ПРАВОСЛАВНАЯ ЖИЗНЬ
ОПТИНСКИЕ ИСТОРИИ
Время на покаяние
Сегодня день, когда мне нужно навестить одну заболевшую сестру монастыря. Она лежит в больнице в Сосенском, это недалеко от Оптиной. И вот еду на машине с водителем Михаилом. Дорога пустынна. В окна автомобиля светит солнышко, время от времени в кабину вплывает нежный аромат черёмухи. Хорошо!
Михаил едет молча, вдыхая весенние запахи. Вдруг говорит:
– Как хорошо жить на этом свете! Сие понимаешь, лишь когда попадаешь на тот.
– А что, Миша, тебе случалось и на том свете побывать? – легкомысленно спрашиваю я. Но Михаил серьёзен:
– Случалось.
Моё веселье мгновенно исчезает, прошу его:
– Расскажи, а?
Миша хмурится. Рассказывать ему не очень хочется, но сказал «а», говори и «б». Он бросает на меня испытующий взгляд и не спеша, с длинными паузами, глядя на дорогу, начинает свой рассказ.
В миру Михаил работал машинистом передвижной электростанции. Он первым приезжал туда, где потом должна была появиться буровая. Прежде чем она появится, прежде чем приедут нефтяники или газовики, нужно приготовить к их приезду место: чтобы было электричество, чтобы появились жилые вагончики, баня, столовая.
Так что Миша был первопроходцем. Жил в тайге один. Как-то раз под Сургутом прожил в одиночку больше месяца.
– Здорово! – говорю я. – Это прям как Робинзон Крузо! А как ты жил? Зверюшек таёжных видел?
– Видел. Лось приходил. Мишка косолапый разведку делал. Я бензопилой в реке лунку сделаю – воды наберу. Чаи гоняю. Ну, припасы были с собой. Только одному долго в тайге нельзя без привычки. К концу месяца стал слышать, как в вагончике Владимир Высоцкий песни поёт. У меня приёмника-то не было никакого. А тут слышу Высоцкого, и всё тут. Ну, думаю, пора к ребятам ехать в гости, чтобы совсем не сбрендить. Надел лыжи и отправился к лесорубам. Рассказал им о концертах в своём вагончике. А они смеются: «Подольше поживёшь один, ещё и не такое услышать можно».
Вернулся Миша в свой вагончик – и тут новая беда. Желудок у него был больной, а питаться приходилось только консервами. И вот вдруг в животе словно клещами железными всё сжали. Упал на кровать и встать не может. Сколько-то времени прошло, слышит: наконец-то машина с вахтовиками пришла. Ребята в вагончик заходят, а он лежит бледный на кровати и слова вымолвить не может, только стонет. А машину рейсовую уже отпустили. Стали рабочие машину по рации вызывать. Пока вызвали, пока до больницы довезли, прошёл целый день.
В больнице сразу сказали, что нужна срочная операция. А Миша чувствует: вроде боль отпустила немного. Не хочет операцию. Стал домой проситься. Врач головой только покачал: «Тебе что, жить надоело? Ну, пиши расписку, что отказываешься от медицинской помощи, и иди, куда хочешь». Вернулся он домой, а ночью опять приступ. Наутро ребята снова отвезли в больницу, врач вне себя: «Что ж ты так рано-то? Надо было ещё немножко подождать! Чтоб нам и возиться с тобой не пришлось! Сразу в морг – и никаких хлопот!»
Мишу сразу же покатили в операционную. Во время операции выяснилось, что у него прободная язва. Ещё резать не начали и анестезию не сделали, когда он почувствовал, что дикая боль исчезла. Это наступила клиническая смерть. Вдруг увидел Миша, что находится под самым потолком. Подумал только: «Падать-то высоко будет…»
И – увидел себя. В аду.
– Миш, почему ты решил, что это был ад?
– Так там были бесы. Страшное место, не приведи Господи! Спаси, сохрани и помилуй! Там испытываешь такое чувство отчаяния и обречённости…
Михаил не говорит ничего особенного, но я чувствую, как по спине начинают бегать мурашки. И тепло в кабине сменяется леденящим чувством холода... Миша замолкает и включает аудиозапись с акафистом Божией Матери. Мы едем молча. Постепенно я снова замечаю весеннее солнышко – и чувство леденящего страха уходит. Акафист заканчивается, рассказчик продолжает:
– Ещё там грохот, грязь. Всё чёрное, грязное. И какие-то люди в грязи делают какую-то бессмысленную работу. Я увидел там своего отца. Сейчас молюсь вот за него. Сколько уже панихид заказал! Ещё увидел одного парня, который за несколько лет до моей болезни другу моему отвёртку в спину воткнул.
Я не хотел оставаться в том месте. Не хотел! Я вспомнил о своей маленькой дочке. А ей годика три всего было. Кто без меня её вырастит? Кто поможет? Я начал молиться. А в то время я в церковь не ходил, о вере не думал. Жил сегодняшним днём, а о том, что какая-то там загробная жизнь существует, и не помышлял даже. Знал только одну молитву – «Отче наш». Бабушка меня когда-то научила.
Собрался с силами и стал эту единственную известную мне молитву читать: «Отче наш, Иже еси на Небесех… Господи, помоги мне! Да святится имя Твоё… Я ещё не готов к смерти! Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли… Господи, смилуйся, дай мне ещё время на покаяние! Я не хочу здесь оставаться! Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наши...» А бесы тут как тут. Навалились на меня, не дают молиться. Путают мысли. «Я неправильно жил, Господи! Я про Тебя не думал. Не оставь меня, как я оставил Тебя! Я исправлюсь! Дай мне время на покаяние! Мне ещё дочку нужно на ноги поднять! Ради дитя невинного смилуйся, Господи! И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого!»
И вернулся. Ожил. Врачи поражались: слишком много времени прошло у меня до операции. Они уже меня приготовились в морг отправлять. Медсестра потом говорила, что у меня как-то даже кровь загустела, нельзя было капельницу поставить. В общем, труп практически. И вдруг очнулся. Решили: медицинское чудо. А я-то знаю, Кому это чудо принадлежит!
Вышел из больницы, пошёл в церковь. Первая моя служба была. Если б ты знала, как она мне тяжело далась! Видимо, грехов много было – еле достоял. В храме тепло – а я замёрз. Мёрзну – сил нет. И пот холодный по спине. Взмолился Господу: «Господи, помоги мне службу до конца достоять!» И достоял. Ну а потом уже легче было, на других службах-то.
– Миша, ты поэтому в Оптиной теперь живёшь на послушании?
– Ну а как ты думала? Что ещё меня от больших денег и мирской жизни могло в монастырь привести?! Я ведь привык жить по своей воле. Вот дочку выучил и уехал в Оптину. Теперь на послушании у духовного отца живу. Старец мне сказал: «Ты когда в миру жил – спал. А сейчас проснулся. И понял, что такое жизнь, что такое душа и почему о спасении нужно думать до того, как умрёшь».
...Миша снова включает акафист. Мы едем дальше и слушаем. Я вспоминаю свою знакомую. Она не верит в Бога, некрещёная и креститься не собирается. Говорит: «Я знаю, что умру и исчезну. Какая мне разница, что будет с моим телом после смерти! Пускай меня кремируют! Душа? Какая душа?! Где доказательства, что она существует?» Господи, дай нам всем время на покаяние! Помоги очнуться от сна и вспомнить о Тебе! «Отче наш, Иже еси на Небесех...»
История, случившаяся на Пасху
Эту историю рассказал мне паломник Игорь. Живёт он недалеко, в Туле, и приезжает в Оптину постоянно, на выходные. Почти свой, оптинский. Как-то раз, когда я для бабушки воду носила, он мне вёдра подсобил донести. В другой раз они с другом на машине ехали и меня до Козельска подбросили. В следующий раз увидела Игоря в Оптиной вместе с двумя молоденькими девушками. Сначала удивилась – что за подруги такие? Вроде бы Игорь человек серьёзный, возраст – значительно за сорок... Подошли они поближе – и понимаю: дочки! Девушки-то – вылитый папа. Одна другой симпатичней. Одеты элегантно, но скромно. Видно, что к поездке в монастырь готовились.
Поздоровались мы с Игорем. И дочки, на папу глядя, со мной поздоровались. С отца глаз не сводят, видно, что любят. А в храме рядом со мной оказались. И опять мне очень приятно было видеть, как кланяются они дружно, крестятся одновременно. Лица светлые, добрые. Я ещё подумала: «Какая хорошая, благочестивая семья! Наверное, отец к Богу пришёл, и дочек в вере воспитал».
А где-то через неделю возвращалась я вечером на электричке из Москвы. День будний, электричка почти пустая. Смотрю: мужчина привстал и рукой мне машет. Подошла поближе – Игорь. Так и ехали мы с ним вместе до Калуги три с половиной часа. Давно я знала, что в дороге случайному попутчику рассказывают то, что не всегда и близкому человеку откроешь. Так и с моим попутчиком случилось. Поведал он мне о своей жизни и разрешил пересказать его историю, изменив имя и город.
Женился Игорь по большой любви. Девчушку полюбил детдомовскую. Росла она как былинка в поле – без ласки, без заботы. Тоненькая, хрупкая, одетая в обноски. У Игоря при виде её сердце сжималось. Хотелось опекать её, заботиться. Что и пришлось делать на протяжении всей не слишком долгой семейной жизни.
Тоня не умела готовить, стирать, делать покупки в магазине. Точнее, она умела делать покупки, но не для семьи. Наберёт себе побрякушек, а хлеба забудет купить. Зарабатывал Игорь хорошо, но денег в доме постоянно не хватало. Желания стать домохозяйкой у Тони тоже не было. Постепенно жизнь в семье сложилась таким образом, что Игорь один зарабатывал деньги и дома тоже всё делал сам. Готовить он и раньше умел, а теперь ещё и стирал, и следил за порядком.
Внешне Игорь не выглядит так называемым подкаблучником, видно, что характер твёрдый, решительный. Поэтому я в недоумении спрашиваю: «А ты не пытался настаивать на том, чтобы жена готовить научилась и чтобы в доме порядок наводила?» Игорь молчит. Потом отвечает медленно:
– Наверное, так и нужно было сделать. Но я любил её очень. Жалел. Всё думал: хрупкая она такая. Без отца и матери росла. Отогрею заботой её сердце, и она научится тоже заботиться о других.
Но Тоня принимала заботы как должное. А заботиться о ком-то, кроме себя, учиться не спешила. Видимо, невозможно было дать ей во взрослом возрасте того, чего не получила она в детстве. Не знавшая родительской любви, она не умела любить сама. Возможно, с другими детдомовскими детьми дело обстоит иначе. Родились дочки – Машенька, Маня, а через год Анютка, Нюта. Но у Тони к ним никаких особенных материнских чувств не появилось.
Игорь же дочек своих, Маню с Нютой, любил без памяти. Теперь он еле успевал крутиться между домой и работой. Ходил с синяками у глаз от недосыпания. Вставать ночью к детям для Тони было непосильной задачей. Купал дочек тоже отец. Он же стирал пелёнки, готовил еду. Теперь Тоня звала его «мамуля». Часто, придя с работы, он заставал малышек грязных, мокрых, предоставленных самих себе. А жена возвращалась от соседки, и от неё пахло табаком. А потом стало пахнуть и вином.
Когда Игорь начинал возмущаться, вместо «мамули» звучали слова из комедии, которую когда-то посмотрела жена: «Мамуля, ты у нас Муля! Муля, не нервируй меня!» Семейная жизнь катилась в пропасть. Игорь слишком уставал. Он похудел, осунулся. Хрупкая Тоня, наоборот, набрала вес. Она хвасталась мужу: «Меня назвали сочной и аппетитной! Вот! Я мужикам нравлюсь! Ты, Муля, меня мало ценишь! Мне тут один мужчина сказал, что я дорогой бриллиант! И что для такой драгоценности, как я, нужна дорогая оправа! А я вон пальто демисезонное уже три года ношу!»
Игорь слушал молча. Он не понимал: куда исчезла та тоненькая, тихая девушка, которую он так любил и жалел, и откуда с ним рядом взялась эта, совсем чужая, громкоголосая женщина? Радость была только в дочках. Маня с Нютой росли не по дням, а по часам. Рядом с домом был храм в честь иконы Пресвятой Богородицы «Нечаянная радость», и Игорь всё чаще стал заходить с дочками в храм. Они росли спокойными, добрыми. Игорь окрестил их. Укладывая дочек спать, он им рассказывал сказки, пел колыбельные. И чувствовал себя счастливым человеком.
Беда пришла нежданно. Дочкам было четыре и пять лет. В субботу Игоря попросили помочь в храме. Восстанавливали колокольню. Игорь работал, но какое-то уныние лежало камнем на душе. А отчего – он не понимал. Когда поднялся на колокольню, вдруг чётко услышал женский голос: «Возвращайся домой!» Игорь оглянулся, но вокруг никого не было. Через минуту прозвучали те же слова: «Возвращайся домой. Там неладно».
Игорь бросился по ступенькам вниз. Прибегает домой, а в квартире – пусто. Ни дочек, ни мебели. А соседки говорят: «За твоей женой приезжал мужчина какой-то усатый. Вещи в машину грузчики перетаскали. И уехали они. Дочки твои только плакали сильно».
Раньше Игорь слышал слова: «И земля ушла у него из-под ног» – и не понимал, как это так. А теперь понял. На самом деле земля из-под ног ушла. Сел Игорь посередине пустой комнаты, обхватил голову руками. И подумал: «Вот теперь всё. Конец моей жизни настал».
Два дня он пил. С непривычки тошнило. На третий день поехал искать жену. Помогли знакомые – нашёл быстро. Тоня дочек не показала, вышла из квартиры, готовая к бою:
– Я его люблю! Понимаешь?! Он настоящий мужчина! А ты и не мужчина вовсе! Ты... ты... мамуля!
Игорь взял жену за шиворот и встряхнул, она заголосила. Новый муж на защиту возлюбленной не вышел. На истошные крики Тони выбежали соседи. Вызвали милицию. Забрали Игоря. Сам небритый, пропах алкоголем. Ночь провёл в КПЗ. Правда, на следующий день отпустили. Седой участковый сказал ему: «Иди с Богом. На жене твоей ни синяков, ни царапин. Она нам тут халат демонстрировала порванный. А я ей сказал: “Хочешь, я тебе от себя добавлю?!”»
План Игоря забрать дочек провалился. Не отдали ему Маню с Нютой. Остался он жить один. Раньше старался заработать побольше. Да и работа хорошая была. А тут как-то потерял интерес к жизни. Шеф сказал: «Я тебя понимаю. Но и ты меня пойми. Если работать по-прежнему не сможешь, придётся тебя уволить». Игорь встрепенулся. Ожил немного. Если с работы уволят, денег не будет. А кто Мане и Нюте поможет?
Новый муж семью содержал впроголодь. И Тоня сначала робко, а потом всё смелее стала приходить за деньгами. А то и дочек посылать. Отказу им не было. Игорь так радовался их приходу, что готов был отдать последнее. Спал несколько лет на полу, потому что на кровать денег не было. Всё уходило на дочек.
Нового мужа Тони дочки звали Шуриком. Тоня, похоже, была бы рада их совсем отправить к отцу, но тогда ей денег не видать. И она дочерей не отпускала. Так Маня с Нютой и жили на два дома. Стали подрастать. Одежду грязную отцу принесут. А через день чистую забирают. Папа постирал.
Боялся очень за них Игорь. Какими вырастут? Тогда и молитве стал учиться. Начал в Оптину ездить. И дочек с собой брать. Тоня этому не препятствовала. Смеялась только: «Мамуля малохольный по монастырям таскается и дурочек за собой таскает. И они туда же, книжки читают всё про монахов каких-то да про святых. У самого крыша съехала, и эти такие же. Яблочко от яблоньки недалеко падает».
Дочки по характеру различались. Маня на Игоря похожа. В церковь ходить ей нравится. Книжки читать. А Нюта всё больше обновки любит. Наряжаться. Но Маню слушает. Маня – авторитет. И вот как-то, дочки уж подросли, в девушек превратились, договорились они, как обычно, в Оптину на Пасху поехать. Пришли к нему Маня с Нютой за пару дней до праздника. И мнутся чего-то.
– Ну, говорите уже, чего случилось?
Нюта покраснела вся и отвечает:
– Пап, мы сейчас с Маней в магазине были. Мы знаем, что ты недавно нам денег давал… Но там такие красивые джемперочки! И как раз на нас! Мы померили! Пап, ну, выручи с деньгами! Нету?! А ты возьми на дорогу в Оптину отложенные! Обойдёмся мы без твоей Оптиной! Надоело уж каждый год одно и то же!
– А как же праздник? Пасха?
– Пап, отстань со своим праздником! Ты как будто не понимаешь, что мы молоды и хотим хорошо одеваться! Мать права – ты ничего не понимаешь в жизни! Ты… ты… просто мамуля какой-то!
Нюта хлопнула дверью. Маня молчала. Игорь как во сне достал коробку с документами, взял деньги, отложенные на Пасху. Протянул дочке. Маня взяла и молча вышла.
Игорь сел на пол как когда-то много лет назад. Всё, всё было напрасно! Не смог! Не получилось у него ничего в жизни. И дочек не сумел воспитать. Он – плохой отец. Он просто мамуля, Муля. Глупый Муля-неудачник. У которого нет ничего. Никакого счастья в жизни нет и уже не будет. Потому что ничего он не понимает в этой самой жизни. И не любит его никто.
Он прожил пару дней до Пасхи как во сне. Ходил на работу и чувствовал себя роботом. В Оптину решил не ехать на Пасху. Всё стало каким-то бессмысленным. И сил не было. Он дошёл до своего любимого храма «Нечаянная радость». Посидел на лавочке у входа. Заходить не стал. Не смог. Сидел и думал, что первый раз на Пасху у него не будет крашеных яиц. И кулича. Денег нет. Да и покупать их больше не для кого. И не с кем встретить праздник. А раньше он сам всё готовил к Пасхе. Прибегали дочки, и было радостно вместе с ними готовиться к празднику и встречать его.
Он вяло подумал: «Ну какой ты христианин... Ты не умеешь достойно переносить скорби. Ты впадаешь в уныние». Потом сам себе ответил: «Да, я впал в уныние. И мне очень плохо. И я плохой». Голова очень болела. И всё тело ломило. Пошёл домой, лёг не раздеваясь. И провалился куда-то.
С трудом очнулся от звуков чужого голоса. Открыл глаза. Возле него сидел врач:
– У вашего отца грипп. Температура высокая, будете давать жаропонижающее, и вот рецепты ещё выпишу, надо что-то противовирусное. Пить больше жидкости.
Врач ушёл, и рядом остались Маня и Нюта. Его дочки. Вид у них был убитый. Нюта сказала:
– Пап, прости меня… Ну, папочка, прости меня, пожалуйста! Ты же самый лучший отец на свете! Я тебя люблю очень! Я даже не знала, как я сильно тебя люблю! И как мы испугались с Маней! Мы пришли – а ты лежишь как мёртвый… Не пугай нас так больше, ладно?!
А Маня сказала:
– Всё, Нют, ему покой нужен. Пап, мы вот принесли всё, что нужно для праздника. Кулич купили. Смотри, какой красивый. Мы его в нашем храме «Нечаянная радость» освятили. И деньги мы не истратили. На билеты до Оптиной оставили. Мы же всегда туда ездим на Пасху. Мы же семья. Это ж наша семейная традиция. Вот поправишься и поедем. На Светлую седмицу. Да, пап?
Ещё раз о добрых помыслах
Эта история случилась со мной на днях, когда я ездила из Оптиной пустыни по послушанию в Козельск. Послушание выполнила, пришла пора возвращаться в монастырь. А день уже заканчивается, маршрутки перестают ходить. Вот и в Оптину последняя по расписанию пошла. Бегу я за ней, а сумка тяжёлая. Нет, точно не успею… И не успела. Можно и пешком, конечно, дойти, да вот поклажа моя… Да и устала под конец дня.
Подходит рейсовая маршрутка, которая по городу ездит. Пустая почти. Сажусь я в неё и спрашиваю: «А вот только что оптинская маршрутка ушла. Мы её не догоним на какой-нибудь из городских остановок?»
Водитель оборачивается ко мне не спеша. Смотрит тяжёлым взглядом. Сам здоровый такой. Ручищи на руле огромные лежат. «Вот это здоровяк», – думаю. Он отворачивается и угрюмо так цедит сквозь зубы: «Не, не догоним». Достаёт из кармана сотовый телефон и начинает лениво на кнопочки нажимать – вот, приспичило кому-то звонить. «Ну, – думаю, – конечно, если ты во время движения своей маршрутки ещё и по телефону будешь лясы точить, то точно не догоним». А он так спокойно чего-то там болтает. Сижу я и злюсь на саму себя, что на маршрутку опоздала, на погоду дождливую, слякотную. На здоровяка невежливого. Хотя знаю, что злиться смысла нет. «Никогда не бегите за уходящим автобусом – это был не ваш автобус...»
И осуждать ведь тоже нельзя. Сижу и пытаюсь придумать добрый помысел об этом здоровяке. Я когда-то даже рассказ написала «Фабрика добрых помыслов» (О немощах и помыслах, «Вера», № 589). Там речь идёт о словах Паисия Святогорца, писавшего о необходимости терпеть немощи окружающих, покрывать их любовью, не поддаваться помыслам осуждения, недоверия. А для этого придумывать добрые помыслы в отношении окружающих. Пытаться оправдать их, пожалеть. Понять, что, возможно, у них были добрые намерения, просто не получилось воплотить их в жизнь. А если этих добрых намерений не было, то надо самому придумать добрый помысел о таких людях. Старец назвал эту мысленную работу «фабрикой добрых помыслов».
Маршрутка наконец-то с места сдвинулась – здоровяк наболтался. Еду я и пытаюсь добрый помысел о нём придумать. Чтоб не осудить его, а оправдать как-то. «Так, – думаю, – у него, может, мама в больнице лежит. Или дома. Больная. А он ей звонит часто. Даже с дороги. Беспокоится о матери… Или нет. Вот ему срочно нужно детям позвонить. Проверить, что они там делают одни дома... А то, может, жена ждала звонка важного...» Еду и чувствую, что раздражение отошло. Вот и здоровяк мне уже кажется не таким вредным. А что? Хороший, наверное, человек… Просто вот озабочен срочными делами. Смотрю в окошко: луч солнечный сквозь тучи пробился. Ура! Дождь кончается! Хорошо-то как!
Подъезжаем мы к остановке. Тут здоровяк ко мне оборачивается и говорит: «Догнали мы оптинскую маршрутку. Пересаживайтесь». Вот здорово! И с чего я взяла, что взгляд у него тяжёлый? Обычный взгляд… Можно сказать, даже добрый.
Я быстро пересаживаюсь в оптинскую маршрутку. Она тоже полупустая. Протягиваю водителю деньги. А он спрашивает: «Ну что, чуть не опоздали?» Я улыбаюсь в ответ: «Да, я уж настроилась пешком идти. Вот погода только сырая да сумка тяжёлая».
А водитель, парнишка молодой, улыбается мне и говорит: «Да, пришлось бы вам пешком топать, если б не друг мой, с которым вы на городской маршрутке ехали. Он мне позвонил и попросил притормозить немножко на остановке. Сказал: “Тут пассажирка одна к тебе опоздала. С сумкой большой такой. Ты уж её подожди, ладно? Жалко сестрёнку”. Я и притормозил».
Вот тебе и здоровяк угрюмый! Сестрёнкой меня назвал…
«Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей!» Благодарю тебя, отче Паисий, за твоё наставление о фабрике добрых помыслов!
Оптинское золото
Эту историю рассказала мне в Оптиной одна пожилая женщина. Назовём её Ириной. Живёт она рядом с Оптиной, окормляется у оптинского духовника. Пока была в силах, несла послушание. А теперь за ней ухаживают молодые сёстры. Как-то и мне довелось помогать Ирине по хозяйству.
В маленькой комнате тепло от печки. Обстановка аскетическая: кровать, стол, пара стульев и старый комод – вот и вся мебель. А в прошлом у хозяйки этой комнаты была благоустроенная квартира, полная добра. Как-то вечером за чашкой чая Ирина рассказала мне свою историю.
Когда-то была она молодой и привлекательной женщиной. Жила в Ростове и всю жизнь работала в торговле. Аккуратная и чистоплотная, фартук белоснежный, всё у неё всегда было в чистоте и порядке. С покупателями обходительна и приветлива. Ни прогулов, ни опозданий. Ценили Ирину на работе.
Быстро научили молодую продавщицу хитростям торговли: обвешивать покупателей, выдавать второсортный товар за первосортный, принимать левый товар со стороны. Сначала душа сопротивлялась обману. А потом привыкла: «Все так делают, не обманешь – не проживёшь». «Продавцы тоже люди, тоже кушать хотят». «Кто где работает, тот там и берёт». Постепенно эти «мудрые» советы вошли в норму жизни – а как иначе-то? Сына надо кормить, одна его растила, без мужа.
Скоро стала считаться Ирина опытным продавцом. Когда привозили левый товар, начальство доверяло его продавать таким, как она. Постепенно дом её становился полной чашей: и хрусталь, и шубы, и мебель… Ешь, пей, веселись! Чем больше приобретала, тем больше хотелось.
После одной особенно выгодной сделки – продажи крупной партии левого товара – у Ирины в руках оказалась большая сумма денег. Решила она купить вещи, которые могут послужить ей долгие годы. Долго думала, что купить. Вроде и так всё есть…
Наконец купила золото, шубу, меха, одежду самую дорогую. И тут же слухи пошли, что проверки будут в магазине. Ревизия. А если что обнаружат – накажут. Могут и имущество конфисковать. Занервничала Ирина. Не радовали ни новая шуба, ни золотые кольца с серёжками. Сон потеряла. Вот когда поняла она на деле, что «чистая совесть – лучшая подушка».
Но что-то делать нужно было. И решила она подстраховаться – заложить обновки в ломбард. А чтобы нельзя было конфисковать их, придумала оформить квитанции на уборщицу магазина. Та была молодой и бедной. Почти нищей. Ирина ей пообещала за услугу гроши какие-то. А та и рада. Тем более что беременной она оказалась, ждала ребёночка, но приходилось вёдра таскать и полы мыть. До декрета далеко, а помочь некому.
Вещи дорогие в ломбарде, спрятаны надёжно. Квитанции на уборщицу оформлены, будто ей всё принадлежит. Можно теперь Ирине и успокоиться. Но что-то сон крепкий не приходит. Прошло несколько месяцев. Нужно идти вещи перезакладывать. Пришла Ирина в ломбард, а ей говорят, что раньше срока пришла владелица вещей, та самая уборщица, и перезаложила все вещи. И квитанции теперь все у неё. А вы к нам отношения никакого теперь не имеете.
Ох и обидно стало Ирине! Пока сама людей обманывала – всё нормально было. Так ведь она по чуть-чуть с каждого: им и не заметно, а ей прибыток. А когда саму обманули, небо с овчинку показалось. Да как посмела эта молоденькая дрянь её, Ирину, обмануть?! Ну, держись, покажет она теперь ей, где раки зимуют!
Ревизия на второй план отошла, уже и не страшно! Главное – добро своё вернуть и обидчицу наказать! Подала Ирина в суд. Нашла свидетелей. Заплатила знакомым, чтобы показали, что сама она эти вещи покупала и носила, а в ломбард попросила уборщицу вещи заложить, потому как, дескать, болела сама, деньги на лекарства нужны были. Всё обдумала. Недаром Ирина всегда женщиной умной слыла. Куда там нищей уборщице! Ни мозгов, ни хитрости, живот только огромный.
Вот и суд скоро. А Ирина опять ночами не спит. Оказывается, что-то мучает её, болит что-то. А что это? Может быть, душа? Совесть? Жалко уже становится эту дуру-уборщицу. А что как посадят её – беременную?!
В то время в Ростове, где жила Ирина, подвизался старец, схиархимандрит А. Считали батюшку прозорливым, почитали в народе. Решила Ирина сходить к старцу посоветоваться. Пришла. Не успела рассказать о своей проблеме, как старец ей и говорит: «Отступись, Ирина. Оставь ей эти вещи. Когда у человека воруют или отбирают что-то, а он терпит без ропота, то Господь вменяет ему это в добровольную милостыню. А у тебя вещи ещё и нажиты неправедно. Если отступишься, то, может, примет Господь как милостыньку и над тобой смилуется. А не захочешь отступиться – больше потеряешь».
Вернулась Ирина домой. Может, и в самом деле – послушаться старца? А ночью ей снится сон. Является ей Божия Матерь и говорит строго: «Оставь этой женщине вещи!» Проснулась она утром. Что делать? Нужно идти на суд. Уж и свидетели все приглашены... Пошла Ирина на суд. Выступила в защиту своих интересов. Правда, уже без всякой напористости. И обида на молоденькую уборщицу куда-то отошла. Сказала Ирина, что уборщица просто ошиблась. И у неё, Ирины, нет к ней никаких претензий. Вещи пусть вернёт, а наказывать её не нужно. Это просто ошибка, недоразумение.
Так вернулись вещи к хозяйке. Но счастья не принесли. Обворовали её скоро и унесли всё подчистую. А она почему-то не очень и расстроилась. Мысли её после встречи со старцем стали другой оборот принимать.
Зачем-то снова пошла она к отцу А., хоть и вопросов больше вроде не было. А он не отвернулся от неё. Как будто ждал. И начала она неожиданно для себя в храм ходить. А потом старец её духовным отцом стал. И наказал Ирине уйти с её работы. Сказал, что нельзя ей больше в торговле работать.
Рассчиталась она с работы. Взмолилась Святителю Николаю Чудотворцу: «Батюшка, помоги! Надо мне сына растить! Помоги найти работу, чтобы всё было справедливо и честно, чтобы грешить мне не приходилось!» Ну и духовный отец, конечно, молился. И пришла ей в голову мысль: «Шью я с детства хорошо. А не попробовать ли мне шить на заказ?» Духовный отец благословил.
Стала обходить она организации: «Не нужно ли пошить чего?» Зашла в больницу. А ей там говорят: «Нужны нам колпаки и халаты. А хорошо ли вы шьёте?»
Купила Ирина десять метров материала, накрахмалила, подсинила. Сшила за полтора часа колпаки медицинские. Принесла показать, а у неё тут же всё купили и ещё заказов надавали. Так и пошло. И стало у неё опять денег хватать. И на сына, и на себя. А потом уехала она в Оптину пустынь...
Ирина заканчивает свой рассказ и тихонько вздыхает (осматривается вокруг, как будто видит всё в первый раз):
– У меня была квартира отдельная, благоустроенная, вещей куча, одежды вагон целый. Золото. А сейчас вот две смены белья да пара тёплых кофт – вот и всё моё имущество. В одном чемодане уместиться может. Комнатка маленькая. Воду носить нужно, печку топить, помыться толком негде. Мои ровесницы сидят себе в благоустроенных квартирах, нажитое добро кругом. Шифоньеры от одежды ломятся. А у меня от всего моего золота осталось, – она грустно смотрит в окно. – Вон, золото оптинских куполов...
– Зато вы в Оптиной живёте! – говорю Ирине. – Здесь даже уборщицы встречаются с университетским образованием, не каждый ещё и попадёт сюда – только если Господь его призовёт. Нам теперь о других сокровищах впору думать – о тех, которые «ни моль, ни ржа не истребляют, воры не подкапывают и не крадут. Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше».
Моя собеседница кивает, и лицо её озаряется светлой улыбкой – словно отблеском церковных куполов.
Ольга РОЖНЁВА
 | назад |
| вперед |  |
