ГЛУБИНКА
ПРЕДНОВОГОДНЯЯ ЭЛЕКТРИЧКА
Мы продолжаем печатать заметки нашего автора Андрея Михайлова, переехавшего из Петербурга в новгородскую глубинку, на родину отца, чтобы восстановить там храм.
Александра Русских
Памяти обычной русской женщины
(01. 05. 1926 – †29. 10. 10)
Суббота у нас с Юрием Николаевичем – банный день, как у большинства русских. Отец-покойничек говаривал: для нормальной жизни надо хоть раз за день вспотеть от работы и хоть раз в неделю наведаться в парную. Иной день ни разу не взмокнешь, зато в другой наверстаешь – не в офисе, чай, трудимся. Что же касается бань – недёшевы они нынче. Этак ведь и до бузы недалеко, из-за такой малости! Банкиров дотируют от кризисов, которые они сами устроили, а на сельское хозяйство и бани денег хватает не вполне. Но речь не об этом. По дороге наведались мы на почту. У Юрия Николаевича это самый проторённый маршрут – ему приходят православные газеты, а теперь вот письма и переводы. Переводов мы уже боимся. Объясняли людям: не надо нам денег, потому как работы по храму на зиму свёрнуты, поэтому благословения на сбор средств не имеется. Дольше всех упорствовала Александра Михайловна с замечательной фамилией – Русских! Я ей три письма отослал: «Дорогая Александра Михайловна! Вы у нас, как капитан Немо, – помогаете, да всё-то молча! Напишите нам пару строк о себе, уж так хочется узнать – кто вы?» Сегодня на почте протянули в окошечко конверт. Адрес – посёлок Уни Кировской области, где живёт Александра Михайловна. Только отправительница другая – раба Божия Валентина. Вернувшись из бани, я спешно распечатал конверт и принялся читать:
«Здравствуйте, Андрей Михайлов! Пишу вам от имени Александры Михайловны Русских. Она очень радовалась вашим письмам, перечитывала по нескольку раз, всё собиралась написать ответ, но не успела. Она умерла 29.10.10. Напишу немного о ней. Родилась она 1 мая 1926 года (ей было полных 84 года) в деревне Б. Дуброва, затем жила в п. Уни, в рубленом двухквартирном доме с печным отоплением. Была очень доброй и приветливой. У неё был сосудистый паркинсонизм (тряслись руки, и было трудно писать), но переводы она заполняла сама. На почту и в храм ходить уже не могла, передвигалась с палочкой, всегда читала газету «Вера» и часто отсылала переводы всем нуждающимся в помощи. Муж у неё умер в 2001 году, детей у них не было. Мои родители были с ними соседи. Они у меня умерли уже давно, а я всё посещала Александру Михайловну при каждой возможности, вечером звонила по телефону, приносила продукты. Как-то вечером она позвонила, просила утром не приходить, если будет плохо со временем. Но я купила продукты, которые она заказала, пришла к ней утром, а она уже не открыла. Когда мы открыли дом, она уже умерла. Одели её, как она просила, помыли, положили в гроб, увезли в церковь на литургию, отпели, схоронили – 31-ого числа. Очень её жаль, но она до конца не хотела создавать кому трудности и хотела дожить в своём доме. Сама себя обслуживала, топила печку, в огороде всё вырастила. Может, не так складно написала, простите. Я работаю в унинской больнице медсестрой, зовут меня – Валентина. До свидания». Братья и сёстры! Узки ворота в рай, но ангельские души туда проникают свободно. Вот и всё, что хочется здесь добавить. Больше ничего. Разве что – в истории этой нет ни буквы художественного свиста, даже письмо не отредактировано.
Поездка в Питер
Заканчивается очередной быстротечный год. Кому-то он показался радостным, кому – печальным, но едва ли кому – лёгким. Близится календарный Новый год, который для большинства людей, особенно выросших при Советской власти, является самым ожидаемым праздником, поскольку сулит перемены – те, что по давней традиции мнятся переменами «к лучшему»...
Помнится, год назад отправился я в град Петров, сверкающий разноцветными лампочками и электрическими ёлками. Вот несколько страниц из дневника:
«29 декабря.
Минус 18, облачно с прояснениями, ветрено, временами снег. Под самый Новый год отправляемся в Питер, на крестный ход православных трезвенников, который ежегодно совершается в Александро-Невской лавре утром 1 января. Добраться из Окуловки в Питер несложно, следует только запастись терпением. Народ на «железке» разный. Тут тебе и профессора с толстыми научными журналами в руках, и бомжи-романтики – большие любители перемещаться в пространстве, пренебрегая временем. Деньги им для проезда не надобны: у бомжей заключён с кондукторами неведомый прочим завет – кондуктора их «в упор не видят». Мы с Юрием Николаевичем, знать, не тянем на бомжей – с нас просят плату за проезд две молодые девушки в фирменных куртках. Когда я, озорничая, попросил новогоднюю скидку для своего престарелого попутчика, они, внушившись его детской улыбкой, взяли за проезд только с меня.
Нынешняя – предпраздничная – поездка оставляет впечатление какой-то совершающейся фантасмагории, настолько необычный люд заполнил вагон электропоезда. Или я просто одичал у себя в Заручевье? В Тосно электричка задерживается с отправлением, в тамбуре странное шевеление: какая-то фигура неожиданно рушится вниз. Пьяные? Не выдержав, подхожу удостовериться – нужна ли помощь? Да, действительно, на полу сидит молодая, но откровенно «видавшая виды» женщина, здесь же рассыпано содержимое пакета. Над ней склонился бомжеватого вида, но рослый, можно сказать видный мужчина и оживлённо жестикулирует. Та смотрит сквозь него с улыбкой Аэлиты. Да, и глухонемые празднуют Новый год!
Возвращаюсь на своё место. Юрий Николаевич погружён в увлекательную книгу, а я смотрю в чёрное окно, философствую: «Что такое творчество? Как совершается это таинство в человеке? Не так ли: он хранит нечто в себе, держит под спудом – прессом воли; там высокая температура, всё бурлит и клокочет, а для лучшего обеспечения процесса потребно горючее – скорби, страдания. В благодатный же миг творчества открывается (пробивается) узенькая «лётка», откуда огненной струёй изливается ПРОДУКТ. Увы, иногда домну опорожняют до срока, тогда толку меньше. Здесь есть о чём задуматься начинающему писателю... “Моя судьба твоей благополучней; знать, потому – не написать мне лучше!”» – в голове рождается посвящение Николаю Рубцову.
От мыслей отрывает бурчание из динамиков: «…закрываются!», шипит сжатый воздух, электричка трогается, а в вагон, поколотившись мухой о двери, вваливается представительный бомж и начинает размахивать руками.
– Где?! – кричит (значит, не немой, по крайней мере). – Где?!
– Что «где»? – переспрашивает его один из пассажиров, сидящих ближе к тамбуру.
– Стоп-кран!
– Сам-то понял, что спрашиваешь?!
Видно, что тот ни секунды не мешкал бы, остановил электричку. К счастью, именно в нашей стороне стоп-крана нет. И бомж успокаивается, обречённо садится на скамью, будто нашкодивший школяр. Одна из пожилых женщин-пассажирок, в белом пуховом платке, глухо покрывшем голову, достаёт из сумочки пачку сигарет, что совершенно не вяжется с её «имиджем», и отправляется в тамбур. Вижу через стекло дверей, как она, прикурив, машет головой (значит, я угадал – та женщина действительно глухонемая), достаёт ещё сигарету, протягивает вниз и они, как давно знакомые, устраиваются рядом на перекур.
Мне это непонятно – как можно торчать в прокуренном холодном тамбуре, вдыхая в себя вонючий дым? Но трогает внезапное участие пожилой женщины. Обе возвращаются в вагон подружками. У глухонемой в руках пакет, а также замотанная в полиэтиленовую плёнку небольшая ёлка. Бомж, казалось глухо задремавший, внезапно оживляется и выхватывает ёлку у неё из рук. Пожилая женщина отнимает у него свёрток, бьёт по рукам, кричит:
– Не смей её трогать, слышишь?!
– Я её люблю! – ласково отвечает мужик. – Я – Саня Семёнов. Я три войны прошёл. Контуженный. Я её люблю! Она хорошая баба, только немая.
Глухонемая грозно мычит и машет мужику.
– Ругается! – смеётся мужик и сам перебирает у её лица здоровенными пальцами, объясняя: – Не бойся! Провожу и вернусь!
Я, честно сказать, с удовольствием наблюдаю эту неблагочестивую, но мирную картину.
– Я её люблю! – опять звучит в вагоне. – Она хорошая баба... Три войны! Контуженный.
Электропоезд тормозит на очередной остановке. В вагон заходит молодая девушка с непраздничным лицом и гитарой в чехле. Достаёт её, подстраивает и невесело заводит: «Ночью в поле тишь-благода-ать, в поле никого не вида-ать, только мы с конём по-о полю идём, только мы с конём по полю идём…» Слушаю песню, сжимая в кулаке заготовленную мелочь, и думаю: «Это мой народ. Моя родина. Забубённые мы головушки, прости и помоги нам, Господи!»
Может, встретимся?
Поездка та была, как я уже написал, на крестный ход трезвенников. Уже много лет назад православные трезвенники Санкт-Петербурга приняли для себя решение: поутру 1 января, в день памяти мученика Христова Вонифатия, собираться в Александро-Невской лавре. Помолиться, причаститься и идти крестным ходом на могилки к нашим почитаемым братьям – владыке Иоанну (Снычёву), иерею Александру Рождественскому, монахам Лавры, убиенным в безбожную годину, а теперь и к Владимиру Алексеевичу Михайлову, моему отцу, который стоял во главе трезвеннического движения.
Вот и нынче туда собираюсь. Может, с кем-нибудь из читателей «Веры» там встречусь? Те, кто живёт в Петербурге и рядом с ним, приезжайте в Лавру, берите с собой близких и знакомых – ведь как-то можно оторвать их от рюмки и от зомби-ящика. Храни всех Господь!
Андрей МИХАЙЛОВ (Еграшов)
г. Окуловка Новгородской обл.
 | назад |
| вперед |  |
