ВЕРТОГРАД
ВО ИМЯ ТВОЕ
О судьбе священника и исповедника Григория Пономарёва
За книгу об уральских новомучениках «Во имя Твое» Ольга Пономарёва и Елена Кибирева были награждены патриаршими наградами – медалями святого Преподобного Сергия Радонежского I степени. Предлагаем вниманию читателей только небольшую часть воспоминаний Ольги Григорьевны о своём отце – заслуженном протоиерее и известном духовном писателе Григории Пономарёве. Епископ Курганский и Шадринский Михаил в предисловии к этой книге написал: «Много есть на Руси «неугасимых лампад», в которых вместо елея день и ночь горит любовь пастырей Христовых к Богу и ближним... Таким светильником благочестия явился протоиерей Григорий». Шестнадцать лет провёл о. Григорий на Колыме, но сохранил в себе веру в Господа и бесконечную надежду на Его всесильную помощь и защиту.
В Лавру на лошадке
Февраль, как всегда в Шадринске, был не столько холодный, сколько ветреный и вьюжный. Небольшой, но известный своими традициями, этот зауральский городок в те времена входил в Челябинскую область.
Протоиерей Александр Пономарёв, настоятель одного из шадринских храмов, и его супруга Надежда ждали прибавления в семействе. Старшие дети были уже довольно большими: Нине – четырнадцать лет, Марусе – одиннадцать, Алексею – шесть.
Матушка Надежда, словно цветок орхидеи, так же прекрасна и хрупка. Рождения ребёнка ждали с некоторым беспокойством...
В канун праздника святителя Григория Богослова, когда отец Александр уже служил всенощную, матушка, по нездоровью оставшаяся дома, почувствовала приближение родов. Девочки Нина и Маруся побежали за акушеркой, и в ночь на праздник святителя Григория Богослова, 7 февраля 1914 года, родился мальчик. Маленький, но крепкий, он так энергично заявил о своём появлении на свет Божий громким криком, что все окружающие, возблагодарив Господа, поспешили сообщить батюшке, что молитвы его услышаны: матушка Надежда благополучно разрешилась, и у отца Александра теперь появился второй сын. Самочувствие обоих нашли вполне удовлетворительным. Новорождённого в день святого Григория Богослова, архиепископа Константинопольского, было решено назвать его именем.
Шли годы, малыш рос здоровым и некапризным. Много времени с ним проводили матушка и сёстры. Ребёнок незаметно и органично впитывал в себя интересы и образ жизни семьи. Особенно заметна была для окружающих проявлявшаяся у него любовь к храму. В четыре года маленький Григорий уже помогал отцу Александру.
Позже отец Григорий вспоминал о том, как его спрашивали: «А какие у тебя были игрушки?»
– Да мне и не очень хотелось играть... Вот помню лошадку на палочке. Я хотел доскакать к Руслану и Людмиле, а ещё в Киевскую лавру и в Дивеево...
В пять лет Григорий много уже знал о Господе Иисусе Христе и Его святых угодниках, знал молитвы и с удовольствием учился читать русские и славянские тексты.
Отца Александра вскоре перевели в Екатеринбург, где он служил в большом соборе, стоявшем на месте нынешнего Дворца культуры Визовского завода. Семья переехала вместе с ним. Хорошо, что девочки стали уже совсем взрослыми. Они оказались хорошими помощницами матушке, которая старалась не показывать свою слабость и тающее здоровье.
Вот и Нина уже невеста, и Маруся так повзрослела... Дай им, Господи, счастливой жизни! Алёша вытянулся и стал похож на отца, а Гриша... Это какой-то странный ребёнок! Ни детских капризов, ни особых шалостей. Всё больше бывал с папой в храме, и как-то незаметно выяснилось, что он уже умеет читать по-церковнославянски и образцово знает порядок службы. Все окружающие, и особенно соседи, полюбили этого не по возрасту серьёзного синеглазого мальчонку.
«Именем Господа, остановись!»
Первое горе, поразившее сердце Гриши, – смерть их соседа дяди Семёна, который очень любил общаться с мальчиком, часто что-то рассказывал, вырезал ему из дерева забавных медвежат и зайчиков. Тётя Катя, его жена, всегда старалась угостить Гришу чем-нибудь вкусным.
Теперь тётю Катю узнать было невозможно: всё плачет и плачет. Часто ходит на Ивановское кладбище, где похоронили дядю Семёна; почти ни с кем не разговаривает и, исчезая на весь день, совсем редко бывает дома. Беспокоился отец Александр: Катерина, буквально всё забыв, не бывает даже в церкви, а всё сидит или даже лежит на могиле мужа.
Прошло время. Вот и сорок дней миновало. Поздняя угрюмая уральская осень овладевает всем. Но Катерину этим не проймёшь. С утра уходит и возвращается уже в сумерки, вся заплаканная и измученная... Так наступил один из последних дней осени, когда ещё нет снега, но первые морозы уже прихватили землю.
Однажды поздним вечером, когда батюшка пришёл со службы, он заметил, что окна соседнего дома, где живёт Екатерина, темны. Где она? Родители переглядываются с беспокойством, да и маленький Григорий переживает что-то своё, непонятное... Они видят, как мальчик встаёт на колени в передний угол перед иконами. И вдруг – как крик души: «Папочка, родненький! Скорей запрягай жеребчика! Давай, давай поедем! Надо спасать тётю Катю!» Отец Александр и сам чувствует, что такое долгое отсутствие соседки не случайно. Но куда ехать? Где искать?.. Мальчик почти кричит:
– Давай быстрее, тётя Катя может погибнуть!..
Отец Александр посадил уже одевшегося Гришу в повозку, сел сам и направился на кладбище Ивановской церкви, где почти «поселилась» Катерина.
– Не туда, папочка, не туда! Скорее езжай за Широкую речку, на болота. Скорее, ну скорее же!
Невольно повинуясь внутренней силе и убеждённости своего пятилетнего сынишки, батюшка направляет лошадь в нужную сторону. Вот уже не видно и последних городских огоньков, миновали и новое Широкореченское кладбище. Дорога, отвердевшая от холодов, позволяет легко двигаться по болотистой местности. Ничего не видно, почти ничего. В душу медленно заползает леденящий ужас. Батюшка не перестаёт творить Иисусову молитву.
Отдельные, исхлёстанные ветром кусты, корявые пни, омертвевшая зыбь... И вдруг вдали какое-то движение. Или это рябит в уставших глазах? Гриша стоит и дышит в ухо отцу: «Вот-вот, вот же она... Или они?» Он делает странное судорожное телодвижение и жмётся к отцу. Жеребчик неожиданно храпит и упирается. На фоне почти стемневшего неба по застывшей земле без дороги движутся две фигуры. Один силуэт женский: в платке и коротком жакете (очень знакомая фигура)... А второй? Широкий, приземистый контур прикрывает собой Екатерину. Идут... Идут в темень, в неизвестность, в никуда...
И тут Гриша своим звонким детским голоском неожиданно даже для отца Александра закричал:
– Тётя Катерина! Тётенька Катя! Остановись! Господом Богом нашим Иисусом Христом тебя прошу!
И... о чудо! Внезапная вспышка света, широкая мужская фигура исчезает, и вконец испуганная, рыдающая Катерина подбегает к возочку отца Александра. Увидев его и Гришу, она падает в ноги мальчику и священнику. Бледная, со следами смертельной белизны в лице, она целует Гришу, целует руки батюшки Александра и не может вымолвить ни слова. Её только бьёт дрожь и содрогает икота от нервных спазматических рыданий. Вот такую они и привозят её домой. Матушка Надежда оказала ей первую помощь, и наконец пришедшая в себя женщина рассказала:
– Я уже с неделю или чуть больше стала замечать: стоит только свечереть, как к Семёновой могиле подходит этот мужик. Такой вежливый, участливый. Меня всё утешает и как-то мудрёно говорит, а мне вроде и легче становится. Я последние дни стала даже ждать, что он подойдёт. Сегодня он пришёл опять и всё говорил, говорил... Я чувствую, темнеет уже, пора возвращаться, и вдруг слышу его слова: «Ну, пора, Катерина, пойдём». И я как неживая, послушная ему, иду, куда он ведёт, хотя чувствую, что вроде совсем из города выходим, да и ноги не идут, а воли моей нет! И только думаю: имя-то моё откуда он знает? Мы уже к болоту подошли. Огней городских не видно... А он всё говорит и говорит, и я иду за ним как по приказу. И тут крик Гришеньки! Его ангельский голосок: «Тётя Катерина! Ради Господа нашего Иисуса Христа, остановись!» Как только он прокричал Имя Господа, этот мой спутник вдруг остановился как вкопанный, что-то сверкнуло и... его разорвало! И дух такой зловонный пошёл.
Она вновь содрогается от воспоминаний. Сильно переболев, Катерина, по молитвам всей семьи Пономарёвых, пришла в себя. Она осознала, что, заведи её бес в болотные дебри, погибла бы её христианская душа, если бы не бесконечная милость Господа, вложившего в ум, сердце и уста маленького мальчика её спасение. Как поддалась она на бесовские уловки? Вместо того чтобы молиться в храме за упокой души мужа, заказать сорокоуст и читать Псалтирь, она лежала в каком-то отупении на его могиле и чуть не стала лёгкой добычей дьявола. Спас её Гриша, её любимец, сынок протоиерея Александра Пономарёва, мальчик, которому Господь определил многое совершить в жизни.
Взросление
Годы шли... Гришеньку уже называли Гришей, Григорием. Учиться в школе он не имел возможности – после революции детей духовенства не принимали в школы. Тогда отец Александр, блестяще образованный человек (он имел два высших образования: медицинское и духовное), составил план обучения сыновей, в который входили и общеобразовательные дисциплины, и духовное образование. Только на уроки по математике, химии и физике мальчики ходили к частному преподавателю.
|
Григорий очень серьёзно и углублённо стал изучать полный курс Духовной семинарии, одновременно помогая отцу в церкви: знание церковной службы выручало. Лет в тринадцать-четырнадцать он уже мог участвовать в службе в качестве псаломщика и, если надо, сам пел в хоре. Правда, голос, ещё не прошедший мутацию, иногда давал срыв, к его великому смущению, и вызывал милые смешочки девочек Увицких – Ольги и Нины, которые пели в хоре этого же храма.
Ох уж эта Нина – Ниночка Увицкая! Тоненькая, сероглазая, она не выходила у него из головы. Они ведь знали друг друга ещё малышами, затем знакомство на время прервалось, и вот теперь они, уже подростки, познакомились, можно сказать, вновь.
К шестнадцати годам Григорий твёрдо знал, что его жизнь и труды должны быть связаны с Православной Церковью. Если Господь сочтёт его достойным, он будет служителем Церкви. Где-то ещё присутствовала далёкая мысль, появившаяся в детстве, – уйти в монастырь, стать монахом. Этот духовный подвиг неудержимо привлекал к себе юношу. Но вот Ниночка! Много раздумий, колебаний... В конце концов, он же не знает, как она к нему относится...
«Пусть всё будет по воле Твоей, Господи!»
Прошло ещё несколько беспокойных лет. Революция ломает планы, намерения людей. Девочки Пономарёвы первыми покинули родное гнездо. Сначала старшая – Нина, а потом и Мария.
В 1929 году, согласно прошению и по благословению Преосвященного епископа Шадринского Валериана, Григорий Пономарёв становится псаломщиком, чтобы служить вместе с отцом в различных храмах Екатеринбургской епархии.
Время пришло неспокойное, постоянно что-то менялось в жизни, поэтому их часто переводили с прихода на приход. В 1932 году они жили в городе Невьянске Свердловской области и служили в маленькой Вознесенской кладбищенской церкви, единственной действующей в городе, стоявшей на берегу пруда. Невьянск – тихий, спокойный, провинциальный городок, у которого есть своя достопримечательность – падающая башня. Эта башня была построена ещё промышленниками Демидовыми на железоделательном заводе (как тогда его называли) и располагалась недалеко от пруда. Очевидно, грунтовые воды подмыли тяжёлое сооружение, но оно не рухнуло, а лишь наклонилось да и осталось таким до нынешних времён.
Духовный рост Григория шёл очень быстро. В юные годы это был уже сложившийся молодой человек, имеющий свои замыслы, цели, задачи. Он много читал, стол его был заложен трудами Василия Великого, Григория Богослова, Феофана Затворника, Иоанна Кронштадтского. Он не только умом, но и душою проник в Библию и много почерпнул из неё, духовно осознавая святость и величие этой Богоданной Книги.
Заточение
В мокром палисаднике хозяйничала осень. Холодными ночами и утренними заморозками она подбирала забытые ею разноцветные опавшие листья, сворачивая их в серые скучные трубочки, гасила последние живые краски в пожухлой траве, постукивала ночами оторвавшимся на крыше железом, жалобно подпевала у печной заслонки, словно предупреждая: «Это только начало...»
Конец лета и осень 1937 года для молодой семьи Пономарёвых выдались особенно напряжёнными. Сердце матушки Нины больно сжималось от тягостных предчувствий. События чередовались с такой быстротой, что трудно было реагировать на них адекватно. Радость и горе смешались вместе. С одной стороны – горечь по поводу повальных арестов близких людей, а с другой – рукоположение псаломщика Григория Пономарёва в сан диакона. Ко всему пережитому добавилась новая радость: у молодой четы родилась дочка – маленькая Лёля. Ольга – семейное имя и Увицких, и Пономарёвых, и теперь в роду появилась ещё одна Ольга.
Волна арестов нарастала повсеместно. Вот уже чёрное крыло беды накрыло и Вознесенскую церковь в Невьянске. Арестовали и куда-то увели настоятеля храма, благочинного невьянских церквей протоиерея Григория Ивановича Лобанова и священника Леонида Михайловича Коровина. Увели Николая Ивановича Иванова – протодиакона этой же церкви, а вскоре пришли за казначеем храма Ведуновым Иваном Ивановичем и секретарём Церковного совета Уткиной Анной Васильевной.
Все понимали, что эти аресты не последние.
Недоверие и страх грозной тучей нависли над верующими. Члены Церковного совета и прихожане Вознесенского храма боялись поднять друг на друга глаза, боялись сказать лишнее слово...
И вот 30 октября 1937 года два оперуполномоченных УНКВД Кировского района вместе с понятыми пришли в дом диакона Вознесенского храма Григория Пономарёва... Грубые окрики, угрозы, требование заполнить анкету, обыск, опись изъятия...
– Одевайся... Пойдёшь с нами.
– В чём меня обвиняют?
– Узнаешь, когда надо, – оскалился уполномоченный. – Разговорился тут! Ну, живо собирайся... – и с нахальной улыбочкой добавил: – Распишись, что изъято при обыске. У нас власть справедливая...
Григорию протянули протокол обыска. Последнее, что видел и слышал отец Григорий, выходя из дома, – белое как мел лицо жены и... детский плач из бельевой корзины, служившей кроваткой их малышке.
В глазах Ниночки застыло страдание.
Всё... Дверь в родной дом захлопнулась для него на многие годы, и он пока ещё не знает, как долго будет лишён его тепла и уюта; не знает и того, сколько страданий, ужасов и потерь придётся ему претерпеть в этом новом для него жизненном испытании.
Ведь ему было всего лишь 23 года!
А пока он шагает под конвоем двух «пролетариев» в разнопёстром одеянии: наполовину штатском, наполовину военном. Они пытаются казаться значительными – так напыщенны их физиономии. Как же – слуги закона! Он зябко ёжится от холодных порывов сырого осеннего ветра, проникающего под старенькое, изношенное пальто. На нём чиненые-перечиненые ботинки – летние штиблеты, которые он, выходя под конвоем из дома, надел второпях.
Он идёт, твердя Иисусову молитву.
Здание НКВД стоит прямо напротив знаменитой наклонной башни демидовской постройки и Спасо-Преображенского собора, колокольня которого совсем недавно снесена. Священнослужители собора ещё в 1918 году были зверски убиты большевиками.
Лязгнули многочисленные замки и затворы, и его без объяснения втолкнули в огромный полуподвал с низким выщербленным потолком. Помещение заполнено арестованными людьми. Горит какой-то изнуряющий, бьющий прямо по глазам пронзительный свет. Этот свет потом ещё долго будет мучить его в воспоминаниях и даже преследовать в сновидениях.
В глухом тюремном подвале с липкими запотевшими стенами невыносимо душно. Отец Григорий оглянулся. Всюду, как ему показалось, злобные, затравленные взгляды. На некоторых лицах – откровенное злорадство.
Кажется, из знакомых никого нет. Он-то думал, что увидит, быть может, своих из храма, кого увели раньше его, и ситуация хоть как-то прояснится. Среди невьянцев уже целый месяц ходила зловещая новость, что Лобанова и Коровина расстреляли...
Стараясь унять дрожь, отец Григорий приткнулся где-то у стены. Что всего ужасней – каждый, кто оказался здесь, был замкнут на своей личной беде и переживал только за себя! Это первое, что было понятно, глядя на человека. Ты никому не нужен в этом кругу несчастных людей, оглушённых собственным горем, и никому нет до тебя никакого дела. Если к тебе подойдут и ударят и если даже будут убивать, никто из сокамерников не шелохнётся. В таком скопище людей, где одновременно томятся самые отпетые преступники и совершенно безвинные страдальцы, отстранённость и самоизоляция от всего происходящего в камере – это способ защитить себя. Каждый, кто попадал сюда, сжимался как улитка в своей раковине. Позднее батюшка ещё много раз будет сталкиваться с таким поведением людей и в лагере, и на воле.
«Господи, помоги и не оставь меня, грешного!..»
Он потерял ощущение реального времени. Часы, проведённые в подвале НКВД, казались ему вечностью. Он страдал как за свою семью, так и за собратьев по алтарю и членов церковного совета, арестованных почти одновременно с ним. Его драные летние ботинки, застывшие от холода, издавали громкий стук при ходьбе по чугунным плитам камеры.
Но вот что-то новое! К нему, явно к нему, пробивается какой-то помятый субъект с крысиной физиономией. У субъекта – маленькие, бегающие глазки.
– Ты ведь Пономарёв? Григорий? Из кладбищенской церквы?..
– ???
– Я-то по другому делу тут, но знаю, что ваших тут мно-о-о-го, – как-то нарочито протянул он. – Они в разных камерах. Признались уже все...
– В чём признались-то? И от меня тебе что надо?
– Так ведь... если запираться будешь и не признаешься, то убьют твоих-то. Бабу и девчонку... – крысиный субъект сделал какое-то отвратительное движение по горлу. – Убьют их... Найдут и убьют. Тагил не Китай... – и вновь это жуткое движение по горлу и омерзительный то ли смех, то ли икание.
«Слава Тебе, Господи! Как хорошо, что Ниночка с дочуркой успели уехать в Нижний Тагил!»
Неосознанно, но эта «подсадная утка»-провокатор дал хоть какую-то информацию о родных.
«Да, конечно, Тагил не Китай, – думал отец Григорий, – и если надо, то и в Тагиле найдут. Но главное, что они, мои родные, живы».
День сменялся ночью, ночь – днём. Ничего пока не происходило, если не считать, что ещё дважды приходил этот лысый с крысиной мордой и каждый раз рассказывал, какие ужасы следователи проделывают с родными арестованных, которые не признаются и не подписывают следовательские протоколы...
– Попы твои всё подписали. Они давно на свободе и водку трескают...
От крысиных глазок стукача невозможно было укрыться. Он, как настырная навозная муха, всё время что-то жужжал отцу Григорию в ухо, из его прокуренного рта несло отвратительным смрадом...
«Живы будете»
«Сети нечестивых окружили меня, но я не забывал закона Твоего» (Пс. 118, 61).
Как-то вечером отец Григорий, сидя на камерных нарах, в который раз с тревогой задумался о судьбе своих близких и родных. Он уже прошептал наизусть вечернее правило, как вдруг его вызвали на допрос. Продержав Пономарёва две недели в подвале, следователь РОНКВД Чепарухин решил наконец допросить и его. Собственно, допрос – это названо очень условно. В протоколе следователь сам напишет всё, что необходимо для «нужного хода дела», а Пономарёв... Главное – сломать его любой ценой.
Допрос происходил в зарешечённой комнате.
На допрашиваемого направляли огромный рефлектор, слепящий глаза, в то время как самого следователя не было видно, лишь слышался откуда-то из угла комнаты его леденящий голос.
Допрос вёлся непрерывно с 10 часов утра до 5 вечера, а затем с 8 часов вечера до 3 ночи. При этом арестованному не разрешали не только присесть, но даже подержаться за спинку стула...
После выяснения формальных анкетных данных следователь стал задавать отцу Григорию вопросы про какую-то монархическую фашистскую организацию, в которой он, Пономарёв, якобы состоял, а впоследствии был её руководителем. Но позднее руководителем «оказался» уже не он, а настоятель Вознесенской церкви протоиерей Григорий Лобанов, а Пономарёв, завербованный им, – всего лишь несчастный исполнитель диверсионных акций.
«Какие фашисты? Да это настоящий бред...» – думал отец Григорий
– Знаете ли вы Лобанова, Коровина, Иванова? Являлись ли они участниками контрреволюционной организации?
– Они никогда ничего не высказывали против советской власти и коммунистической партии, – твёрдым голосом ответил отец Григорий.
За ночь следователь часто отлучался. Видимо, отдыхал. А арестованному Пономарёву охрана всё это время запрещала даже прислониться к стоящему рядом с ним стулу. Утром допрос продолжился снова, теперь уже «с пристрастием», как признавались позднее сами следователи.
– Читай, – Чепарухин суёт допрашиваемому какую-то бумажку, сам зачитывает её вслух:
«...О принадлежности к контрреволюционной церковной повстанческой организации, мною, Лобановым, возглавляемой в г. Невьянске, и лично мною вовлечённым является... псаломщик Пономарёв Григорий Александрович. Будучи вовлечённым в организацию, на протяжении непродолжительного срока пребывания в составе контрреволюционной организации проводил под видом религиозных бесед о душе и загробной жизни контрреволюционную агитацию» (из документов областного гос. архива. – Авт.).
Образ Григория Ивановича Лобанова, настоятеля той церкви, в которой служил и он, диакон Пономарёв, незримо предстал перед его взором.
|
Лобанова арестовали первым из числа служителей Вознесенского храма. Пономарёв был уверен, что Лобанов честный и глубоко порядочный человек. Именно он, отец настоятель, рекомендовал псаломщика Григория Пономарёва для посвящения в сан диакона, и именно он венчал их с Ниночкой перед престолом Божиим в Вознесенской церкви в 1936 году.
А теперь следователи заставляют его дать на Лобанова признательные показания. Зачем? Ведь Лобанова и Коровина расстреляли месяц назад! Но сатанинская паутина опутывала людей с таким расчётом, чтобы они никогда не смогли отмыться от ложных обвинений в предательстве.
Отец Григорий тяжёлым взглядом окинул оперуполномоченного. Он недоумевал: зачем следователь тратит столько времени и сил, задавая какие-то вопросы, ведь всё равно в протоколе он напишет то, что Пономарёв никогда не говорил?
Допрос длится уже более 12 часов, но вопросы повторяются практически одни и те же... Физические силы отца Григория тают. Условия содержания заключённых в подвалах НКВД не связаны с каким-то человеческим состраданием. К тому же отец Григорий сильно простужен и его постоянно сотрясает озноб. У него явно высокая температура, но это никого не интересует, и только нервное напряжение не даёт ему свалиться с ног прямо на допросе. Он почти не слышит вопросов, его беспокоят мучительные мысли о членах церковного совета, о которых его постоянно допрашивают, требуя наговоров. Как они там? Держатся ли? К тому же следователь сообщает, что все они давно уже дали на него, Пономарёва, признательные показания.
– А ты чего медлишь? – язвительно вкручивает уполномоченный.
Но отец Григорий молчит... Он помнит слова, подчёркнутые в маленьком Евангелии архимандрита Ардалиона как будто специально для него: «Если духом умерщвляете дела плотские, то живы будете... Потому что вы не приняли духа рабства» (Рим. 8, 13-15).
 | назад |
| вперед |  |
