ЧТЕНИЕ
ЁШКА
Повесть
Эта рукопись попала ко мне следующим образом. Приехав в Троице-Сергиеву лавру, я остановился в гостинице для паломников, где меня поселили в номере на семь человек. С раннего утра все обитатели нашей комнаты расходились по своим делам. В основном спешили приложиться к открытым мощам Сергия Радонежского и на братский молебен, который начинается в 5.30. А поздно вечером паломники снова собирались в гостинице – уже перед самым сном, так что мы не успевали даже познакомиться. Да и было видно, что все настроены на молитвенный лад, как и положено в монастыре, поэтому безмолвствовали.
Непосредственно перед моим отъездом заселился к нам новый постоялец. Он производил совсем другое впечатление – огромный детина под два метра ростом, очень разговорчивый и шумный. Сразу представился и завёл со мной живой разговор, так что уже через полчаса я, казалось, знал о Сергее Струкове, миссионере из Тверской епархии, практически всё. Когда сказал ему, что являюсь журналистом православной газеты, Сергей со свойственной ему простотой воскликнул: «Так мне вас сам Бог послал! У меня отец при жизни не успел опубликовать свою рукопись о нашем земляке – блаженном Ёшке. Может, её можно опубликовать в вашей газете? Отец-то у меня умер, а эта повесть у меня по случаю сейчас как раз с собой...»
Так эта рукопись оказалась в моих руках. Рано утром, когда Сергей ещё спал, я ушёл в Лавру. Больше мы с ним не виделись.
Е. СУВОРОВ
От автора
История жизни мученика за веру, изложенная здесь в художественной форме, не содержит в себе ни капли вымысла; все описанные события имели место в действительности и в своё время потрясли очевидцев. Имена подлинных героев, названия селений и мест сохранены мною без изменений.
О блаженном Ёшке (Иосифе) очень много говорили в моём родном селе Туголуково. Я сам часто слышал о деде Ёшке от моей бабушки. Многие эпизоды жизни мученика написаны с её слов. Много рассказывали отец, тётя, старики нашего некогда цветущего села.
Имя Ёшка в нашем селении было единственным. Рассказывали, что дед блаженного подвижника был участником освобождения болгарского народа от турецкого ига и перед смертью наказал сыну назвать внука в честь погибшего друга-болгарина Ёсика.
От природы Ёшка был двухметрового роста, богатырского телосложения. Зимой и летом он ходил босым, в одном и том же одеянии: домотканых штанах, такой же рубахе, подпоясанной бечевой «по-крестьянски». За плечами носил тощую суму. По рассказам отца я помню его портрет: у него было чуть-чуть вытянутое лицо, голубые с серым отливом, внимательные, добрые глаза, прямой, с еле заметной горбинкой нос; густые вьющиеся волосы и не тронутая сединой, несмотря на преклонный возраст, большая тёмно-русая борода лопатой.
Его молитва и утешительное слово помогали людям жить, растить урожай, воспитывать детей, быть трудолюбивыми и честными.
Иногда дед Ёшка ходил во Святую землю и приносил оттуда благословенные кресты, которые раздавал сельчанам, ведущим особо добродетельную жизнь. О деде Ёшке, пока я жил в Туголуково, часто говорили пожилые люди нашего села. Рассказывали, что он много странствовал по близлежащим губерниям, украшая свой путь подвигами бескорыстной любви к людям. Свидетельствовали, что у деда Ёшки открылся дар исцеления и многие получили от него разрешение своих болезней. Его знали и любили священники, дарили ему кресты. Благословенные дарения происходили в Липецке, Ельце, Урюпинске, Тамбове, Воронеже, Борисоглебске... Общий вес крестов, которые он никогда не снимал с себя, составлял полпуда. Его тщанием, собиранием пожертвований, изнурительным трудом на строительстве была воздвигнута церковь в нашем селе.
В то время, когда жестоко подавлялось Антоновское (Тамбовское) восстание, дед Ёшка, по-видимому, ходил в Святую землю. Вернулся он зимой, в лютый мороз, и увидел, что отряд монголов-красноармейцев, занявший Туголуково, превратил сельский храм в конюшню для своих лошадей...
Виктор СТРУКОВ
г. Тверь, 1996-1999 г.г.
I
Когда родился Ёшка, сколько ему лет, точно никто не знал, даже соседи.
Старики, помнившие его отца, говаривали: отец Ёшки был мужчиною огромного роста, непомерно широкоплечим, ходившим легко одетым, босиком с ранней весны до самого снега. Да и зимой – по рассказам соседа – убирая во дворе скотину, он был налегке одет и бос.
А ещё он был очень набожен. Собираясь по снегу в церковь, надевал добротный полушубок, чёсанки громадного размера, занимавшие полдороги, на голову – лохматую баранью шапку и чинно молча шествовал, отвешивая встречным поклоны. Не заходя в церковь, снимал валенки, шапку. В храме становился на колени, шепча молитвы и кладя поклоны, осеняя себя крёстным знамением. Отмолившись, выходил из церкви, надевал валенки, шапку и шёл домой, блаженно улыбаясь. Смотрел на зимнее, всё в облаках небо, иногда крестясь и радуясь ему одному известной тихой радостью.
Есть люди особой породы, крепкого сорта, не знающие, что такое болезнь, недомогание, простуда или физическая усталость. Ни единой боли, кроме душевной – таково совершенство природы, доступное русскому человеку. Словно обетование, данное Богом, Который как бы говорит этим: вот вам образец человека, будьте такими, как Саютин Пётр Данилович, – бескорыстными, простыми в обращении друг с другом, помогайте друг другу, не имейте зла друг на друга, не пакостите друг другу; если большее вам не доступно, не падайте ниже. Будьте такими – и Я дам вам силы и физическое здоровье для этого...
Таков и был Пётр Данилович Саютин. Бог дал ему всё: силу, здоровье, любовь к жизни, любовь к людям, уважение к себе и к соседу. Божье и природное начала слились так, что, казалось, природа понимала его, а он понимал природу. Работал он, не зная усталости и отдыха. Если лошадь, завязнув, не могла осилить крутой подъём, он выпрягал её, брал оглобли и вытягивал тяжело гружёную телегу на ровное место. Потом снова не спеша запрягал кобылу, ласково говорил ей: «Ну, отдохнула, родимая? А теперь давай потихоньку-помаленьку». Всё у него ладилось, работа кипела в его огромных загрубелых руках.
Жена его, взятая из деревни Сабурово, была под стать ему: большого роста, сильная, очень красивая, женственная, гостеприимная, смирная и притом хлопотливая хозяйка. Жили они справно: было во что обуться, что надеть, поесть, а по великим, Господним и Богородичным, праздникам доставался гранёный графинчик с известным содержимым. Хорошая крыша над головой, живность стоит в сараях убранная, сытая. Что ещё надо русскому человеку? А надобен был наследник – продолжатель рода. Каждый рачитый хозяин желает иметь первенца-сына.
II
Как-то раз летом, ближе к полудню, через порог сеней смело переполз младенец месяцев пяти-шести и на четвереньках шустро устремился к проезжей дороге. Из избы вдогонку бросилась взлохмаченная мать, подняла беглеца и, любовно прижав к груди, поспешила назад, прикрыв младенца фартуком от постороннего «дурного глаза». Видевшая всё это соседка, нёсшая помои телку, от удивления выронила из рук ведро. «Дык, когда ж она, ета, родила-та? И с брюхом никто ни видал, и салёнова не испытрябляла! Вот те раз!» Долго сидела соседка, осмысливая увиденное...
Первенец был назван Ёшкой – по желанию прадеда, воина Петровских времён, человека недюжинной силы и великого труженика.
С пелёнок рос Ёшка молчуном – светловолосым, с насупленными темноватыми бровями.
– Батя, вылитый батя! Ножонка и та похожа на батину, такая же широкая, толстая; а ладони, а носик, а губки, а глазки! – рассматривая сына и играя с ним, ласково говорила мать.
Подрастал сын Ёшка, такой же просторный в плечах, с кудрявинкой, молчун – только синь-глаза его говорили, ясно и весело любуясь окружающим миром. Привыкал с возрастом к жизни крестьянской тяжёлой, необходимой. Радовалась мать, украдкой любуясь сыном, удивляясь быстрому его росту, сообразительности и недетской силе.
Туголуковский батюшка, окрестив Ёшку, удивлённо рассматривал необычно крупного ребёнка: «Радуйтесь, хорошего сына даровал вам Господь, благодарите Христа, а чадо берегите – чувствую, не простой сей раб Божий». Широко, от всей души перекрестил всю семью Саютиных: «Дай вам Бог здоровья и силы, работайте не ленитесь, ибо труд – это ваша любовь ко Господу, труд и есть благость. Приучайте сына к работе сызмальства, к вере, к уважению старших и почитанию родителей; храни вас Господь!»
Подрастая, втягивался в трудную крестьянскую жизнь Ёшка. Многое перенял от отца сын. «Бог сотворил землю и всё живое на ней, Бог дал пищу и кров людям, люби Божье творение, какое оно есть, и не ропщи», – постоянно поучал отец сына. Креп и наливался силой Ёшка, дивя отца ловкостью и быстрой сообразительностью.
Убрали урожай – подоспели свадьбы, зашумело всё село. На одном конце шум, гам, гармонь наяривает, песни, пляски – свадьба! То же и на другом конце. Женилась молодёжь, и во время празднеств народ гулял словно бы в последний раз.
Только Ёшка ходил смурнее грозовой тучи и совестно отворачивал глаза от отца. Не единожды замечал отец, возвращаясь из церкви, как сын зыркает взглядом на соседскую Татьяну, бойкую на язык, а главное, красавицу. Но как-то не приходило ему на ум, что сын-то уже вырос. Хорошо, мать подсказала, что полюбилась Ёшке соседская Танюшка и та к нему тоже тянется. «Так в чём же дело?» – широко развёл грабастые руки отец, улыбаясь...
Недолго собирались. Всего припасено с лихвой, целую улицу пригласить можно. С соседом Мухородовым Яковом Ивановичем быстро сговорились – благо одни девки и ни одного сына у мужика. Вот ведь судьбина не уважила – не жизнь, а разор в хозяйстве, когда ни одного парня. Правда, девки у Мухородова – золото, всему научены и не лентяйки: что стряпать, что сшить рубаху, что в поле – иному мужику не уступят. Лени в нашем селе раньше боялись больше самой страшной болезни. Особливо этот грех водился за молодыми незамужними девушками. Мухородов вёл хозяйство с прохладцей, и, если бы не жена, цепом сгонявшая его с печи (и такое бывало), они бы, пожалуй, обнищали. Тёмная лицом и волосом, но цепкая и злющая на работу, некрасивая жена Мухородова крепко держала в руках мужа и дочек. Дочки получились у них на славу – красивые в отца и работящие в мать.
Свадьба в былые времена продолжалась от трёх до пяти дней (три дня у жениха, остальные у невесты), со всевозможными обрядами, шутками, переодеваниями. Обязательно присутствовала вся родня как со стороны жениха, так и со стороны невесты, включая и дальних родственников. И у молодых Саютиных было всё как у людей: столы на свадьбе ломились от яств. Чего здесь только не было: одних только мясных блюд с десяток, начиная от свинины и кончая домашней птицей; холодные и горячие закуски; овощи, фрукты, солёности разные, домашних вин сортов пять, самогон хлебный, бражка, водка. Ешь, пей, сколько душеньке твоей угодно. И обездоленным поставили отдельный стол: подавали наваристые жирные щи, мясо, жареную и пареную картошку; и выпить хмельного, если пожелаешь за здоровье молодых.
На протяжении всей свадьбы стол и хмельное были доступны всем приходившим и приезжавшим – такова была традиция. Человек, знающий себе цену, никогда не злоупотреблял гостеприимством и щедростью души хозяина – на свадьбу без подарка не приходил. Гульба в селе длилась почти всю зиму, но допьяна – ни-ни. Церковные праздники встречали скромнее: на столе поесть было всё, что твоей душеньке угодно, но хмельного в аккурат... Много – упаси Боже! Пьяницей сочтут, а это было большим грехом и позором. Не перекрестив лба, за стол не садились. Старшие сидели за трапезой со степенностью и солидностью, молодёжь же украшала скромность и вежливость.
...После свадьбы аккуратно и тихо зажил с молодой женой Ёшка.
Крепче, чем до свадьбы, полюбил Ёшка свою красавицу. Щебетунья, говорливая, как горлица, Танюшка, а ныне Татьяна Яковлевна, вошла в кровь и в душу. Понимал Ёшка: случись чего, не приведи Бог... жизни не пожалеет.
Убирая скотину во дворе или делая ещё какую работу, бросит вдруг всё, зайдёт в избу, пахнущий морозом и зимней свежестью, посмотрит на любимую, как бы убеждаясь: счастье его вместе с мамкой; здесь она, в доме, мирно хлопочет у ткацкого станка или за вышиванием тихо трудится. У Ёшки сердце от счастья забьётся, синь-глаза нежным сполохом заиграют, глядючи на любимую.
– И что ты избу студишь? – отлично всё понимая, нарочито серьёзно спросит любимая и опустит глаза, рдея от счастья. В душе у Ёшки заиграет всё: «Вот она – радость! Как хорошо жить и любить, и нет никого счастливее на свете Ёшки!» И становится вокруг всё роднее и ближе: дом и двор, и люди, и небо, забитое густо облаками. Светло благодарит человек Бога за всё то, что дал Он ему.
И впрямь, ещё набожнее стал Ёшка...
III
Бог ли дал, или от отца или прадеда перешло, но что-то случилось у него внутри, в душе – перестал совершенно бояться морозов Ёшка: в одной рубахе и штанах на босу ногу ходил в самые жестокие морозы. Первое время так у себя во дворе, стыдясь людей, убирал скотину в хозяйстве, отбрасывал снег от избы, возил навоз на огород, на пахоту. Дошло до батюшки чудо, произошедшее с мирянином. Долго беседовал священник с Ёшкой и рекомендовал в церковь приходить чаще. Послушал его раб Божий Иосиф, со слезой в глазах молился, стоя на коленях, усердно клал поклоны, уверенный, что Бог даровал ему чудесную силу.
Сельчане, видя такое чудо, постепенно уверились в блаженности Ёшки, а батюшка местной церкви (тогда ещё деревянной) всенародно надел на шею Ёшки большой крест. Люди после сего, встречаясь с Ёшкой, снимали шапки и крестились, приветствуя, как самого батюшку. Но не возгордился Ёшка, а, как и прежде, был скромен и вежлив, особую почтительность проявлял к убогим и нищим, всегда одаривая их съестным или оставляя переночевать. Простой по натуре, видя немощь и хворь людскую, стремился помочь и молился сугубою молитвою за хворых, да так, что больной, веря в святость Ёшкиной молитвы, порой выздоравливал.
Слава Ёшки росла, его благое врачевание стали неотъемлемой частью жизни села. Его стали приглашать в дома, и каждый стремился получить чудное благословение.
Шло время. Уже не один монолитный крест носил на шее подвижник: две губернии и её округи знали о чудодейственной силе Ёшки и, надеясь получить исцеление, шли к нему немощные, увечные, больные.
И вдруг, как гром с ясного неба, – мор. Страшной силы болезнь, названная людьми «чёрная смерть». Возникшая из ниоткуда, косила по деревням людей яростно, с дьявольской силой и жадностью, не щадя ни стариков, ни детей. По три-четыре гроба выносила каждая семья из избы; сын лишался отца, отец – любимых детей, сёстры – братьев. Ёшку тоже не обошла беда: сначала умер отец, следом – мать. А за ними ушла и любимая...
Опустела изба, мрачно на душе у Ёшки: не слышно больше голоса родной щебетуньи, нет степенного, сильного, уверенного в себе и в своей силе отца, нет заботливой и нежной матери. Страшно ему. Чудится: стоит любимая за дверью и манит за собой; идёт за ней Ёшка через двор и сад в степь, к кладбищу.
Много раз замечали Ёшку на погосте. Рассказывал сосед Саютиных Игнат, видевший Ёшку на разросшемся после «чёрной смерти» кладбище. Далеко за полночь искал он там отбившуюся корову. «Стон послышался мне, – рассказывал сосед, – загробный, придушенный, и такая тоска в нём, в этом стоне, что у меня по телу мороз мурашками прошёлся».
Неробкого десятка был Игнат, а от услышанного присел со страху, осеняя себя крестным знамением. Однако собрался с духом и, как когда-то в солдатах, крадучись-прячась, подполз к тому месту, откуда стон доносился. Луна светила ярко, было хорошо видно. Рассказывал потом Игнат: «Подполз, смотрю, и от увиденного и услышанного даже волос на голове зашевелился. Лежит Ёшка на могильном холмике, обняв его, и каким-то страшным, тоскующим голосом молит Бога, чтобы разверзлась земля и пропустила его, Ёшку, к любимой».
Долго лежал Игнат, не мог шевельнуться от досель неведомого страха, даже дышать трудно стало. А Ёшка медленно поднялся с холмика, со страшным стоном воздел руки к ночному небу – нездоровым, страшным блеском горели глаза его. Тёмные круги вокруг глаз резко выделялись при лунном свете. Лицо его исказилось, приоткрылся заросший бородой рот, блеснув оскалом зубов; хриплое, непонятное, но, как почувствовал Игнат, сердитое что-то вырвалось из груди Ёшки. Сжав кулаки, долго потрясал он ими над землёю, потом медленно опустил руки, как-то вдруг весь уменьшившись ростом... Понурив голову и опустив безнадёжно плечи, всхлипывая, медленно побрёл в сторону села. Пролежав какое-то время в оцепенении, Игнат, когда прошёл испуг, трижды осенил себя крестным знамением и, забыв про корову, трусцой побежал домой.
Жена, ожидавшая мужа, с удивлением уставилась на Игната и пробормотала, что корова возвернулась сама...
– Что с тобой, Игнаша? На тебе лица нет – белый как мел, аж синевой отдаёт. Али что случилось? – переходя на шёпот и медленно садясь на лавку, пробормотала жена. Игнат поманил жену в сени, чтобы от их разговора не проснулись дети, и поведал ей обо всём увиденном на кладбище. «Досель ноги трясутся, – закончил рассказ Игнат. – Ты пока никому не говори, думаю, он умом тронулся, не иначе. Вот беда-то, прости Господи».
С той поры меньше стал Ёшка работать, плохо следил за хозяйством и совсем перестал ходить за живностью. Под осень обошёл ближние дворы соседей, прося их, чтобы забрали живность, а то ведь похарчится животина. «А из меня таперчи плохой хозяин, хлеба и кружку квасу мне в любой избе дадуть, а боле мне не надо», – объяснял он своё решение.
До зимы Ёшка не выходил и не показывался на улице, даже в церковь перестал ходить. Тревожный слушок пополз по селу – бояться стали ходить к Ёшке за помощью. Когда хорошо и надёжно зима утвердилась на земле, ветхая старушка, жившая на околице села, видела, как босой Ёшка в холщовой рубашке и таких же штанах, с перемётной сумкой побирушечьей через плечо и с палкой в руках ушёл в степь. Перекрестив спину удалявшегося Ёшки, ветхая старушка до утра на коленях перед образами молилась о Саютиных – семье некогда счастливой и дружной, порушенной в короткий срок, как дерево, перебитое молнией в страшную грозу.
IV
Долго не слышно было о Ёшке. Всю зиму люди говорили о нём, вспоминая доброту его и набожность. А потом побежали годы один за другим... Прошло, может, пять, а может, и десять лет. Изредка привезёт новость о Ёшке какой-нибудь крестьянин, побывавший на ярмарке в Воронеже или в Орле, или ещё в каком граде. Будто видел Ёшку на ярмарке, босым, в одной рубахе, с сумкой и палкой. «Долго беседовали мы с ним, – рассказывал один, – про жизнь, про всё помаленьку. Говорил, что вскорости возвернётся домой. Про дом свой спрашивал: цел, мол, дом мой? А куда ж ему, говорю, деться – стоит, никто пальцем ничего там не тронул, помнят люди, мол, благость твою. В земли Израилевы ходил, во святые пределы. Вот какие дела!»
Дом же Ёшки ждал своего хозяина. Пустыми глазницами смотрел дом на улицу, и боязно становилось в сумерках или ночью проходить мимо. Вдруг покажется, что кто-то смотрит из пустого дома, – крестятся женщины, шепча молитвы, молодые парни ускоряют шаг. Даже бродячая собака и та стремилась побыстрее пробежать мимо пустующего, покинутого очага. Плохо, когда на твоей улице есть такой дом. Только кот по ночам мышей гонял в нём, преданно неся службу свою. Но сгинул и кот...
...Пролетели годы, Ёшка, вернувшись, зажил в селе. Скорби сильно изменили его: он усох лицом и вообще стал сухощавее, неторопливее в ходьбе. Оброс бородой до пояса, тёмно-русой, окладистой и пышной. Больше молчал, слушая сельчан, смиренно опустив глаза. Дважды покидал он село, отправляясь странствовать по округе и далее, за её пределы. Схоронил всех своих бывших одногодков и сам вроде стареньким стал. Но ещё был крепок и, как прежде, силён физически – казалось, не берёт его время.
Необыкновенного вида мирянина, присутствовавшего на похоронах батюшки сельской церкви, новый священник быстро приметил; а когда ближе сошёлся с Ёшкой, то увидел в нём не только преданного Христу человека, но и надёжного помощника. Он уговорил Ёщку петь в церковном хоре (прежде хору мало уделяли внимания, но при новом иерее положение с певчими резко изменилось к лучшему). Ёшка оказался отличным певчим. У него объявился на редкость глубокий голос. А когда он читал псалмы, скорбный голос его трогал прихожан до слёз. И не было доброго христианина в храме, который бы в этот час не вспомнил о своих пред Господом прегрешениях.
Изба Ёшкина, построенная ещё дедом, почти полностью развалилась без присмотра и ухода. Что было годным в хозяйстве, Ёшка разрешил разобрать землякам, а сам, скитаясь по селу, всегда бывал с уважением и радостью принят любым сельчанином, в любом доме мог найти себе ночлег и жительство.
Ёшка не просто не жил тунеядцем на постое, а с усердием и охотой помогал неимущим в хозяйстве, не беря за работу ни гроша. В пище был прост и скромен, соблюдал посты. Не будучи выучен грамоте, Ёшка сердцем находил правильное толкование Библии, зная почти половину Писания наизусть.
Вот только незаметно для него самого привязался к нему грех винопития. На людях и на свадьбах, куда его часто приглашали сказать напутственное слово, нет-нет, а забьёт его лукавый куда-нибудь, где глаз человеческий не достанет, и наливает до краёв. Очнётся погодя с ущемлённым сердцем и закручинится... А причина была проста: не мог он забыть свою щебетунью Танюшку, часто снилась она ему. В такие дни он не находил себе места. Становился как одурманенный, ненормальный, отчего его потихоньку стали сторониться, хотя и относились к нему в такие минуты с уважением.
Не снеся тоски, уходил Ёшка от людей в бескрайние степи один и там молился долго и неистово, прося Господа взять его от земли. Или отправлялся в новое скитание, перекинув через плечо неизменную свою суму для подаяний. Последний раз не было Ёшки в селе лет пять. К морозам, когда земля-матушка покрылась пышным снегом, возвернулся Ёшка – грязный, как и раньше, до черноты, но весёлый. Рассказывал о новом хождении во Святую землю. Принёс кресты со святых мест, одарил ими соседей и новых друзей. Одаривал не всякого. Батюшке подарил святой крест особо.
Пожив зиму у бедняка, однажды с сельчанами отправился на ярмарку. Разумеется, те ехали на подводах, а Ёшка – пешим ходом. Но не он отставал от подвод, а подводы отставали от него. К его удивлению, на ярмарке все жители окрестных сёл и деревень узнали его, и каждый предлагал ему что-то из своих товаров в подарок за его молитвы, за его бескорыстие, а некоторые – за помощь, оказанную в былые бедственные дни. Три соседские подводы нагрузил Ёшка дарами людскими, и чего там только не было! Дёжки, кадушки, холсты, горшки, дуги, хомуты, валенки – одним словом, всё то, что производит народ сельский и деревенский на продажу на ярмарке. Приведя подводы в село, Ёшка раздал дары скудным односельчанам.
На многих приходах знали Ёшку и настоятели дарили ему, как благому бескорыстному мирянину, кресты от своих церквей. Множество крестов висело на его мощной ещё груди. Бывало, иногда Ёшка снимал со своей груди маленький нательный крестик и вешал на шею понравившегося ему крестьянина. Посмотрит изучающе на крестьянина, как бы прикидывая: честный ли ты человек, добрый? простой ли жизни? – затем торжественно снимет со своей груди нательный крестик, поцелует и наденет на человека. «Носи, не криви душой, сам беден – то-то, помогай бедным, не забывай Бога, люби и бойся Владыку живота твоего, живи правдой... терпи». Так напутствовал Ёшка. То было высшее проявление расположения блаженного к сельчанину, и этим благословением дорожили. А вот большие кресты, подаренные ему от храмов, он никому никогда не дарил и с шеи не снимал.
За честь считалось в селе, если Ёшка останавливался переночевать и отужинать за семейным столом. Часто видели его сельчане бродившим ночами по спящему селу или далеко ушедшим в степь. Дивились его бесстрашию, особенно зимой, когда стаи голодных волков со впалыми от голода животами бродили, рыская в поисках добычи. Диво! Голодная стая хищников сходила с тропы, когда шёл Ёшка. И ни одна самая злющая собака в степи никогда не гавкнет на странного скитальца. А тот бродил где придётся, в степи и в селе, подолгу стоял на коленях на паперти ночью, воздев руки к небу, шепча молитвы. Случайно увидевшие его крестились, провожая взглядом долго и сочувственно, умолкали, задумывались о Том, в Котором была вся жизнь этого блаженного мирянина.
Неизвестно, что побудило Ёшку к тому, но заговорил он о постройке новой церкви – каменной, просторной и красивой. «Такое богатое село, а церковь деревянная, ещё прапрадедами нашими строена. Ветшать стала, и тесно в ней, когда великие праздники». Отправился блаженный ходатай по дворам сельским убеждать народ. И все ему слово дали, что помогут всем, чем смогут, потому как дело стоящее и святое. Решили на сходе: быть каменной!
Дело споро пошло: на общественные деньги купили кирпич и всё необходимое. Свои умельцы-кузнецы решётки ковали, свои нашлись плотники, только каменщиков да кровельщиков наняли за деньги. Ёшка не находил себе места от радости, работая на стройке день и ночь. Сторожил ночами от недобрых, но кто может поднять руку на святое?
Через пять годов выросла на селе каменная, просторная церковь и звон нового колокола поплыл над селом. Сельчане бросали самые неотложные дела и, поворачиваясь на звук благовеста, крестились, вспоминая добрым словом и деда Ёшку.
Когда приблизился день освящения храма, Ёшка словно бы заново на свет народился, даже рубаху со штанами новые надел. Часа три в бане мылся-парился, и в этом деле ему помогал постоянно хмельной сельский банщик – озорник и пропиваха, каких свет не видел. Не поленился, бестия, сбегал домой и принёс безмен (домашние весы), чтоб взвесить снятые по случаю бани кресты с Ёшкиной груди. Сопя и громко икая от дармового угощения сельчан за хорошую баньку, взвешивал и, ища метку, тёр слюною место баланса. «Двадцать фунтов с гаком! Эта сколь же будет? – ошалело садясь на скамью, забыв снять безмен, задал сам себе вопрос банщик. – Эта же полпуда и больше, мать честная! И он столько носит на своей шее зимой и летом – вправду, юродивый!»
Храм освящал епископ тамбовской епархии в сослужении приглашённых архиереев Орловской и Воронежской губерний. Освящение прошло на небывалом духовном подъёме, с невиданной доселе крестьянам торжественностью. Владыка и бывшие с ним иереи хорошо знали странноватого Ёшку, и когда тут, на торжествах, случалось заговорить с ним, с уважением слушали его и согласно кивали головами, что приводило в восторг собравшихся сельчан. Им было радостно видеть, что рядом с ними живёт такой человек, которого сам епископ знает, да ещё беседует с ним, как с равным.
(Окончание следует)
 | назад |
| вперед |  |
