СТЕЗЯ
НЕ ЧУЖИЕ ЛЮДИ
Мария Артемьевна Баранова: 82 года, а пролетели как мгновение
Я надеюсь
– Здравствуйте, Мария Артемьевна!
– Здравствуй!
Ещё одна встреча в Туже, райцентре на краю вятского юга. Мы впервые видим друг друга, но на фотографии начала семидесятых она так похожа на маминых подруг. На шкафу стопы старых газет, среди них наша «Вера», мебель из какой-то позапрошлой жизни, когда жива была ещё моя бабушка. Всё не чужое, понятное, каждое слово находит отклик в памяти.
* * *
Мой мир исчез как-то очень быстро, в начале девяностых, мне тогда было двадцать с небольшим. Можно сказать, «как корова языком слизнула», но представляю корову, её тёплый шершавый язык – нет, не как корова. Случившееся нельзя сравнить с землетрясением: на старом месте остались школа, дом, и даже кафешка в центре родного города, куда любил заходить, раздумывая, на что хватит мелочи в кармане. В маминой деревне сохранились родник и овраг, большой, как ущелье, с зелёными травяными стенами, а в пруду по-прежнему полно пескарей. Только людей осталось мало, да и те – дачники.
Но ведь и не было никогда по-другому – одно сменялось другим. Не было, только на этот раз всё вышло иначе. Прошлое было разрушено столь быстро и необратимо, что мы разуверились в настоящем. Всё незнамо и знакомо, вертится впотьмах, а что – не разберёшь, и поздно восклицать: «Избави, Боже, жить во времена перемен».
Однажды, много лет назад, мы ехали с родителями в поезде мимо какой-то деревни. Там по склону крутой горы съезжал на мотоцикле парень. Запомнилась грунтовая дорога, раскидистые деревья на вершине, а главное – чувство покоя и радости, вдруг меня охватившие. Я знал об этом парне очень много: что он весёлый человек, который любит катать девушек на заднем сиденье своего «Урала». Что скоро ему в армию, а когда он вернётся, то будет честно работать, женится, заведёт детей и раз в неделю выпьет немного водки после бани. Ещё я догадывался, что он безотказен, когда просят помочь, может подраться, если обидят, и повиниться, если был неправ. Откуда мне всё это было известно? Это судьба многочисленных мужиков из моей родни, которые втайне, но крепко любили свою землю, жизнь, и любовь эта воплощалась в детях, в работе, в красивом, умном слове, брошенном как бы невзначай.
Всё ушло. Нас убили. Но руки по-прежнему ерошат волосы детей, а глаза что-то видят. А жизни нет – той, которая твоя, понятная, простая, счастливая. Может, из-за того всё случилось, что мы отучились видеть образа, быть с Богом или хотя бы помнить о Нём. Тот парень-мотоциклист, скорее всего, сгорел от водки в девяностые, потеряв работу, устав стыдиться себя. Откуда мне это известно? Оттуда же. Жена его ходит теперь в церковь, ставит свечки, а дети... Я не знаю, выкарабкаемся ли мы снова, вернём ли свою страну, но надеяться всё равно больше не на что, и я надеюсь. Мы никогда не умели сдаваться, а значит, всё будет как надо. Может быть. Господи, прости и направь!
* * *
Мы – двое из многих, кто помнит всё: и хорошее, и плохое.
Раскулаченные
Из Тужи до её родной деревни Полубоярцево километра полтора. У односельчан не повернулся бы язык назвать Артемия, отца Марии, мироедом, поэтому раскулачили его поздно, в 37-м. Спрашиваю: «За что?» Будто можно сыскать нормального человека, способного на это ответить. Мария Артемьевна переспрашивает:
– За что? За то, что работали день и ночь. Я ещё в школу не ходила, когда мама меня будила: «Маня, сейчас отец тебя повезёт, на телегу ляжешь, там поспишь». А так не хочется вставать, и мама сама себе не верит – где там вздремнуть, наше поле было сразу за деревней. Вилашками навоз в борозду сгребаю, а отец пашет. Когда стали людей в колхозы записывать, они с мамой решили жить единолично. Разорили нас за то, что на сутки опоздали сдать августовский план. Заболела лошадь. Получив справку у ветврача, отец взял у знакомых другую, но время было упущено. Забрали у нас всё, но всех жальче было коня – это я помню. Бабушка к нему подошла, погладила, а он голову так положил и заплакал, будто понял: «Я уже не ваш».
Собеседница моя тоже плачет:
– Десять лет мне было...
– Ваш отец был верующим?
– Верующим был, – отвечает Мария Артемьевна.
Не знаю, как передать её интонацию. Это даже не уважение к отцу, а спокойная констатация, что он был обычным, хорошим мужиком. Детей возили причащаться в село Соболи, где осталась единственная на район церковь. У меня есть сильное подозрение, основанное на многих эпизодах, что большинство высланных крестьян пострадало именно за веру. Имущество отнимали даже у бедняков, если они часто ходили в церковь, но этот род гонений до сих пор не признан.
После разорения семья Марии перебралась в Шахунью, где отец работал слесарем, а мать – уборщицей. Когда началась война, Артемия забрали на фронт, а семья, помаявшись без кормильца, вернулась на родину – в свой «кулацкий» дом. Оказалось, что он так никому и не пригодился, настолько был никудышным. Все силы вкладывались в постройку коровника, амбара, конного двора, которые колхозники разобрали и вывезли. А вот до строительства хорошей избы руки у родителей Марии, к счастью, так и не дошли.
Работать ей пришлось сначала в своём колхозе. Как-то ехал мимо знакомый председатель из Чарушино – фронтовик, потерявший ногу. Поглядев на Марию, он принял решение: «Вам трудно живётся, давайте-ка девку ко мне счетоводом», и много хорошего сделал потом для её семьи. Так Мария Артемьевна стала вроде как советским человеком, прежде-то была кулацкой дочкой. Когда в Яранске начали набирать работников в Земельный отдел, Мария подалась туда. Межевала колхозные поля и мечтала получить образование, но слышала: «Потом, Маня, поучишься». Так и не сложилось, а после замужества стало не до учёбы.
Таёжные гарнизоны
С будущим мужем Мария Артемьевна познакомилась в Яранске, откуда его забрали в армию, в танковые войска. Отслужив, Иван Фёдорович решил остаться на сверхсрочную и, получив звание прапорщика, стал ракетчиком. Дальний Восток, граница с Китаем. За двадцать лет Барановым пришлось сменить несколько мест, разница между которыми невелика. Кругом сопки, тайга, рядом небольшие посёлки.
Событиями армейская жизнь была небогата. Солдаты однажды сообщили Марии Артемьевне, что назавтра ожидаются учения. Иван Фёдорович на вопрос, что будет на полигоне, ответил: «Ничего». На следующий день загорелся склад «Военторга». Мария перепугалась, прибежала с работы домой, огорошив мужа: «Ракета упала». Тот её запер, отправился на место происшествия, а супруга следом – вылезла через форточку. Разумеется, ракета была ни при чём, но репутацию Марии Артемьевны, как человека осведомлённого, эта история только упрочила. Как-то Иван Фёдорович спросил своего воинского начальника, не ждать ли ему перевода в другой гарнизон. Тот кивнул на Марию: «Жену спроси, она лучше всех всё знает».
– Дружно жили?
– Дружно. Большая дружная семья. 720 человек было солдат, шесть рот, человек 25 офицеров. Воинская часть. Не батальон и не полк. А в посёлке, кроме русских, жили и китайцы, и корейцы, и даже японцы. Запомнилось, что колхозников в наш магазин не пускали. Военных снабжали получше – кеты, горбуши всегда было полно, и свежей, и солёной.
– Китайцев сильно боялись, что войной пойдут? – интересуюсь у собеседницы.
– Нет, хотя сначала я опасалась. Помню, только приехала на Дальний Восток – вдруг тревога. Ну, думаю, началось. Дочка спит, а я над ней сижу и горюю: «Отца взяли, не знаю, куда увезли, куда мы теперь с тобой денемся?» Светать стало, а я всё не сплю. Тут Иван Фёдорович возвращается, я к нему: «Война?» – «Какая ещё война? Чего это ты придумала?» Но я же не знала, что тревога учебная, потом привыкла. Раз шальная пуля пролетела рядом со мной. Потом, когда случилось на Даманском, помните, китайцы наш остров захватили, я была в отпуске в Кировской области. Как пронюхала, что дело неладно, взяла билеты – и обратно. Муж спрашивает: «Чё носишься?» – «А ну как война?» Наши мужья две недели не возвращались домой, потом обстановка поослабла.
Мария работала инспектором по учёту личного состава и достигла в этом такого совершенства, что в каждом новом гарнизоне её уже ждали. А ведь работы для жён офицеров было немного, они готовы были работать и уборщицами, и посудомойками, лишь бы годами не сидеть дома, изнывая от скуки.
О Боге всё это время Мария не забывала, да и как забудешь. Раз поехали с дочерью в отпуск на родину, но на станции Григорьевской, близ Перми, поезд задержали, пропустив вперёд товарняк. Вдруг приходит весть, что он разбился в пух и прах. А мать потом рассказала: «Как узнала, что выехали, – сердце не на месте, молилась на коленях день и ночь».
Раз в квартал Марию Артемьевну возили из части за 200 километров в Уссурийск с квартальным отчётом. Там нужно было «украсться», как она говорит, от своих, то есть от гарнизонных подруг, которые, воспользовавшись оказией, тоже приезжали в город. Скрывшись, Мария бежала к батюшке Василию с записками о здравии и упокоении, а после молебна шла заниматься делами. В части об этом никто не догадывался и даже поручали вести протоколы партсобраний. Спрашиваю:
– Почему вы не вступили в партию?
– Не знаю. Крестик привяжу, чтобы никто не видел, так ношу, – неопределённо по форме, но ясно по существу отвечает Мария Артемьевна. Хоть и стала она советской, да не совсем. А кто совсем? Планка оказалась не то чтобы высокой, но так установленной, что хорошие люди должны были сплошь и рядом что-то скрывать, а худые – нередко имели безупречную биографию.
На Украине
Сейчас, правда, всё наоборот, но правят снова те, у кого идеология самая передовая. И злости заметно прибавилось – ведь прежние корысти особой не имели и, перебесившись, могли опамятоваться. Нынешним это невыгодно.
Прежде чем они успели разрушить страну, Барановым удалось немного отдохнуть от жизненных тягот. После двадцати лет в глуши они получили квартиру на Украине, в городе Светловодске. Это был 1982-й. В храм Мария Артемьевна ходила теперь не скрываясь, на рынках царило изобилие фруктов и овощей, иногда их раздавали просто даром – всё равно пропадут. Иван Фёдорович тоже был совершенно счастлив: купил машину и, что ни утро, отправлялся на Днепр рыбачить. С выбором места жительства ошиблись они совсем немного: на Восточной Украине всё могло сложиться хорошо, а угодили в Центральную. Первой осознала промашку Мария Артемьевна. Ну ладно, соседка сболтнёт: «В доме у нас только три семьи русских», а было там 96 квартир. «Я никогда не обращала внимания, кто русский, кто нет», – ответила Мария Артемьевна. Если бы только это. В магазине то мясо, то молоко начали заканчиваться на тех, кто не знает мовы.
– До семнадцатого года мы были одним народом, а в Галиции ещё перед войной каждый второй называл себя русским, – сообщаю Марии Артемьевне.
– Быстро разрусели, – отвечает она с горечью.
На беду себе, машину Барановы продали, но другую купить не успели – деньги съела инфляция. А на дачу ли, с дачи ли путь – шесть километров, и никто не остановится, не подвезёт. Хотя все друг друга знали, но давали понять – чужим не помогаем. Раз какой-то водитель сжалился и, остановившись, попросил жену: «Прибери сумки, нужно место», но та ему, скосившись на Баранову, ответила: «А ты посади её на колени». Мария Артемьевна отошла и дальше двинулась пёхом. Вдруг другая машина сигналит. Там тоже ехали муж с женой, только русские, в глаза бросилась иконка Николая Чудотворца перед водителем. Довезли до самого дома. С одной стороны, приятно, с другой – горько, что разделились люди на своих и чужих. Пенсии стало не хватать, хотя не голодали. Иван Фёдорович, к досаде жены, что ни день, то рюкзак рыбы привозил с реки. Расстраивала её мысль, что не оторвать мужа от Днепра, а Марию Артемьевну чем дальше, тем сильнее тянуло на родину.
Иван же Фёдорович ничего не замечал. Мужики, они вообще поспокойнее, иначе давно бы поубивали друг друга. А рыбаки – это и вовсе особый разговор: люди делом заняты, а заодно получают удовольствие, тут не до розни. Но от переживаний супруги отмахиваться становилось всё труднее, тем более что родные настойчиво звали её в Тужу. Как-то отправилась Мария Артемьевна к ним в гости, а сердцем не отдохнула, тяготило, что нужно ехать обратно. Позвонила мужу: «Иван Фёдорович, я больше так не могу, давай сюда перебираться». Муж рассердился: «Ты что там, совсем взбеленилась? Немедленно, завтра же выезжай!» Она послушалась, но дома вновь принялась за уговоры. «Я тебе сколько раз говорил, – в сердцах бросал Иван Фёдорович, – что только Днепр и рыбалка – больше мне ничего не надо».
Наконец и Мария Артемьевна не выдержала, три дня дала на размышление, пообещав уехать одна. Угроза была, конечно, пустяшная, никуда бы Мария Артемьевна от своего Ивана Фёдоровича не уехала, и он это прекрасно знал. Но открылось ему, насколько жене невмоготу. Махнул рукой: «Да вижу, надо ехать...» Русских уезжало много, месяц ждали контейнер, чтобы отправить мебель дочери в Уссурийск – на новом месте, в Туже, её было бы не разместить. Уезжали ни с чем, продав за бесценок квартиру. Двадцать лет её ждали, пришлось бросить, но что тут поделаешь?
Знакомые у них до сих пор обретаются в Донецкой области и горя не знают – там нет разделения, все свои. А где ты чужой, жить, конечно, можно, но разве это жизнь?
Недавно мне один прибалт взялся доказать, что русские превосходно чувствуют себя в его республике. Ну подумаешь, несколько ограничений, всё равно цивилизованней, чем в России. Я ему ответил примерно так: допустим, вы живёте в стране, где к латышам очень культурно относятся, но один день в году или пусть даже единожды в двадцать лет запрещают им посещать общественные уборные. Неудобство пустяшное, меньше тех унижений, что испытывают у вас инородцы. Но сможете ли вы когда-нибудь назвать это место родиной, будете ли чувствовать себя там полноценным человеком?
Кажется, мой собеседник что-то понял.
Не чужие
Знакомство с тужинским священником – протоиереем Александром Коноваловым – стало большим событием для Марии Артемьевны. Трёх мужчин она почитала в своей жизни – отца, Ивана Фёдоровича и батюшку, о котором вспоминает: «Он был бесподобный. Придёшь к нему, а он доволен, радуется тебе. Усадит, кассету поставит с православным фильмом. На исповеди всё выложишь, а он смотрит, что там у тебя ещё, – беспокоится. О каждом его сердце болело, всем был родной».
«Батюшка какой у нас, видишь? – спрашивал один из первых помощников отца Александра, Василий Иванович Жилинских. – Семинарию с отличием окончил и академию, а не возгордился». С утра до ночи Мария Артемьевна пропадала на строительстве храма. Муж надивиться не мог такой востребованности жены: только она присядет – звонят. Но батюшки на всех хватало, дошла очередь и до Ивана Фёдоровича. Познакомились они в больнице, где лежали по соседству. С тех пор отставной прапорщик уважительно называл священника Александром Николаевичем, полагая его за умнейшего человека.
А стены церкви между тем поднимались всё выше. Мария Артемьевна вспоминает, как отдали им какое-то сооружение в поле – мол, разбирайте на кирпичи. А как женщинам да старухам с этим справиться? Справились, нашлась одна, которая сказал: «Я знаю, как выцарапывать, вы только таскайте». И таскали, выстроившись цепочкой, и грузили, и разгружали. Собиралось до пятидесяти человек, очень хотелось поскорее церковь возвести. Батюшка отслужит молебен – и за работу. Многие откликнулись, многих из тех, кто пришёл на помощь, уже нет в живых. Среди первых не стало отца Александра – погиб от удара чурочки, сорвавшейся из-под купола. И осиротев, плакала Тужа, как редко о ком плачут.
* * *
Вслед за батюшкой ушёл и Иван Фёдорович.
– Почему вы зовёте мужа по имени-отчеству? – интересуюсь у Марии Артемьевны.
– Как ему сорок лет исполнилось, при всех сказала: «Всё, с сегодняшнего дня муж мне не Ваня и не Ванюша, а Иван Фёдорович». У нас жёны офицеров звали своих по фамилиям – Петров, Иванов, мне это не нравилось.
Иван Фёдорович Марии Артемьевне приятелем был – а был мужем с большой буквы. Человеком твёрдых понятий, ценил дисциплину. Раз пришла супруга домой, а он её бережно так взял за ушко и повёл. Показал на небрежно брошенную одежду – так нельзя. На другой день она часть своих вещей вновь побросала кое-как, но сверху сложила аккуратно. Ивана Фёдоровича это не обмануло. Так и приучил к порядку. Прекословить ему Мария Артемьевна не смела, не из опаски, а из уважения. И он любил её крепко, без лишних слов.
– Ссоры у нас были, – рассказывает Мария Артемьевна, – но не такие, чтобы жизни не было. Знала, где лизнуть, где гавкнуть. Хорошо бы и молодым это знать. Если вижу, не клеится, говорю Ивану Фёдоровичу: «Садись». Садится. «Что случилось? – спрашиваю. – Если я в чём виновата, приму к сведению, а ты неправ в том-то и в том-то». Поговорили – и всё забыто, снова мирно живём. Перед смертью сказал: «Я тебя благодарю, что ты такая».
Умер Иван Фёдорович от рака, двадцати дней не дожив до семидесяти. Дали о себе знать ракетные войска, потом был Чернобыль, заражённая вода в Днепре. Не мучился, только один раз но-шпу попросил. Мария Артемьевна приписывает это методу Шевченко: 30 граммов водки нужно смешать с 30 граммами нерафинированного или оливкового масла, взболтать и принимать за двадцать минут до еды. «Боли не будет», – говорит Мария Артемьевна. Написала об этом в газету «Здоровый образ жизни», а перед тем, как оттуда пришёл гонорар, приснился ей Иван Фёдорович, сказавший: «Деньги получишь, на себя не расходуй». Какие деньги? Откуда? Вдруг – перевод. Мария Артемьевна сразу отнесла их в церковь, заказав сорокоуст. «Это твои, Иван Фёдорович», – сказала она.
* * *
– Что для вас жизнь, Мария Артемьевна?
– Она мимолётна. Восемьдесят два года быстро пролетели, как одно мгновение.
– Хорошо, что быстро?
– Ещё бы хотелось пожить. Батюшка спрашивал: «Мария, ты задумывалась о смерти?» – «Нет, – отвечаю, – не думаю, боюсь». А он: «Надо о смерти думать всегда». Чаю налить?
– Спасибо, налейте.
К чаю «прилагалась» тарелка пельменей и прочее, и прочее.
– Почему так? – спрашивает Мария Артемьевна. – Один вроде и плохого ничего не сделал, но сердце к нему не лежит. А другого хочется обнять и приласкать?
– Не знаю, – отвечаю.
На прощание она заплакала, как моя бабушка в таких случаях. Немного понадобилось, два часа с небольшим, чтобы стать родными людьми, почувствовать, как прошлое входит в силу, становится настоящим. Молюсь и помню, Мария Артемьевна. И ничего с нами не поделать, пока умеем мы быть друг другу не чужими.
Владимир ГРИГОРЯН
Фото автора
 | назад |
| вперед |  |
