла и просилась обратно домой. На каждом новом переходе душа повторяла примерно одно и то же: «И что тебе дома не сиделось? Куда и зачем ты идёшь? В святцы захотел?» И чтобы заглушить это нытьё, на третий день я начал… молиться. Просто шёл и читал про себя «Отче наш», вслушивался в пение хора, читал акафист Святителю Николаю. И ведь помогало – сомнения на время молитвы отступали прочь, идти становилось радостнее и легче. Я с уважением и немного с завистью глядел на бабушек, у которых всё было наоборот – молитва вела их немощное тело, да так, что они обгоняли меня, молодого и здорового, но слабого духом. И это стало вторым важным открытием.
Когда на стоянке перед Великорецким издали я увидел храмы, за спиной словно выросли крылья – и последний переход пробежал так скоро, что входил в село в первой группе паломников. Гордый собственным достижением, я сразу благословился у о. Геннадия (ныне иеромонаха Матфея) на обратный путь. Настроение в Великорецком было такое, что я кипел, сиял и лучился, как начищенный самовар, и чуть ли не налево-направо благословлял людей, леса, луга и птиц, дивно щебечущих на реке Великой в предрассветный час. От усталости не было и следа. И даже трудности обратного пути не испортили этого вдохновенного настроения.
Помню, как, наполненный им до краёв, я вышел из автобуса на своей остановке и прямо «в чём покорил Эверест» – с загоревшим и обветренным лицом, большим красным рюкзаком, в походной одежде – я зашёл в магазин «Рассвет» и... остановился в удивлении. Здесь было всё, как всегда: всё те же, что и раньше, уставшие за день продавцы что-то взвешивали, заворачивали, протягивали таким же уставшим покупателям, и даже женщина-кассир была всё та же – уставшая и всё время чём-то недовольная.
За время крестного хода я уже настолько привык к той, новой, другой, жизни, что видеть всё это было и странно, и печально. Оказывается, пока я, стиснув зубы, тащил себя на Великую реку, унывал и радовался, и снова унывал, и снова радовался, здесь ровным счётом ничего не изменилось. Словно я вновь вернулся в начало июня, в те дни, когда только ещё решал для себя: идти или не идти? И это неожиданным образом ещё раз утвердило меня в решимости отныне каждый год обязательно ходить Великорецким крестным ходом. «Пусть хотя бы несколько дней в году, – думал я, – но буду жить той самой новой жизнью».
«Преодолеть себя!»
И вот наступил следующий год, а с ним и приблизилось время крестного хода. По наивности я думал, что если с первого раза сумел пройти весь путь, то и дело сделано – я всего достиг, и теперь надо только повторить прежний «успех». Но милосердный Господь не дал мне закоснеть в гордости. Вот только жаль, что я не сразу это понял. А произошло это так.
Как ни пугали меня друзья, первый раз на Великую и обратно я прошёл без единой мозоли и потому затем целый год всем без устали нахваливал старые отцовские кроссовки и раздавал советы «бывалого» паломника. Заслуженные кроссовки с почётом стояли на полке и всем своим видом внушали уверенность: за что угодно, но только за ноги во время нового паломничества я могу совершенно не беспокоиться. В итоге, отправившись в путь и натерев всё, что только было возможно, походкой подстреленного пингвина я дошёл до Великорецкого и, доковыляв до отца Тихона, смущённо попросил благословения выйти из крестного хода. В ответ, улыбнувшись в густую рыжую бороду, отец Тихон сказал: «Утро вечера мудренее. Может, к утру и пройдёт?» «Нет, нет! Не пройдёт!» – решительно замотал я головой, уже мечтая, как вечером следующего дня в кругу семьи буду пить чай с вишнёвым вареньем, рассказывая друзьям о «благодатных трудностях крестного пути». Спустя пару часов я уже мчался в попутной машине в сторону Вятки, стараясь не думать о том, что «сошёл с дистанции». «Ну, ничего, ничего, – успокаивал я себя. – В следующий раз обязательно схожу туда и обратно. А сейчас можно и отдохнуть».
И вот наступил следующий день. Несмотря на усталость, по крестоходской привычке я проснулся ни свет ни заря и сразу почувствовал, что… абсолютно здоров! Всего за одну ночь из подстреленного пингвина я превратился в борзого скакуна! Это казалось невероятным. Ни одной мозоли! Я буквально вывернулся наизнанку перед зеркалом. Ну хотя бы в одном месте что-нибудь вспухло или покраснело. Абсолютно здоров! И тут мне стало невероятно стыдно за то малодушие, что я проявил в Великорецком. «Эх, надо было задержаться, переночевать. Сегодня бы шёл со всеми в обратный путь! Кстати, а где они сейчас?» Я стал лихорадочно вспоминать, где теперь могут идти паломники, и затем целый день, стоило мне только посмотреть на часы, как невидимый диктор внутри меня докладывал: «13.00 – должно быть, идут по Медянскому бору. 16.00 – наверное, вошли в Медяны. 20.00 – пришли в Мурыгино». Впечатление было таким, словно меня разорвало на две части, одна из которых уже пришла домой, а другая всё ещё идёт крестным ходом.
Не вынеся этого разделения, утром следующего дня я отправился к новому мосту, чтобы встретить там паломников и пройти с ними хотя бы последние километры по городу. Когда приблизилась колонна крестоходцев, все они, включая старушек и маленьких детей, казались мне былинными богатырями. Уставшие, но по-прежнему собранные и сосредоточенные, они проходили мимо, а я всё не решался войти в их колонну, считая, что, сбежав из крестного хода, не имею права быть причастным к их подвигу. Неожиданно со мной поравнялась пожилая паломница, которая несла несколько бутылей святой воды. Чтобы хоть как-то искупить своё недавнее малодушие, я предложил ей помощь. К моей радости, она согласилась. Я вошёл в колонну и так, с бутылями, со всеми крестоходцами к вечеру пришёл в Серафимовский собор.
Путь был завершён. И всё же, с моей точки зрения, он не был «вполне успешен» – ведь я «сошёл с дистанции», пропустив его добрую половину. Я по-прежнему мерил крестный ход километрами и отчаянно хотел, конечно, не славы, но хотя бы одобрения. Я ругал себя за малодушие, но не потому, что оно глубоко угнездилось в моём сердце, а потому, что оно и было причиной того самого неуспеха. «Нет, – думал я. – Я не смог пройти этот крестный ход целиком, и потому он несчитовый. В следующем году хоть на карачках, но проползу весь путь. Вот увидите!»
Потрудиться-помолиться
Однако и в следующем году из-за занятости на работе мне не удалось пройти крестный ход целиком. Тогда, преисполнившись энтузиазма, я решил, что обязательно отправлюсь хотя бы в обратный путь и пройду его «за себя и за того парня». Сказано – сделано. Накануне на семейном совете было решено, что на проводы крестного хода до Бобино со мной отправится дочь-второклассница, и мы вместе будем молиться о маме, которая осталась дома, так как ожидает малыша.
К этому времени у меня уже появились знакомые священники-крестоходцы. Один из них посоветовал в пути держаться ближе к иконе, духовенству и певчим, чтобы «молитва у тебя постоянно звучала в голове, так и идти легче». Но в первый день осуществить это не удалось. Мы с дочкой просто не успевали за головой крестного хода, которая, восстав с привала, каждый раз бодрым шагом устремлялась вперёд, задавая всем и темп, и тон. Спустя два дня я снова приехал в Великорецкое, всё так же полный желания «потрудиться». Теперь я шёл один и уже не отставал от головной группы. Идти с молитвой было действительно легче. Тем более что, в отличие от меня, свеженького, крестоходцы уже изрядно устали и теперь уже не так рвались вперёд.
|
Сам вид этих собранных и молчаливых людей с обгоревшими на солнце и обветренными лицами внушал уважение. У большинства за плечами – уже не одно паломничество. Многие из них были сама сосредоточенность – ни одного лишнего слова, жеста или даже шага. На привалах они были всё так же скоры и собранны, как в пути. Пока священники молились, сопровождавшие их паломницы в два счёта выверенными движениями постилали на траву клеёнку, на которой, как на скатерти-самобранке, появлялись бутерброды, печенье, огурцы, помидоры и даже горячий чай. Только здесь, в краткие минуты отдыха, первопроходцы позволяли себе поговорить. Но никак не о пустяках, а непременно о чём-то духовном – о том, «как важно принять великорецкую традицию из рук бабушек, которых с каждым годом становится всё меньше», «как умилительно идут крестным ходом дети», «какие молодцы родители NN, которые взяли с собой в паломничество грудного младенца» и т.д. Едва ли не постоянно звучало «спросите у батюшки», «как батюшка благословит», «что скажет батюшка».
Затем всё так же, в мгновение ока, скатерти убирались в рюкзаки, и, восстав и воспев, головная группа устремлялась в путь. Певчие – перед иконой, священники – за иконой, а за ними ровными рядами – паломники и паломницы. Каждый – на своём месте, по крайней мере в первых рядах. И чтобы занять это место, иногда приходилось потолкаться. Конечно, не между собой, а с другими паломниками, случайно оказавшимися в передовой шеренге. Где-то в начале пути довелось испытать это и мне, и потому, хотя знакомый священник объяснил соратникам, что «пихать его (т.е. меня) не надо, потому что он – «свой», я всё же старался не лезть в первые ряды, понимая, что там мне не место.
Наконец на горизонте показалось Мурыгино, и мне сразу вспомнилось, как два года назад, во время моего первого паломничества, не зная, «где главу приклонить», я напросился на чей-то сеновал, а там в это время уже лежали и сопели десятка два паломников. Втиснувшись между чьими-то сапогами и своим рюкзаком, я просто упал на доски и уснул, даже не сняв обуви. Ночлег в крестном ходе – всегда проблема. Особенно для тех, кто идёт впервые. И вот теперь снова надо было заботиться о том, где упасть. Словно прочитав эти мысли, ко мне подошёл знакомый из числа бывалых ходоков и предложил пойти с ними, так как «паломник N уезжает в Киров, и потому в доме, где мы всегда ночуем, остаётся свободным одно место».
После молебна мы отправились на ночлег. Я уже приготовился снова лезть на сеновал, но выяснилось, что делать этого не надо. «Сеновал» оказался ещё вполне крепким домом с немаленьким огородом и баней, которая издали приветливо встречала нас запахом берёзовых веников. «Ты знаешь, – откровенничал знакомый, – мы уже давно перед началом крестного хода выезжаем “на маршрут”, чтобы решить проблему с ночлегом. Обычно едем с другом. Приезжаем в село. Выбираем дом. Конечно, хозяева хотят на крестном ходе подзаработать. И это нормально. Ну, пустили бы они человек десять-двадцать, по полтиннику с человека. А друг у меня бизнесмен. Даст хозяевам тысячу рублей – и весь дом в нашем распоряжении. Могут и стол накрыть, и баньку затопить. Ты любишь баньку?» В общем, спал я в ту ночь в отдельной комнате, на широкой семейной кровати, и подо мной приятно поскрипывало новенькое накрахмаленное белье. А что? Имею право. Всё оплачено. А по улицам Мурыгино ещё долго ходили в поисках ночлега паломники, у которых не было друга-бизнесмена.
Утром мы продолжили путь. Крестный ход шёл через Гирсовский бор, берегом реки Вятки. Утреннее солнце купалось в верхушках сосен. Пахло ладаном и сырой землёй. Чудотворная икона покачивалась на плечах батюшек и всё дальше и дальше уходила вперёд. Я намеренно отстал и теперь шёл один, не с головной группой. Прошедшая ночь совершенно выбила меня из колеи. Не потому что я не выспался. Напротив, выспался я превосходно. Банька была горячей, ужин – плотным, а постель – мягкой. Но именно это и пугало. Точнее, лишало моё паломничество смысла. Ведь я шёл «потрудиться, помолиться», а тут – бац! – попал в… санаторий. Мне бы принять эту ночь как дар Божий, как знак Его щедрой, неизречённой милости. Но я был горд, самолюбив и потому целиком и полностью сосредоточен на своём «суперплане», который теперь потерял всякий смысл.
Я специально несколько отстал от головной группы, потому что снова слышать высокие и правильные слова о «величии великорецкой традиции» мне было невыносимо. Я знал и видел, как произносившие их люди ночевали в соседнем коттедже, не меньше и не хуже, чем мой, и также «оплаченном» накануне крестного хода. Но их, видимо, это не смущало. Всё такие же целеустремлённые и собранные, плотными рядами они шли за иконой в свой «последний и решительный бой». На горизонте тем временем уже вставали дома и трубы областного центра.
Видимо, для того, чтобы я не забыл той ночи в Мурыгино, через пять лет Бог показал мне, как всё могло быть иначе, если бы не Его дар и Его милость. Тогда в крестный ход впервые пошла моя супруга Ирина и я обещал встретить её в Бобино и разместить на ночлег у знакомых. Почти весь первый день паломничества лил дождь, и потому, сократив одну из стоянок, паломники пришли в село раньше и быстро разошлись по домам. Когда я приехал в Бобино, то обнаружил Ирину в центре села в компании ещё трёх таких же начинающих паломниц, и потому она наотрез отказалась идти одна на ночлег к знакомым, в «проверенное и заранее оплаченное место». «Ну, сам подумай, как я могу их бросить?» – сказала Ирина, показывая на своих новых подруг. Делать было нечего, и все этой сырой замёрзшей «бригадой» мы пошли по селу в поисках ночлега. Через полчаса нас было уже до десяти человек, так как, видя компанию во главе с человеком в подряснике (я к тому времени уже был рукоположён), все эти бедолаги с надеждой присоединялись к нам. Так, обходя село от дома к дому, мы неизменно получали отказ. Всё уже давным-давно было занято. Иногда сердобольные хозяева приглашали пройти в дом и самим убедиться, что мест нет, но мы и сами это видели и уже были готовы притулиться хоть в сарае, лишь бы под крышей. Ночлег мы нашли где-то через час, когда в большинстве домов уже погас свет. Нас приютил Владимир Михайлович Кудрявцев, чей дом и так уже был полон, но на полу в коридоре и сенях ещё нашлось место для десяти уставших и замёрзших паломниц. Именно с той встречи в доме Кудрявцевых позже началась история строительства в селе Бобино деревянной Никольской церкви.
Но это будет через пять лет, а пока, уставший и опечаленный крахом своего «суперплана», я шёл и думал о том, что в следующий раз ни за что не дрогну и пройду весь путь так, как положено.
Крестный ход как «протест»
Между тем приблизился 2000 год – юбилейный для Великорецкого крестного хода. На этой волне с ним стали происходить удивительные изменения. Буквально на наших глазах крестный ход значительно вырос числом и заметно помолодел. Каждый год в него вливались сотни новых паломников, которые с замиранием сердца слушали рассказы бывалых ходоков о том, как ещё недавно власти гнали и преследовали их, не давая пройти на Великую реку.
Так случилось, что в ту пору я как раз нарабатывал материал для кандидатской диссертации по теме хрущёвских гонений. Со страниц документов вставала действительно жуткая и подлая картина, в свете которой бывалые крестоходцы казались настоящими героями своего времени. Позже Владимир Крупин посвятил им слова, помещённые на Памятном кресте, что установлен наверху великорецкого холма: «Поклон вам, воины Христовы, сохранившие для нас великую святыню – Великорецкий крестный ход». Лучше не скажешь. Вместе с тем нельзя было не заметить, что многолетнее хождение на реку Великую одних только мирян, без участия духовенства, которому категорически было запрещено появляться в месте паломничества, имело также и свои печальные результаты.
Во-первых, в сознании многих людей крестный ход как бы отделился от самой чудотворной иконы и приобрёл самодовлеющее значение. Являясь, как и любое другое богослужение, вызовом окружающему миру, частью прихожан он стал восприниматься как вызов, протест – и только. Без отношения к самой чудотворной иконе, её истории и чудесам. Попросту говоря, если бы таким людям сказали, что в этом году сам чудотворный образ не пойдёт на реку Великую, то они ответили бы, что это и не важно, «а мы всё равно пойдём». Словно не чудотворный Великорецкий образ освящает ходоков, а, наоборот, их шествие, потёртости и мозоли придают ему величие и святость.
Так, со временем, среди участников крестного хода стали появляться казаки с «чудотворными» иконами; «старцы» в инвалидных колясках, пророчащие о близком конце света; фотографы, специализирующиеся на уставших бабушках, грязи и покосившихся домах; иностранные журналисты, пытающиеся на стоянках узнать у русских детей, что они думают о сексе; экстрасенсы; крепкие мужчины в камуфляже и другие персонажи. Если обычные паломники берут с собой в крестный ход иконы и молитвословы, то эти – флаги, плакаты и листовки. Своих единомышленников они собирают через Интернет, называя крестный ход «полевым выходом». Завидная мечта такой группы – пойти в голове колонны, развернув транспарант типа «Православие или смерть» с таким расчётом, чтобы многотысячная колонна паломников оказалась как бы идущей за этим транспарантом, сделать несколько снимков и выложить их на своём сайте. Если попутно удастся раздать пару тысяч листовок, то «полевой выход» можно считать успешным. Понятно, что к крестному ходу всё это не имеет никакого отношения, о чём твёрдо и ясно сказано в его Уставе: «Участие политических, общественных, коммерческих и любых иных организаций в Великорецком крестном ходе не разрешается. Их члены могут участвовать в паломничестве на общих основаниях, как простые паломники, без специальной формы одежды, плакатов, транспарантов, значков и другой символики этих организаций». Прописать эту норму заставила сама жизнь.
Но «деятели» не унимаются и вовсе не собираются упускать шанс заявить о себе миру. Когда два года назад протоиерей Андрей Дудин, как заместитель предстоятеля крестного хода, потребовал, чтобы они перестали раздавать листовки и свернули плакаты, один из мужчин с вызовом ответил ему: «Нам попы – не указ. На Великую ходили и с попами, и без попов. Это древняя народная традиция, и ты её не приватизировал. Поэтому и указывать нам не можешь. Так что, дорогой, иди своей дорогой!» Пока человек в камуфляже «воспитывал» отца Андрея, его товарищ старательно снимал «процесс воспитания» на фотоаппарат. Видимо, для того, чтобы позже выложить «фотоотчёт о проделанной работе» на сайте своей организации.
Причём сказанное выше касается не только мужчин. Пару лет назад, 3 июня, я встречал поезд «Вятка», который, казалось, целиком отправился в крестный ход – с рюкзаками, ковриками и иконами. Вдруг вижу на вокзале трёх женщин лет пятидесяти. Предложил их подвезти до Серафимовского храма. Они с благодарностью согласились. Уложили рюкзаки в багажник. Только отъехали от вокзала, мои попутчицы завели разговор о новых паспортах и ИНН. Словно проверяли, «настоящий» ли батюшка их везёт. Попытался им возразить – и в ответ сразу получил: «А вы почитайте вот это... А старцы говорят... Да мы сами видели эти три шестёрки!» Понял, что спорить бесполезно. Еду, молчу. И они тоже замолчали. Так, молча, доехали до храма. Молча достали рюкзаки из багажника. Молча простились. Словно, кроме как о новых паспортах, и поговорить не о чём.
Складывается впечатление, что, привыкнув с советских времён бороться (за мир во всём мире, за всеобщее разоружение, за свободу американских индейцев и т.п.), часть наших прихожан никак не может от этого отвыкнуть. Наша жизнь, действительно, несовершенна. Но если одни считают причиной тому своё собственное несовершенство, то другие, как пионеры, «всегда готовы» против чего-то сражаться – новых паспортов, ИНН, демократии, русофобии, ювенальной юстиции и дальше по списку. Не зря писал поэт: «Есть упоение в бою». Вот только к великорецкой традиции это не имеет никакого отношения, и «подателю сего», скорее, надо не в крестный ход, а на баррикады.
Вместе с тем, как мне кажется, нужно трезво понимать, что крестный ход всегда привлекал и будет привлекать таких людей, так как, по самой своей сути, он является «вызовом» потребительству и обществу, которое на нём основано. Поскольку же в большинстве своём, являясь новоначальными христианами, мы нетвёрдо стоим на ногах, то, как правило, и уклоняемся от «царского» пути. Главное, чтобы вовремя нашёлся человек, способный нам это объяснить. Как произошло это со мной в том же паломничестве 2000-го года. Помнится, что тогда я был увлечён старым русским гимном «Боже, Царя храни!» и потому на обратном пути, где-то под Медянами, сподвиг ещё несколько крестоходцев вместо акафиста Святителю Николаю петь этот гимн. Ну, где ещё это было возможно? Не в областной же администрации, где я тогда трудился! Идём, поём, по ходу дела к нам присоединяются другие паломники. Хорошо! Уже невольно хочется перейти на строевой шаг. Вдруг с нами поравнялся священник. Идёт рядом, слушает. Дослушал и говорит: «Хороший гимн. И вы молодцы, что слова знаете. А вот петь его здесь не надо. Потому что это крестный ход, а не демонстрация. Давайте лучше тропарь Святителю Николаю вместе споём!» Начал, и мы за ним подхватили. Спасибо, что объяснил, а то до сих пор путали бы крестный ход с демонстрацией.
«Обет» или «обед»?
В противовес этому набирало силу и другое отношение к крестному ходу, которое талантливо, глубоко и масштабно было сформулировано в документальном фильме Марины Дохматской «Обет». Как известно, у кино свои принципы. И один из них заключается в том, что хорошее кино обязательно должно произвести впечатление, чем-то поразить зрителя. В данном случае «оружием массового поражения» было избрано само великорецкое паломничество – самое древнее из ныне существующих (ему уже более 600 лет), самое массовое (насчитывающее десятки тысяч паломников), самое продолжительное (более 150 км пути), самое многострадальное (в 1959 году его «закрывали» на всесоюзном уровне) и одно из наиболее известных в православной России и особенно в Москве, где Великорецкий образ побывал дважды.
На экране мы видели всё то «самое-самое» – уставшие от городской суеты москвичи целыми вагонами с рюкзаками и палатками высаживаются на Кировском вокзале; многотысячная колонна паломников переходит реку Вятку по мосту, над которым парит вертолёт съёмочной группы; пожилая паломница вспоминает, как плохие милиционеры в былые годы отлавливали хороших паломников по лугам и лесам; кировский губернатор-коммунист дарит великорецкой церкви колокола, а внимающий ему настоятель загадочно и многозначительно молчит; американский профессор искренне и глубоко размышляет о русской соборности, а паломники со всей России, ближнего и дальнего Зарубежья наперебой рассказывают о чудесах, о том, что не могут жить без крестного хода и уже начали считать дни до нового паломничества. К концу этого большого, талантливого и искреннего фильма у зрителя рождалось, крепло и, наконец, вырывалось из груди одно только желание: «И я хочу! И я должен попробовать!» В результате с каждым новым годом Великорецкий крестный ход прирастал несколькими тысячами первопроходцев.
Мне хорошо запомнилась одна встреча, которая, как мне кажется, передаёт настроение тех благословенных лет. Она произошла во время паломничества 2000 года, которое Господь благословил мне пройти от начала до конца. Утром второго дня пути, уже за Бобинским волоком, на подходе к Загарью, я обнаружил в колонне паломников группу 12–13-летних школьников. После бессонной ночи и долгого перехода они сильно устали и шли уже из последних сил. Я поинтересовался, как они оказались в крестном ходе. Ответом было: «Учитель предложила, родители согласились, вот мы и пошли». Пошли почти целым классом, в футболках и кедах, без палаток. «А как же вы ночевали?» – спросил я. «Очень хорошо! Нас одна бабушка в Бобино пустила на сеновал». – «А родители с вами идут?» «Нет, мы сами, и вот ещё Мария Ивановна, – ребята показали на девушку лет 20-ти, с огромным рюкзаком и уставшими глазами. – Это наш классный руководитель! Она нам и рассказала про крестный ход». Бедная Мария Ивановна, а точнее, просто Маша, стояла, чуть покачиваясь от усталости, и только улыбалась в ответ, не в силах объяснить, как всё это произошло и что с ними всеми будет через какой-то час-другой пути. «А не боитесь? Путь-то дальний», – не унимался я. «Нет, не боимся, – отвечали ребята. – Мы уже не раз ходили в поход. И в этот раз дойдём!»
Не знаю, понимали ли эти школьники, чем паломничество отличается от обычного похода, и понимала ли их учительница, какую ответственность она взяла на себя, пригласив к участию в нём своих учеников? В конце концов, и молодожёны, как правило, мало что знают о семейной жизни, но это не повод не вступать в брак. Да и не это главное. Не войдя в воду, плавать не научишься. Главное – захотеть. Без этого не будет ни семьи, ни крестного хода. Так на рубеже веков тысячи людей захотели пройти Великорецким крестным ходом, и не нам судить, какими путями Господь привёл их на Великую реку. Однако мало создать семью – надо ещё суметь её сохранить. Мало креститься – надо ещё научиться жить церковной жизнью. Мало пойти в крестный ход – надо научиться в него ходить.
Между тем уже вскоре стало очевидным, что идея паломничества как исполнения обета, некогда данного вятчанами Богу в благодарность за перенесение Великорецкого образа в Хлынов, не может исчерпать всех его смыслов. Обет был дан вятчанами, но шли в него не только вятчане. В 2000 году благословением Святейшего Патриарха Алексия II Великорецкий крестный ход стал всероссийским, после чего число иногородних паломников стало прибывать в геометрической прогрессии. Словно каждый из них, вернувшись с Великой реки, на следующий год брал за руку ещё двоих и вёл с собой.
Областные власти всячески поощряли эту тенденцию, поэтично называя Великорецкий крестный ход «визитной карточкой Кировской области». Затем в кулуарах стало звучать другое слово – «бренд», который, дескать, создаёт «позитивный образ нашего региона среди других субъектов Российской Федерации». При этом областным властям приходилось с каждым годом всё выше и выше поднимать планку этого «бренда», изыскивая в бюджете всё больше средств для того, чтобы принять и разместить растущую армию паломников, обеспечить их безопасность, медицинское обслуживание и т.д., и т.п.
Как известно, к хорошему привыкаешь быстро, и потому уже в 2000 году, получив в Великорецком бесплатную кашу и хлеб, некоторые паломники роптали: «А в прошлом году был ещё и компот!» Как в известном фильме про тунеядца Федю. Слышать это было горько и очень хотелось ответить: «Нет, уж простите, но вам надо выбрать – или обет, или обед».
Однако и с «концепцией обета» всё было не так просто. Во-первых, потому, что современному, рационально мыслящему человеку трудно поверить в то, что в далёком XIV веке священники не смогли сдвинуть чудотворный образ с места, пока не пообещали ежегодно приносить его на место паломничества. А раз не было чуда, то не было и данного вятчанами обета. А без него крестный ход теряет смысл «соборного делания» и превращается в дело «моего личного благочестия», а его общий, единый смысл распадается на тысячи индивидуальных смыслов, которых у каждого паломника – целый рюкзак за плечами.
Во-вторых, во всей этой «концепции обета» было нечто такое, с чем сердце никак не могло согласиться. Особенно когда в качестве назидательного примера начитанные крестоходцы вспоминали, как однажды вятчане отказались исполнить обет и не пошли на реку Великую, за что Бог наказал их морозами, погубившими в июне все посевы, и только после должного исполнения обета Бог даровал им хороший урожай. Очевидно, что в те времена, когда большинство вятчан работали на земле и жили своим хозяйством, этот пример казался им весьма конкретным и убедительным. Но сегодня абсолютное большинство паломников уже не являются крестьянами. Должны ли они в таком случае думать, что если не пойдут в крестный ход, то Бог разрушит их бизнес, уволит с работы, пошлёт плохого начальника, болезни или какие-то другие несчастья? Как бы на первый взгляд это ни показалось странным, но, высказывая подобные мысли, православные люди, в действительности, повторяли присущую католическому богословию мысль. Это мысль о жертве (в качестве которой в данном случае выступает крестный ход) как некотором «выкупе», который способен удовлетворить гнев или правосудие Божие. Подобного рода богословие и жертву, понимаемую как «юридическую сделку», протопресвитер Александр Шмеман сравнивал с «налогом с доходов» и призывал в корне переосмыслить природу жертвоприношения, которая сегодня забыта даже богословами. Что уж тут говорить о простых паломниках?
Тогда, в 2000 году, я не мог ответить на эти вопросы. Но мысли роились в голове. По мере приближения к Великорецкому с каждым новым километром главный смысл крестного хода всё больше ускользал от меня и дробился на тысячи маленьких смыслов. В конце концов, я вернулся к тому, с чего начал: «Надо просто дойти и вернуться!» И когда спустя пять дней это, с помощью Божией, было исполнено и я вновь без единой мозоли прошёл весь крестный ход и возвратился домой, то вдруг понял, что на следующий год в крестный ход уже не пойду. Так как не вижу в этом смысла.
Конечно, сегодня я понимаю, что это было большой и досадной ошибкой. Причина же её заключалась в том, о чём когда-то с сожалением писал всё тот же отец Александр Шмеман: «В наше время в центре религиозной жизни стоит не истина, а религиозное чувство, оно, а не истина, признаётся главной ценностью... И в церковной жизни, и в богослужении всё расценивается в зависимости от того, что “я” хочу получить от них, что “мне” представляется существенным, что “я” люблю в них».
Десять лет назад я тоже не смог избежать этой ошибки. Возможно, где-то в глубине души я понимал, что вовсе не крестный ход утратил Богом данные ему смыслы, а просто рухнули, обесценились, исчерпали себя мои фантазии и желания, которые, по своей гордости, я считал смыслами крестного хода. Но прорваться сквозь них к подлинному смыслу Великорецкого паломничества мне ещё не хватало ни знаний, ни сил, ни духовного опыта. Для этого необходимо было не только время, но нечто большее.
(Окончание следует)
Протоиерей Александр БАЛЫБЕРДИН
Фото автора
 | назад |
| вперед |  |
