ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ
ВЯТСКИЕ ЛЮДИ
Горькие вести из Вятской епархии. С разницей в несколько часов в ночь на воскресенье, 24 октября, отошли ко Господу два дивных пастыря – протоиереи Алексий СУХИХ и Валерий КОНЕВ. Мы писали о них, но теперь думается, слишком мало. Они были очень разными, воплощая две стороны вятского духа. Далеко был слышен голос отца Алексия, исстрадавшегося за свой народ, пытавшегося вдохнуть в него силы. Тих был глас отца Валерия, в келье своей ночи напролёт стоявшего на молитве за ближних и дальних...
Отец Алексий
Много лет он был настоятелем Никольской церкви в городе Вятские Поляны, являя собой тип русского человека, у которого сердце вечно болит о людях. Как мог, помогал родному городу и окрестным селениям оправиться от страшных ударов последних десятилетий. Его честный голос призывал сильных к совести, а слабых – к мужеству.
Ещё выпустил он несколько книг по церковной истории Вятского края, был крупнейшим её знатоком, собрал большой архив. Будучи председателем Епархиальной комиссии по канонизации, много потрудился для прославления преподобного Матфея Яранского и других вятских святых.
Родом он из Котельнича. Род его древний, священнический, только в советское время отцом батюшки была прервана династия, но о. Алексий её восстановил. Первый приход получил в 1982 году в селе Русские Краи Кикнурского района. В 86-м открылся приход в Вятских Полянах – один из первых приходов, что были вновь открыты в СССР в знак окончания гонений на Церковь. Власти решили, что облагодетельствовали православных так, что надолго хватит. Но отец Алексий ещё один приход организовал в Макарьеве. Уполномоченный по делам религии взбесился. Поставил ультиматум владыке Хрисанфу: или убирай этого отца Алексия, или мы тебя уберём! Но владыка не устрашился.
Батюшка не боялся. Под ногами была его земля, за спиной – его народ. Чего бояться? Когда человек это сознаёт, с ним ничего не поделать.
В ноябре мы с Игорем Ивановым собирались заехать к отцу Алексию, поговорить. Теперь больше некуда, не к кому. Батюшка погиб в огне, в пожаре, охватившем его дом. Говорят, случилось короткое замыкание.
Читаю его мысли, воспоминания, которые он диктовал мне время от времени для рубрики «Живое слово». Больно и горько... «С войны шестьдесят лет прошло, а война всё не кончается», – говорил он.
* * *
«Недавно пришла к нам в храм с завода “Молот” многодетная мать – ничего не просит, только говорит: “Дайте что-нибудь поесть, неделю хлеба не видали”. Смотришь ей в глаза – и дрожь берёт. Вот и дожили мы до XXI века! Если что-то с этой женщиной случится, сколько новых сирот появится? А ведь случается по всей стране. “Молот” – градообразующее предприятие в Вятских Полянах. Прежде производил ракеты, стрелковое оружие, мотороллеры “Вятка” и “Стриж”, котлы для отопления. А в последние годы окончательно перестал сводить концы с концами. Чтобы новое производство освоить, нужны деньги – а где их взять? Задержки зарплаты такие, что люди голодают, падают в обморок. Доходило до того, что вся область и другие регионы нам еду и одежду присылали. Усыновление – это подвиг, а у нас не до подвигов. Подвиг, что люди выживают в такой ситуации. Наш храм до сорока человек кормит три раза в день. От властей не получаем ни копейки. Делаем это силами прихода. Подвиг, что люди не отдали своих чад в детские дома, не пополнили число сирот. Сейчас вот сколько-то денег выдали нашим вятско-полянским рабочим – зарплату, но надолго не хватит. А ждать следующей получки в этом году или не ждать – никто не знает.
Мужики не выдерживают, спиваются, в городе предприятия позакрывались, в селе ситуация близка к неисправимой. Ездил тут на Крупинские чтения, побывал в деревнях. Одни отчаялись, другие поняли, что надеяться не на кого, пытаются что-то сделать – но это даже не дореволюционный уровень, а первобытный. Не только тракторов – лошадей нет, на себе пашут».
* * *
«Мы нередко помогаем нашим прихожанам. Собирается приходской совет, решает, чем может помочь. Прихожанка вот вставляла себе зубы, пенсия у неё небольшая, а заплатить нужно разом четыре с половиной тысячи. И совет выделил ей эту сумму сроком на три месяца. Безо всяких напоминаний прихожанка эти деньги выплатила. На лекарства, у кого бывает нужда, триста-пятьсот рублей просят, на обследование. Для оплаты коммунальных услуг община даёт, с возвратом, но без процентов. С процентом нельзя давать, это ростовщичество».
* * *
«Сегодня нужно понимать, что мягкость церковного наказания за аборт не подразумевает всепрощенчества. Она продиктована лишь опасением сломать человека, непрочно стоящего на ногах. Нужно горячо молиться за убитых чад своих. Наверное, каждая вторая женщина у нас в приходе повинна в этом. Но понимание тяжести греха приходит, как правило, в зрелые годы, вместе с духовным и жизненным опытом. Если, конечно, человек успевает прийти в храм до того, как силы его оставляют. Представьте: 80-летняя бабушка впервые приходит на исповедь. Аборт, совершённый лет 60 назад, для неё нечто забытое, перегоревшее. Редко искренне каются и молодые. Хотя, надо сказать, у тех немногих из них, осознавших, что они натворили, покаяние бывает особенно горячим. Но в основном переживают об этом грехе женщины 40-50 лет, ещё не старые, полные сил, но уже что-то сумевшие понять в жизни. Увы, редко оплакивают детоубийство мужчины, хотя их вина, как правило, не меньше».
* * *
«Немцы во время войны проводили исследования на захваченных землях – пытались понять, кто такие русские. И вот что их сильно испугало: выяснилось, что более 90 процентов наших незамужних девиц действительно девушки, сохранившие целомудрие. Стало ясно, что такой народ трудно победить. Конечно, это во многом диктовалось тем старым общественным мнением, которое сохранилось с дореволюционных времён. Сейчас ситуация обратная. Больше 90 процентов “девушек” не сохраняют до замужества девственности. Мы и без войны себя уничтожим, а не дай Бог, война. На что годится развратный человек, какой из него защитник? Нашему народу нужно сделать выбор: или жить по правилам Церкви, или погибнуть».
* * *
«Принимая сироту, мы принимаем Христа. Но перед тем, как принять Святые Дары, человек совершает молитвенный подвиг, проходит через покаяние, иначе причастие будет ему в суд и осуждение. Не всякий способен стать родителем. Отсюда малое число усыновлений и множество отказов от детей. Сегодня беспризорников больше, чем было в 20-е годы прошлого века, потому что браки заключаются без благословения Господа. А всё, что сотворяется не по благословению Божию, не имеет в себе силы жизни».
* * *
«Священники на пенсию, как правило, не выходят, служат, пока есть голос, ходят ноги, до последнего дыхания должны служить. Но печалит положение большей части моих прихожан. Иные и хотели бы ещё потрудиться, да кому они нужны...»
* * *
«Был такой инцидент в моей практике: во время ремонта нашего храма у меня никак не могли сложиться отношения с мастером, который руководил работами. Мы оба хотели, чтобы они были закончены поскорее, но каждый по-своему представлял, как этого добиться. И конечно, мысли у меня относительно этого человека были самые разные и не слишком приятные. Но однажды я так рассудил: ведь мастер лучше меня знает все тонкости своей работы. Что же я всё учить-то его пытаюсь? И когда я стал прислушиваться к его советам, то всё между нами стало замечательно.
Другой случай, когда помыслы заставляли меня осудить человека и через это и ему повредить, и себе, и Церкви, произошёл в давние, ещё советские времена. Мне, тогда ещё молодому священнику, определено было стать настоятелем в храме, который один из мирян призывал закрыть. В то время власти нередко проталкивали своих людей, ищущих вреда для Церкви, в церковные “двадцатки”, и я решил: это один из таких. И ссорились мы с ним, и ругались. А потом поняли друг друга. Никаким врагом Церкви он не был, просто очень крепко его обидели... Обидел один священник, не слишком порядочный человек. И взыграло ретивое, и мне он поначалу не доверял, думая, что уж лучше вовсе без храма, чем волкам в овечьей шкуре позволять глумиться над доверием людей. Но Господь так устроил, открыл для меня этого человека. Сколько он для нашей церкви после этого сделал, сколько средств вложил! Незаменимым стал человеком».
* * *
«Хорошо тем, у кого земля есть. В сельской местности человек до смерти трудится, земля-матушка помогает выжить. Но здесь своя беда – приходится помогать детям, внукам, не только пьющим, но и трезвым. На селе безработица. В городах дети, как правило, работают, но расходы выше, все продукты покупные. В мужчинах гордости больше, поэтому они от такой жизни рано умирают. Власти это выгодно – меньше на пенсии тратиться. Так нас любит власть. Поговаривают, что срок выхода на заслуженный отдых хотят отодвинуть. При нашей продолжительности жизни это всё равно что лишить людей права на пенсионное обеспечение.
Спрашивается: где право на труд, отдых, о которых говорится в Конституции? Что с недрами, которые, согласно высшему закону страны, принадлежат народу? Какому народу? Не нашему, точно. Земли, леса уходят невесть кому. Осталось только пенсии отнять, да их и отнимать не надо, довольно поднимать медленнее, чем растут цены, что и происходит. Горько слышать, как премьер-министр по телевизору обещает в каждое село провести асфальтовую дорогу. Это ли нужно последним старухам, которые живут в умирающих деревнях? Мало ли у нас опустевших селений стоит вдоль шоссе? Конечно, кто-то на этом строительстве и озолотится, но не те, о ком собираются позаботиться, не спросив согласия.
Увы, наша Церковь молчит. Нет позиции, и это – вопрос вопросов. Нельзя молчать. Уходит главное из наших деревень, малых городов (про большие я уже молчу) – дух любви, взаимопомощи. Его вытравливают ТВ, радио, газеты. Разобщённым народом легче управлять, но в результате происходит даже не обмирщение – обмерщвление России. Гибнут культура и вера. Страшусь, что доживу до той поры, когда выйдешь – а вокруг на десять километров ни одной православной души. Спросишь: “Куда все делись?” А тебе ответят: “Их нет и никогда больше не будет”».
Отец Валерий
Последние годы он был настоятелем Троицкой церкви в селе Пищалье Оричевского района. Вспоминаю, как впервые услышал о батюшке от его сына – отца Виктора Конева:
«Учился я в Алма-Ате и однажды, вернувшись домой в Кентау, узнал, что мой отец стал православным христианином, поёт в храме. Новость сногсшибательная, хотя моя бабушка Ольга горячо веровала. А отец был младшим сыном, и она возлагала на него большие надежды, мечтала: пусть хоть один из детей придёт к Богу. Отец мой её тогда не понимал, но после признался: “Мама меня вымолила”. Он у нас и столяр, и плотник, и живописец, и механик, и резчик, и скульптор. Господь дал ему пытливый ум, всё пытавшийся найти смысл жизни.
Но смысл не находился, пока однажды отцу не предложили поработать в храме. Он ответил: “По выходным готов помогать”, и его повели знакомиться со священником. Батюшка Николай моего отца поразил – добротой, любовью к людям, молитвенным духом. Ни в чём не убеждал, но от него веяло такой благодатью, что и без слов всё было ясно. Через год батюшка предложил: «А давай в хоре будешь петь, нам бас нужен». Как догадался, что у отца бас? Ещё через два года: “Мне нужен помощник – диакон”. Так отец сделал ещё один шаг к своему пастырству».
* * *
Мы стояли с отцом Виктором на берегу Великой, куда пришли крестным ходом из Кирова.
«А ведь это мой отец начал возрождать здесь порушенное, – вдруг произнёс батюшка. – Владыка Хрисанф рукоположил его в иереи и поручил возродить здесь, в Великорецком, приход. При отце собор открыли, и вот видите купальню? она тогда же была построена, когда возобновлялся ход на Великую. Каждый день служился молебен с акафистом, прихожан ещё не было, надо было как-то жить, и отец завёл корову, порося, телёнка. Когда я приезжал сюда на каникулы, становился пастухом. Там, за рекой, мы сено косили, а зимой на санках по льду перевозили. Летом купались каждый день, всё вокруг мною исхожено, знакомо».
«Замечательно именно отсюда начинать знакомство с Вятской землёй, это ведь её сердце», – сказал я.
* * *
Спустя какое-то время отца Валерия перевели в Оричевский район близ Кирова. Оттуда он ездил помогать сыну строить храм в Опарино. Сил и времени не хватало. Сказал сыну: «Найми кого-нибудь со стороны». – «В кассе денег нет».
«Пришлось отцу браться за дело, – рассказал отец Виктор. – Велел мне: “Будешь помогать”. А я высоты боюсь до ужаса, но куда деваться – полез. Приехали брат Андрей и брат жены Михаил. Копим деньги, потом закупаем материалы, один лепесток к другому на куполе приколачиваем, крест поднимаем. Когда владыка приехал освящать церковь, он такой счастливый был – храм большой, колокольня высокая, любо-дорого посмотреть».
Но только два года в новой церкви и послужили... Потом был пожар, погибло дело рук отца и сына – иереев Валерия и Виктора Коневых. Не отчаялись, начали поднимать новую церковь. Неубиваемые люди.
* * *
Совсем недавно ведь мирно говорили с отцом Виктором о его отце. И вдруг несколько дней назад – сообщение, приморозившее к месту: «Отец Валерий Конев умер».
...В телефонной трубке – благородный и скорбный голос отца Виктора. Записываю его рассказ:
«Семнадцатого октября отец в последний раз отслужил литургию. А во вторник ему стало плохо. Побледнел, начал задыхаться, стал отдавать распоряжения маме: “Это отдай моему сыну Виктору... ключи от храма здесь лежат...” С каждым часом ему становилось всё хуже. Отвезли в оричевскую больницу. Врачи сказали: “Четвёртый инфаркт. И очень плохо с лёгкими”. Мама позвонила мне, сказала, что с отцом всё хуже, нужно пособоровать. Я бегом собрался, приехал, вечер побыл – и обратно, с утра служба.
Папа позвонил утром, сказал:
– Витя, я сегодня умру.
– Папа, может, ты всё-таки выкарабкаешься?
– Нет. Скорее зовите священника.
Я боялся, что не успею, позвонил отцу Николаю в Быстрицы. Он приехал, исповедал, причастил папу, заодно меня успокоил – мол, всё хорошо, папе заметно лучше, побеседовали. Папа позвонил около восьми вечера, когда я вернулся с вечерней службы. Сказал, что его перевели в палату, где тихо и хорошо. Потом добавил: “Пусть Божие благословение пребывает на вас”. Это были его последние слова, обращённые ко мне. Он умер через несколько минут».
* * *
«Вспоминаю, каким он был, – рассказывает о. Виктор. – Самое яркое воспоминание – как мы с ним вдвоём жили несколько дней на даче в Казахстане. Спать укладывались на улице. Тепло. Летний вечер. Не спится. И папа всё рассказывал мне о детстве, обо всей своей жизни. Каждый вечер перед сном всё вспоминал. Никогда мы не были ближе друг к другу. Никого не было рядом, только мы – отец и сын. Это была бесконечная близость.
Вспоминаю ещё, как мы вместе служили – два священника. У папы всегда был с собой носовой платок, он вытирал им слёзы, которые наворачивались во время службы.
Вечно отдавал последнее. Продукты, деньги, одежду – не только нам, близким, а иногда совершенно посторонним людям. Мог снять куртку прямо с себя и отдать. Это было для него совершенно естественно. “А мы как жить будем?” – спрашивала мама. “Господь поможет”, – отвечал папа.
Молился ночи напролёт за живых и за мёртвых. У него были списки, которые он начал вести ещё в Казахстане, – кто-то просил его помолиться о себе в дороге, просили прихожане. И он за всех просил Бога, и поэтому с каждым годом спал всё меньше. Его духовное чадо Олег Четвериков – вы его знаете, он у вас не раз публиковался – рассказал, как позвонил однажды отцу с просьбой помолиться о ближней, у которой очень тяжело протекали роды. И тогда отец с мамой, два стареньких человека, пошли ночью через всё село в храм. Отперли дверь. В храме было холодно, они затеплили лампады, отец облачился в иерейские одежды и начал молиться. Роды прошли благополучно.
В другой раз он отправился молиться за меня в Троице-Сергиеву лавру. Я тогда (был конец 90-х) совсем уже собрался переезжать на Украину – на родину моей супруги. И папа отправился просить преподобного, чтобы этого не произошло. Был канун летнего праздника святого Сергия. Народ всё прибывал, и наместник попросил папу помочь исповедовать людей. Принесли стульчик, чтобы можно было делать это сидя.
– Папа, ты сел? – удивился я потом в этом месте его рассказа.
– Никогда в жизни не сяду, – улыбнулся отец.
Он исповедовал с вечера до семи утра. Потом была литургия, на которую прибыл Патриарх. Из храма отец вышел в час дня, простояв там почти сутки без нескольких часов.
На Украину я не уехал.
Служил он всегда по полному уставу, ничего не пропуская. Был вынослив невероятно, каждый год ходил на Великую – старейший священник в ходу.
Отец никогда не уставал меня поражать. Каждый раз, когда мне казалось, что я узнал обо всех его талантах – а он был иконописцем, строителем... кем он только не был, – я узнавал что-то новое. Один раз заинтересовался его трудовой книжкой, стал листать. Оказалось, он был механизатором, токарем, учителем черчения, математики, в том числе высшей, физики... Я читал, и у меня мурашки ползли по телу. Возможно ли столько жизней вместить в одну? Он никогда не хвалился ничем – я даже не знал, что он стал протоиереем...
Отпевали его семеро священников, по числу таинств, в том числе приехал из Коми, из села Летка, священник Аркадий Паршуков, мой товарищ по семинарии. Было тяжело и скорбно. С Божией помощью прочитали всё Евангелие.
Потом был мне сон, уже под утро. Будто в руках моих оказался телефон, какого прежде не видывал. Раздаётся звонок. Говорю:
– Алло.
В трубке – голос папы, чёткий, ласковый, как всегда. Он мне говорит:
– Витя, Витя...
– Папа, ты где? – спрашиваю я. – Мы тебя везде ищем. Мы тебя потеряли и даже похоронили. Где ты? Где?
– Неважно, где я. Вы лучше скажите, чем вам помочь?
– Папа, ты где? Скажи, мы приедем тебя заберём.
– Неважно. Там снег у вас идёт. Этого я не остановлю, это воля Божия. Чем вам помочь, скажи...
И отключился. Я не успел сказать: “Нужно храм достроить, это моя главная боль”. Думаю: если папа позвонит снова, попрошу об этом. Проснулся, выглянул в окно. Там действительно шёл снег, падал крупными хлопьями.
Это было такое утешение! Плачу, потом успокаиваюсь, снова плачу. Как трудно без отца!»
* * *
Отче Валерий, отче Алексий, там, в горнем мире, молитесь о нас!
Владимир ГРИГОРЯН
 | назад |
| вперед |  |
