ИСТОРИЯ ОТЕЧЕСТВА
«КАКИЕ ПРЕКРАСНЫЕ ЛИЦА...»
17 июля – день расстрела Царской Семьи
Эмалевый крестик в петлице
И серой тужурки сукно...
Какие прекрасные лица,
И как это было давно.
Какие прекрасные лица,
Но как безнадёжно бледны –
Наследник, Императрица,
Четыре Великих княжны.
|
Эти строки, посвящённые Царственным мученикам, принадлежат Георгию Иванову. Среди настоящих ценителей русской литературы это имя нередко называется вслед за Пушкиным, когда речь идёт о любимых, самых близких поэтах. Заговорил я об этом вот почему. У нас даже какая-то часть православных людей не сознаёт красоты личности последнего Государя, вернее, не желает её сознавать. «С какой стати, – спрашивают они, – мы должны над этим задумываться? Церковь прославила Николая Второго как страстотерпца, возможно под давлением толпы, но в любом случае дело сделано. Ради церковной дисциплины мы готовы это принять, но не требуйте, чтобы мы по-настоящему уважали последнего российского монарха».
Лишь отчасти это следствие недостаточного знания истории (многие клеветы в адрес Государя всё ещё продолжают владеть общественным сознанием). Но никакая осведомлённость не поможет, если святой Николай не станет нам по-человечески дорог. Неприязнь к нему рождает совершенно надуманные обвинения. Можно услышать, например, будто Царь не имел права отречься от трона за своего сына. Напомним, что Император Николай Александрович сделал это лишь после того, как выслушал условие – Царевич Алексий должен быть изолирован от семьи. Тогда, в марте 17-го, это было частью общего безумия – додуматься до такого. Но сегодня не понимать, почему больной ребёнок не был передан в руки черни, – следствие той сердечной глухоты, которая досталась нам в наследство от ХХ века. И что самое страшное: мы привыкли обманывать себя мыслью, что иначе быть не может.
Может!
«КАКИЕ ПРЕКРАСНЫЕ ЛИЦА», – написал Георгий Иванов, человек, которого трудно заподозрить в политических пристрастиях или в недостатке глубины. В первые десятилетия ХХ века множество наших соотечественников утратило человеческий облик. Но среди тех, кто смог его сохранить, мы видим человека, русского Императора, который был поставлен Богом во главе нашей погибающей родины.
«Истинно, истинно говорю...»
Зачем? Чтобы уберечь страну от катастрофы? Но это было невозможно – распадалась сама ткань русского бытия, и ни один, пусть даже трижды великий, правитель не мог этого остановить. Но что удивительно: более века накануне катастрофы наша страна переживала расцвет практически во всех областях, начиная с религиозной. В русской истории не было периода, когда иссякала бы святость, но эпоха, начавшаяся с преподобного Серафима, была особенно изобильна. Православие словно вышло из тени, в которой пребывало несколько столетий. В восемнадцатом веке даже в России на веру отцов слишком многие смотрели как на полезную традицию, а не на основу жизни, а в Европе нашу Церковь и вовсе воспринимали как экзотическую. Невозможно было представить, что через двести лет серьёзный европейский политик произнесёт: «Европа является старым миром, который всё больше напоминает мне Римскую империю времён заката. Мы стары и лишены энергетики. Я думаю, что спасение для христианства может прийти только из России, от народов православной веры». Эти слова принадлежат министру юстиции Италии Роберто Кастелли и сказаны были зимой 2004 года.
Всплеск религиозного чувства дал самые разные плоды. К христианству обратилась в поисках ответов лучшая часть нашего образованного общества – так родилась на свет великая русская литература. И такого размаха, глубины понимания человеческой личности, обращённости к Богу мировая культура не знала.
Оспаривать это мало кто возьмётся. Гораздо меньше внимания уделено другому явлению. Начиная с императора Павла Россией правили ответственные, благородные люди. Они, безусловно, совершали ошибки, иногда крупные, имели свои недостатки, но за этими случайными чертами мы видим нечто общее, свойственное всей династии: искреннюю веру в Бога и любовь к народу. Эта особенность проявлялась у нас и прежде, начиная с первого русского государя – святого равноапостольного князя Владимира. При нём и его ближайших потомках, также прославленных Церковью, начал созревать тот идеал устроения жизни, который помог нам не сбиться с пути в тёмные века. Лучше всех, наверное, написал об этом на рубеже 50-х годов ХХ века публицист Иван Солоневич:
«Должен сознаться совершенно откровенно: я принадлежу к числу тех странных и отсталых людей, русских людей, отношение которых к русской монархии точнее всего выражается ненаучным термином: любовь. Таких же, как я, чудаков на Русской земле было ещё миллионов под полтораста. Под полтораста миллионов есть их и сейчас. Нужно, кроме того, сказать, что термин «любовь», во-первых, страшно затрёпан и, во-вторых, совершенно неясен. Любовь к Богу и любовь к севрюжине с хреном, совершенно очевидно, обозначают разные вещи. Я очень охотно могу себе представить, что ряд русских монархистов питали и питают к монархии точно такие же чувства, как и к севрюжине: хороша была севрюжина! К числу этих людей я не принадлежу: никаких севрюжин у меня в царской России не было. Как не было их и у остальных полутораста миллионов чудаков. Мы были самым бедным народом Европы или, точнее, самыми бедными людьми Европы. И в то же время мы были самыми сильными людьми мира и самым сильным народом истории. Мы были бедны потому, что нас раз в лет сто жгли дотла, и мы были сильны потому – и только потому, – что моральные соображения у нас всегда перевешивали всякие иные. И если люди в течение одиннадцати веков обломали всех кандидатов в гениальные и гениальнейшие – от обров до немцев и от Батыя до Гитлера, то потому и только потому, что в России они видели моральную ценность, стоящую выше их жизни. Ценность, стоящая выше жизни, может быть историей или религией».
На исходе своего существования русская монархия достигла одной из своих вершин. А если не отделять одну область от другой, вспомнить наших великих музыкантов, учёных, юристов и так далее, мы увидим следующую картину: десятки тысяч человек совершали грандиозную работу, смысл которой нам почти не понятен. Что они строили? Добились ли своего или всё это невероятное напряжение сил пропало втуне?
Когда иные выносят приговор Царю-мученику, они не сознают, что это приговор не только ему, но и всем лучшим людям страны – Достоевскому, Скобелеву, Чайковскому, Леонтьеву, Менделееву, отцу Иоанну Кронштадтскому, не сумевшим предотвратить революцию. Вот только ставил ли Господь перед ними эту задачу? Думается, что нет. Как не требовал Он от Ноя предотвратить Всемирный потоп, как не просил Отец Небесный Своего Сына выжить любой ценой, ибо «истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрёт, то останется одно; а если умрёт, то принесёт много плода».
Именно в этом следует искать смысл и центр тяжести всей политики Николая Второго. «Царь у нас праведной и благочестивой жизни, – писал в 1905 году о Государе Николае II святой Иоанн Кронштадтский. – Богом послан Ему тяжёлый крест страданий, как Своему избраннику и любимому чаду».
«Но как безнадёжно бледны», – подтвердил поэт, угадав нечто очень важное. Царственные мученики знали (не умом, а сердцем), что их ждёт, и были готовы исполнить Господню волю. Мы сейчас почти мёртвые, но именно – почти. Ради этого расстояния, тоньше волоса, которое отделяет Россию от смерти, и совершались труды, переносились страдания, ради нас взошёл на свою голгофу Император Николай Второй. Оглядываясь назад, мы видим прекрасное лицо святого Царя и через него начинаем постигать смысл русской истории.
Можно ли обойтись без этого понимания? Лично каждый из нас может, наверное, спастись, если просто придёт в храм, более того – без этого не спасти и страну. Есть много людей, которые верят в Бога мало или не верят вовсе, но страна может ими гордиться, некоторых из них я люблю. Но даже когда они счастливы, они несчастны, потому что без Христа сердце будет повторять и повторять: «Всё бессмысленно, ты смертен». Лишь после того, как человек переступает порог Церкви, он обретает веру, которая его преображает, в нём начинают рушиться перегородки, которые прежде мешали духу расти. Но и тогда, если он скажет Господу: «Эту стену во мне не трогай», Бог его волю насиловать не станет. И преграда останется, и душа в этом месте искривится.
Одна из перегородок, которые нам мешают сегодня дышать, – измена клятве, которую наш народ дал Господу в 1612 году. Мы тогда пообещали вечно хранить верность царю Михаилу Романову и его потомству.
«Я лично никакой клятвы не давал», – возражают некоторые из нас, христиан, как будто это что-то меняет. Попробуем понять, почему наши предки дали на Земском Соборе 1612 года обет не только за себя, но и за нас – своих потомков. Они выстрадали в ходе ужасающих бедствий понимание, что никакие самые удачливые самозванцы, вроде Гришки Отрепьева, герои, властители дум и так далее не способны уберечь Россию от гибели, а народ – от взаимоистребления, доходящего до каннибализма. Перепробовано было в Смуту всё, что только возможно: от семибоярщины и однобоярщины в лице Василия Шуйского до призвания на царство польского царевича. И чем дальше пробовали, тем глубже погружались в трясину, пока не поняли наконец: только настоящий Помазанник, пусть ребёнок, но Царь, может объединить народ и возродить страну.
Наши предки осознали, что как без богообщения невозможно настоящее счастье в нашей жизни, так без ниспосланного Богом царя будет несчастна Россия. Именно поэтому клятва Дому Романовых была не просто ритуальным жестом или обязательством, которое со временем может утратить силу, но предупреждением для всех будущих поколений: Смута в нас самих, не поляки ей виной, они лишь подвернулись диаволу под руку. И как только мы вновь вырвем власть из рук Божиих, возьмёмся по своему разумению устраивать жизнь, бедствия возобновятся. Так и произошло. Нарушив обещание, данное не просто Дому Романовых, а Богу, мы впали в состояние столь же ужасное, как в начале семнадцатого столетия.
Как долго это будет продолжаться?
Будем надеяться
|
Когда противники восстановления монархии замечают, что страна возвращения к ней не желает, – это правда. Но они редко на этом останавливаются, добавляя, что наивна, если не глупа сама идея. При этом упускается одно обстоятельство. По сути, мы вместо монархии получили её изуродованный, опошленный вариант, который обходится стране исключительно дорого. Надежды, что вопреки этому разовьётся что-то положительное, угасают, когда мы видим, кто именно проповедует у нас демократическую форму правления. Нет вопроса, в котором эти люди готовы были бы проявить хотя бы слабый интерес к воле народа. Зато они находят некий шарм, пищу для тщеславия в том, чтобы действовать вопреки интересам, традициям, понятиям о добре и зле, которые у нас всё ещё существуют.
Это положение дел с большой точностью предсказал русский мыслитель Иван Ильин: «Скажем прямо и недвусмысленно: поколение безответственных шкурников и безответственных честолюбцев не освободит Россию и не обновит её; у него нет и не будет тех духовных сил и качеств, которые строили подлинную Россию в прошлом и которые необходимы для её будущего. Русский человек, пройдя через все национальные унижения, беды, лишения и страдания, должен найти в себе духовное начало и утвердиться в нём – постигнуть и принять своё духовное естество и призвание; и только тогда перед ним откроются двери в грядущую Россию».
Но является ли царство одной из движущих сил нашего естества, не создаёт ли оно те условия, без которых невозможно исполнить призвание? Главный аргумент против монархии: «Наиболее богаты, состоятельны сегодня демократические страны». На самом деле здесь нет прямой взаимосвязи. Есть множество вполне демократичных государств, где не прекращается голод, и наоборот – коммунистический Китай быстро набирает силу. Допустим, этот пример не вполне корректен, но возьмём Германию, которая сегодня едва ли более демократична, цивилизованна, чем была при кайзере Вильгельме. Так в чём же состоит преимущество собственно демократической формы правления?
Однажды мне, человеку неопытному в крестьянском труде, доверили вести барана. Напрягаясь изо всех сил, я пытался волочь животное за собой, а оно упиралось всеми четырьмя ногами, оставляя на земле глубокие борозды. Эта борьба продолжалась минут пятнадцать, так что я совершенно изнемог и не знал, что делать дальше. При этом несколько отпустил верёвку, и овн, почувствовав некоторую свободу, вдруг рванулся вперёд. Мне пришлось бежать за ним, что стало новым испытанием, зато направлять упрямца было проще простого. Для барана главное – быть впереди.
Большие массы людей часто ведут себя похоже. Тащить их куда-либо – заведомо проигрышный вариант, поэтому столь непродуктивны тоталитарные режимы. Что касается демократии, то народ там бежит впереди тайной власти, у которой есть одна неприятная особенность. Ни олигархи, ни юристы, ни политтехнологи ни за что не отвечают, да и власть явная мало чем рискует. Допустим, обанкротилась стоящая во главе страны партия Шила. Её сменила партия Мыла, тоже обанкротившаяся, но минимум четыре года назад. А потом всё повторяется. Очень удобно. В любой момент можно выпустить пар и как бы начать всё с начала, но именно как бы. Этот бег по кругу иногда медленно, но всегда верно обессмысливает жизнь, истощает религию, нравственность, культуру.
Монарх между тем лично отвечает за страну перед Богом, своим сыном-преемником, подданными – и в этом огромное преимущество царства. Но лишь в том случае, если весь народ отвечает за государя. Когда их связывают отношения, подобные тем, что можно видеть в настоящем супружестве, со всеми его преимуществами и одним недостатком: не сложилось – придётся терпеть. Но даже тогда всё можно повернуть к лучшему. Ведь если дана клятва, единственный достойный выход – всё исправить, сохранить вопреки испытаниям.
Президент в этом смысле не более чем партнёр, избранный на краткий период. Он заменим, а значит, невозможны или маловероятны долгосрочные планы, глубина отношений. Мы здесь намеренно избегаем обсуждения тех особенностей демократии, которые вынудили Альфреда Нобеля заявить: «Демократия – это власть подонков». Речь идёт о принципе игры, которая рано или поздно перестаёт отвечать требованиям времени. Польша, Франция рухнули в начале Второй мировой войны как карточные домики из-за цепи ошибок, обусловленных народовластием. Англию вытащили с того света СССР и США, где власть была сосредоточена в руках людей, задолго до войны наделённых настоящими полномочиями. Народы поверили им, потому что монархический дух в первой половине ХХ века ещё сохранялся на земле. Он сошёл на нет позже, вместе с главенством христианских ценностей. СССР – моей родины, которую я люблю вопреки всему, – уже нет. США всё ещё существуют, но вера в то, что они – образец для подражания, поблёкла, как рубаха, застиранная до мутных оттенков. Копировать мы можем лишь умирание Соединённых Штатов.
Пока всё это не очевидно, но даже оптимисты сегодня ощущают приближение бедствий, равных которым человечество, быть может, ещё не знало. Из числа христианских наций русский народ, по всей видимости, наиболее подготовлен к чрезвычайным обстоятельствам. Господь провёл его через такие крушения и страдания, что болевой порог у нас достаточно высок. Достаточно для того, чтобы не как овца, издыхающая под ножом, а сохранив свободу выбора, успеть определиться, с кем мы – со Христом или антихристом. Вот тогда и выяснится, чего желает наша страна по-настоящему. Сможет ли она раскаяться, сможет ли обернуться, чтоб увидеть прекрасное лицо Царя-мученика и лики его сопричастников, живших, умиравших ради этого последнего, решающего часа? Будем надеяться, что да.
И когда нам бросают вслед: «царепоклонники», мы должны понимать, что тоже трудимся для будущего, а не прём против рожна в силу тупости или упрямства. Мы всего лишь исполняем присягу, которую предки за нас и ради нас дали Богу. Если бы Император Николай нас предал, она бы могла утратить силу. Но он был столь верен Богу, что удостоился мученической смерти, остался нашим Царём и будет им до того дня, пока на этом посту его не сменят. Мы служим не мёртвому, а живому, взошедшему на Небеса, чтобы молить о нас Отца и Сына и Святого Духа.
Церковь и история
Мы должны вернуться на Русский путь. Сегодня, когда монархические чувства нашего народа ослабли, можно услышать, что без них можно обойтись. Много хороших людей очень далеки от размышлений, нужен нам царь или нет. В конце концов, немного было монархистов среди первохристиан, и вряд ли ими изобилуют нынешняя православная Греция. Но среди горячих почитателей Царя-мученика мы почему-то видим выдающегося православного американца иеромонаха Серафима Роуза – человека, выросшего в условиях, что называется, образцовой демократии. Чего же ему не хватало? Отец Серафим был очень тонким человеком, чуждым всякой фальши. Его не увлечь было модой на монархию, и принял он её отнюдь не «в комплекте» с православием, и не монархию вообще, а русскую, православную, по той же причине, по которой полюбил её русский публицист Иван Солоневич.
А теперь рассмотрим обратный пример – наиболее последовательную попытку отделить православие от монархии и вообще от исторической почвы. Её предпринял известный наш богослов протопресвитер Александр Шмеман, оказавший огромное влияние на Православную Церковь Америки. Он искренне пытался создать рафинированное, чистое, по его мнению, православие. И справедливости ради скажем, что общины, усвоившие его убеждения, нередко процветают. Но при этом они, скорее, внешней обрядовой стороной, а не духом отличаются от собраний методистов или пресвитериан. Допустим, я ошибаюсь, это слишком тонкий вопрос, чтобы делать категорические заявления. Но вот деталь, много говорящая о том, насколько удачен был опыт отца Александра. В храмах, где его особенно почитают, нередко можно встретить американские флаги. То есть результат вышел обратный задуманному – ведь практически невозможно представить в архангельском, скажем, кафедральном соборе появление российского штандарта.
Настоящее христианство никогда не бежало от истории, оно было с ней нераздельно, но и не сливалось. Вот что упустил из виду отец Александр Шмеман, полагая, что в четвёртом веке по Р.Х. Церковь изменила своей природе, попав в зависимость от империи. Между тем произошло нечто совершенно иное. Пожертвовав частью своей внешней свободы, православие избежало того искушения, которое сыграло свою роковую роль в истории Католической Церкви. Папство, поставив Церковь выше царства, дошло до того, что присвоило себе многие государственные функции, например принялось физически истреблять несогласных. Это привело к жесточайшему кризису, подорвало доверие к католицизму у великого множества его последователей. Они ударились в другие крайности. Англиканство и лютеранство дали полностью подмять себя светским властям. Помню, как в Мурманске один шведский епископ жаловался православным на то, что в обмен на финансирование государство требует от него смириться с женским священством. Другой формой бегства от католицизма стало появление тысяч пуританских и тому подобных общин, решивших власть игнорировать вовсе. В конце концов, они создали собственное государство, Соединённые Штаты, и обмирщились даже в большей степени, чем католики.
Лишь православие смогло найти форму отношений с государством, которая не была идеальна, как всё в этом мире, но содержала в себе идеал, позволивший Церкви сохранить её неотмирность. Да, Церковь может существовать вне монархии, в условиях демократии. Мы видим это на примере Русской Зарубежной Церкви. Но при этом все святые, все отцы Церкви, которых РПЦЗ явила миру, в первую очередь святой архиепископ Иоанн Шахайский, горячо почитали Царя-мученика, сохранив верность царству. Конечно, это не обязательное условие святости, но по какой-то причине очень часто идёт с ней рука об руку.
«За что они Его...»
Девятого июля 1918 года председатель Петроградского ЧК Моисей Урицкий лично взялся допросить бывшего премьер-министра страны Владимира Николаевича Коковцева. Предполагалось, собрать материалы для возможного суда над Государем. Допрос Коковцева много даёт нам для понимания, почему этот суд так и не состоялся. Подчёркиваю, слова, которые вы сейчас прочитаете, были произнесены не на торжествах по случаю 300-летия Дома Романовых, а в Питерской чрезвычайке:
«Десять лет я был докладчиком у Государя, я хорошо знаю его характер и могу сказать по совести, что сознательно он никому не причинил зла, а своему народу, своей стране он желал одного – величия, счастья, спокойствия и преуспевания. Как всякий, он мог ошибаться в средствах, по мнению тех, кто его теперь так жестоко судит. Он мог ошибаться в выборе людей, окружавших его, но за все 10 лет моей службы при нём, в самых разнообразных условиях и в самую трудную пору последнего десятилетия я не знал ни одного случая, когда бы он не откликнулся самым искренним порывом на всё доброе и светлое, что бы ни встречалось на его пути. Он верил в Россию, верил в особенности в русского человека, в его преданность себе, и не было тех слов этой веры, которых бы он не произносил с самым горячим убеждением. Я уверен, что нет той жертвы, которую бы он не принёс в пользу своей страны, если бы только он знал, что она ей нужна. Быть может – повторяю – он не всегда хорошо окружён, его выбор людей мог быть не всегда удачен, но в большинстве ошибок, если они и были, виноват был не он, а его окружающие. Я знаю это по себе. Немало было случаев, когда мне приходилось говорить открыто не то, что Государь хотел слышать от меня, но я не помню ни одного случая, когда я не имел возможности направить дело так, как мне казалось лучше для блага страны и его самого, и каждый раз Государь не только принимал мои возражения без всякого неудовольствия, но и благодарил меня за то, что я ему говорил правду и делал это открыто».
За семьдесят лет большевики так и не смогли собрать материалов для своего суда над Царём-мучеником. Перед тем полностью провалилась попытка Временного правительства. Ничего не вышло у Солженицына и тысяч других, пытавшихся изобличить Государя, бросить на него тень. Это напоминает нам о другой казни, когда так же обошлись без настоящего суда. Друг детских игр Государя В. К. Олленгрен вспоминал такой эпизод из жизни Николая: «В пятницу был вынос Плащаницы, на котором мы обязательно присутствовали. Чин выноса, торжественный и скорбный, поражал воображение Ники, он на весь день делался скорбным и подавленным и всё просил маму рассказывать, как злые первосвященники замучили доброго Спасителя. Глазёнки его наливались слезами, и он часто говаривал, сжимая кулаки: “Эх, не было меня тогда там, я бы им показал!” И ночью, оставшись одни в опочивальне, мы втроём разрабатывали план спасения Христа. Особенно Ники ненавидел Пилата, который мог спасти Его и не спас. Помню, я уже задремал, когда к моей постельке подошёл Ники и, плача, скорбно сказал: “Мне жалко, жалко Боженьку. За что они Его так больно?” И до сих пор я не могу забыть его больших возбуждённых глаз».
Живое, непосредственное отношение к Спасителю Император Николай Александрович пронёс через всю свою жизнь, за что оказана ему была высочайшая милость – уподобиться Христу. Это произошло не в день казни – много раньше. Прекрасные серые глаза Царя сотни раз описаны мемуаристами, их доброта производила огромное впечатление на всех. Однажды в Ливадии Государь должен был принять земских деятелей Таврической губернии. Двое из них подчёркивали своё неуважение к моменту, хихикали, перешёптывались, как это было принято у тогдашних представителей «культурного общества». Вдруг вошёл Император Николай Александрович и просто посмотрел на них. О чём говорили – неважно, но когда эти люди уходили, то оба расплакались.
Это совершенно типичный эпизод. Вот что пишет генерал Мосолов: «Царь был не только вежлив, но даже предупредителен и ласков со всеми теми, кто приходил с ним в соприкосновение. Он никогда не обращал внимания на возраст, должность или социальное положение того лица, с которым говорил». Анна Вырубова описала одну историю: «Раз как-то приехал в Гамбург Государь с двумя старшими Великими княжнами; дали знать, чтобы я их встретила. Мы более часу гуляли по городу... Идя переулком по направлению к парку, мы столкнулись с почтовым экипажем, с которого неожиданно свалился на мостовую ящик. Государь сейчас же сошёл с панели, поднял с дороги тяжёлый ящик и подал почтовому служащему; тот его едва поблагодарил. На моё замечание, зачем он беспокоится, Государь ответил: “Чем выше человек, тем скорее он должен помогать всем и никогда в обращении не напоминать своего положения; такими должны быть и мои дети!”»
Он их хорошо воспитал – своих деток: Ольгу, Татьяну, Марию, Анастасию, Алексея. Потому что никогда не фальшивил, не лгал – ведь можно обмануть всех, но не того, кто с рождения рядом. Благословен тот, чей ребёнок как святыню понесёт людям его слова: «Отец просит передать всем тем, кто ему остался предан, – писала из заточения Великая княжна Ольга, – и тем, на кого они могут иметь влияние, чтобы они не мстили за него: он всех простил и за всех молится, и чтобы помнили, что то зло, которое сейчас в мире, будет ещё сильнее, но что не зло победит зло, а только любовь».
Какие прекрасные лица…
Я говорю это, думая о тех, кто утверждает, будто канонизация Государя обусловлена лишь его мученической кончиной. Их логика поразительна: развалил страну, был за это убит, ладно, будем почитать как страстотерпца. Почему же тысячи и тысячи людей со слезами, мольбой так долго добивались его прославления? Мы его просто любили и любим – нашего Царя. Не только смертью, но всей своей жизнью он напомнил нам о Христе, о том, что это такое – быть человеком.
Владимир ГРИГОРЯН
 | назад |
| вперед |  |
