Заметки со Святой Земли нашего корреспондента Елены Григорян

ПАЛОМНИЧЕСТВО

Мелькают за окном автобуса пейзажи. То и дело встречаются на каменистых склонах стада коз или овец – кажется, они пасутся здесь с библейских времён, только пастухи переоделись в джинсы. В иных местах и не отличить барашков от камней-валунов: и те, и другие одинакового изжелта-серого оттенка и округлые – сроднились за многие тысячелетия. Еврейские справные деревушки сменяются бедными арабскими поселениями, прохладные финиковые рощи – банановыми плантациями. Кстати, на полях в Израиле трудятся тайландцы – это, скорей всего, их руки заботливо упрятали каждую гроздь бананов в синий полиэтиленовый пакет. В этой маленькой стране уже давно сложились свои предпочтения относительно того, кому из иностранцев на полях работать, кому за престарелыми ухаживать (эту роль поручают улыбчивым и бесконечно терпеливым филиппинцам), а кому, например, в Иорданской королевской гвардии служить. Короля Иордании охраняют черкесы – они неподкупные и для них понятие чести на первом месте. Об этом сказал наш гид Сергей, когда мы проезжали мимо черкесской деревушки, где надписи были сделаны на кириллице. Черкесы жили здесь с турецких времён – и по сей день живут. На улицах – ни души, не слышно детских голосов: может быть, сказывается дефицит невест, о котором сказал Сергей, а может, просто «тихий час»...

Нашего бессменного водителя-араба зовут Абет. «Завтрак и ужин у нас в отеле, а Абет – за рулём», – шутит кто-то. В самом деле: ничего-то мы, современные поклонники, не лишены: ни еды, ни мягкой постели, ни быстроходной колесницы. Попробовали бы мы, как встарь, своим тихим ходом, в лучшем случае на мулах или ослах, передвигаться по этим дорогам...

Но наконец нам представилась возможность потрудиться, совершив 5-километровый путь в гору до лавры святого Георгия Хозевита. Особенность местности такова, что солнце здесь нещадно палит в любое время года (к вечеру мы заметили, что лица наши, особенно носы, заметно побронзовели). А вот и ослики. «Такси! Такси!» – напористо кричат молодые арабы в бедуинских одеяниях. «Такси» смиренно ждёт, опустив голову. Ну, уж мы пешочком как-нибудь...

Царь Константин в 313 году издал закон о веротерпимости и прекратил гонения на христиан. Тогда-то и начали появляться люди, желавшие посвятить жизнь подвигам ради Христа. К 614 году в монастырях и пустынях Святой Земли подвизалось около 15 тысяч монахов, и они с готовностью принимали мученическую кончину от рук персов, которые в том злосчастном году захватили Святую Землю и разрушили большинство христианских святынь. В монастыре Георгия Хозевита хранится много честных мощей убиенных отцов.

Лавра была основана в V веке пятью сирийскими монахами, а расцвета достигла в VI, при святом Георгии, чьё имя с тех пор и носит. Там находится и гробница подвижника, которой мы идём поклониться. Святой Георгий был человеком настолько добрым и кротким, что при жизни был удостоен дара чудотворения. Однажды ему принесли корзину с плодами, под которыми оказался мёртвый младенец. Это был только что умерший сын крестьянина, приносившего в монастырь фрукты. В надежде на чудо несчастный отец поставил корзину на скамью и без слов вышел. Георгий и его брат-монах всё поняли; они стали горячо молиться, прося Господа простить их за дерзость, но вернуть жизнь ребёнку. И младенец ожил. А ещё известно, что, став настоятелем лавры, преподобный Георгий запрещал печь лично для него хлеб, потому что излишками хлеба кормили странников и Георгий хотел, чтобы лишний кусок образовался за его счёт. Сам же при этом стоял у печи в пекарне.

Доброту святого Георгия унаследовала и нынешняя братия, это чувствуется во многом. Например, по пути можно напиться из медного краника – раковина выдолблена прямо в скале и красиво выложена камешками (а уж откуда там вода, сказать не берусь); в самом монастыре стоит в одном месте улыбчивый батюшка и наливает всем жаждущим воды из пузатенького, тоже медного, чайника. И собак в лавре любят – тоже ведь странники... Храм монастырский построен совсем недавно, в XIX веке, и расписан художниками из России. Радостно видеть русские буквы на своде: «Яко Богъ наш!»

Монастырь нависает над пропастью, прилепясь к горе; иные кельи выдолблены прямо в скалах, издалека напоминая ласточкины гнёзда в крутом речном берегу. В некоторых из них и ныне протекает таинственная жизнь отшельников. Кое-где видны были ведущие к пещерам ветхие лестницы, а из одной кельи, заметили мы, спускалась вниз верёвка с привязанной к ней корзиной – похоже, это говорило о том, что тот, кто обретается здесь, поддерживает связь с миром лишь при помощи корзинки. Система сообщения оказалась довольно хитрой. Насколько можно было понять, монах сверху спускает пустую корзину, останавливает её на уровне квадратной дверцы в скале и ударяет корзинкой в неё. Заслышав стук, собрат его, находящийся внутри, тянет за верёвку, привязанную к дверце и пропущенную внутрь сквозь каменную толщу, и корзина вплывает в открывшееся отверстие. Здесь её наполняют снедью и всем необходимым и отправляют назад.

Если осилить ещё немного пути по горной тропе, то попадаешь в храм над пещерой святого пророка Илии. Вот сюда-то в течение трёх лет ворон и приносил ему пищу. Высоко как – дух захватывает! Невольно представляешь себе чёрную точку на фоне синего неба, которая растёт, растёт и превращается в птицу... Замечательные уголки встречаются в греческих обителях – на миг приоткрывается эта покойная жизнь, в буквальном смысле надмирная. Ты будто оказываешься в XIX веке, и нет ощущения, что старина выставлена перед приезжими как музейные декорации. Доска с прорезным крестом и било, букет роз на подоконнике, арка веранды, вся увитая побегами, тянущимися из горшков (тут, высоко в горах, как же не лелеять всякий живой росток!) Вот два огромных мраморных кувшина под деревянными крышками, рядом старинные чугунные машины, мощные и изящные. На одной, что поменьше, кофе мелют, на другой отжимают масло – сколько трудов ей тут во время сбора оливок! Поодаль отдыхает до времени печатный станок (а литография-то на стене отпечатана, скорее всего, на нём. По-гречески не прочесть, но ясно и без слов: суровое лицо монаха – и ухмыляющаяся смерть с косой, раскрашенной от руки в красный цвет).

Путь наш лежит в Иерихон, которым мы только что любовались с огромной высоты, с балкона монастыря. Здесь находится обитель преподобного Герасима Иорданского, который вылечил льва и приобрёл в его лице преданного друга и слугу.

По дороге гид сообщает занимательный факт: оказывается, в октябре прошлого года иерихонцы торжественно отметили десятитысячелетие (!) своего города. «А чем они вообще занимаются?» – задаёт вопрос кто-то из моих попутчиков, почувствовав живой интерес к иерихонцам. «Иерихонят, – в шутку отвечает Сергей. – Ну, занимаются отделкой камня, выращивают овощи-фрукты. Рекомендую, между прочим, финики, особенно королевские». (Наверное, имелись в виду всё же не финики со стола короля Иордании, а финики особого сорта. К королю нечего и пытаться проникнуть, чтоб финики попробовать, пока рядом с ним гвардейцы-черкесы.)

Святой Герасим основал здесь, в Иордании, два монастыря. Наш путь лежал в тот, что расположен над пещерой, в которой, по преданию, останавливалось Святое Семейство по дороге в Египет. Надо сказать, храм монастырский стоит на сейсмологически неустойчивом месте (здесь проходит Сирийско-Африканский разлом, пояснил гид), поэтому движение земной коры – явление довольно частое. Лет семь назад было настолько сильное землетрясение, что рухнул купол. А по стене, по свежей росписи, изображающей Успение Пресвятой Богородицы, побежала трещина. Её замазали белым – и она стала «молнией», написанной рукой Господа. Смотрю – и вдруг понимаю: а ведь и правда она была там необходима! В росписи не хватало какого-то «нерва». На стене запечатлён драматичный момент, когда некий дерзкий человек ухватился за край одра, на котором несли Приснодеву, – и кисти его рук были отсечены ангелом. Но ангел, вестник Господнего гнева, не изображён, а у людей, что идут за гробом, лица спокойные, даже умиротворённые, и никому из них будто нет дела до уцепившейся за гроб фигурки. Вот и стала белая «молния» тем грозным знаком, которого не хватало. Может быть, потому и не записали её красками – а ведь семь лет прошло, было время.

То землетрясение послужило причиной одного археологического открытия. Храм стоит на месте, где в древности была византийская церковь, и когда стали снимать пол во время ремонта, то обнаружили византийскую мозаику. Она сохранилась лишь на одном участке, и тогда загорелись мыслью выложить весь пол мозаикой, продолжив старинный орнамент. Для этого даже открыли мастерскую, где стали изготавливать мозаичные панно. (Мы заглянули туда одним глазком. Да, дело поставлено на широкую ногу – просторное помещение всё заставлено работами – кораблики, лики святых, рыбы и львы...)

Отец Игнатий находит в путеводителе для паломников нужную страницу, и мы поём перед гробницей святого: «Ублажаем тя, преподобне отче Герасиме, наставниче монахов и собеседниче ангелов». Отчего-то расплываешься в улыбке – всё-таки ощущается близость преподобного, которого так любили звери.

Хорошо, уютно в монастырском крохотном дворике, где наблюдается этакий художественный беспорядок: кадки с растениями, непонятного назначения металлические ажурные конструкции, изящные клетки с птицами, а то вдруг взгляд наткнётся на огромный предмет явно растительного происхождения, подвешенный вместе с колокольчиками «для красоты», – что-то вроде серого изогнутого огурца. А сидящий посреди дворика монашек в чёрном вязаном берете похож на художника в мастерской. Спокойно смотрит куда-то в сторону, и людской реке не под силу смыть его молитвенную невозмутимость. Колокольчики, птичьи голоса, тирликанье мобильного телефона – всё здесь звучит радостно. Люди вокруг улыбаются, и лишь одно существо делает страшные глаза – это лев, что написан на стене в храме рядом со святым Герасимом. Он ведь должен защищать своего возлюбленного друга. Впрочем, на тех иконках, что привезли мы домой, лев имеет очень кроткий вид, а брови его страдальчески подняты – словно предчувствует скорую разлуку с преподобным.

...Мы уже стояли на Елеонской горе, восходили на Гору искушений, куда для туристов проложена воздушная дорога (три красных фуникулёра с земли напоминают вишенки на ветке – такая высота!). Что поделаешь, коммерсанты представляют проповедь христианства по-своему: на горе вывесили надпись по-английски: «Добро пожаловать на Гору искушений!», открыли там кафе... Но всё это, впрочем, в стороне от паломнической тропы и от монастыря, что находится здесь.

А теперь наш автобус движется к горе Фавор, что на Святой Земле всем горам гора. Столько раз читала о том, что на праздник Преображения светлое облако сходит на её вершину, что так и представляешь себе её – осиянной Светом. И не можешь сдержать восхищения, когда она открывается глазу, – правильной формы, точно тёмно-зелёная перевёрнутая чаша. Сюда пришёл Спаситель с тремя учениками – Иоанном, Иаковом и Петром. И до того им здесь понравилось, что захотели остаться и сказали Учителю: «Отче, хорошо нам зде быти!» При этих словах, говорит Евангелие, сошло облако Света и раздался глас Господень: «Сей есть Сын Мой возлюбленный...» – и ученики увидели Сына Человеческого во славе Господней.

– На праздник Преображения сюда стекаются православные паломники, – говорит гид, – и после литургии Господь посылает нам это чудо – облако...

Сейчас Он послал нам дождик, короткий, но сильный, а вслед за ним – солнышко. Трепетная какая-то погода здесь, переменчивая – будто так с людьми разговаривает Господь. И аисты в небе кружатся – это тоже какие-то Его слова. Может быть, Он говорит что-то утешительное о нашей родине? – ведь аисты прилетают сюда из Сибири.

Сегодня на горе Фавор целых три монастыря – бенедиктинский, францисканский и православный (греческий). И трудно поверить, что многие столетия здесь не возносилась молитва. Дело в том, что ещё при царице Елене на вершине горы было построено три храма. Персы-завоеватели в начале VII века поднялись и сюда и разрушили их. Спустя три-четыре столетия крестоносцы возвели здесь церковь, но вскоре и она была разрушена турками-мамлюками. Святое место пустовало до середины XIX века, пока здесь не поселился отшельник Иринарх. (Надо сказать, что даже мусульмане почитали этого человека.) И вот однажды он нашёл алтарь византийского храма – мраморную плиту с кругом, отмечавшим место Преображения Господня, – и загорелся мыслью воссоздать церковь. Патриарх Иерусалимский помогал, как мог, но всё равно денег не хватало. И тогда на помощь пришла Россия – она внесла необходимые для завершения строительства суммы. Построили, кроме храма, гостиницу для паломников, пекарню. От дома Романовых пожалованы были сюда богатые подарки. И доныне селятся здесь монахи из России.

В этом храме на почётном месте и в резном киоте находится простенькая бумажная иконка Божией Матери «Неувядаемый Цвет». Она почитается чудотворной – и чудес от неё не счесть, если судить по великому множеству развешанных вокруг неё серебряных и золотых пластин; на них отчеканены разные символические изображения: руки и ноги, глаза и головы, младенцы и стройные юноши. Это всё благодарности Богоматери за услышанные молитвы. Надо сказать, что это литография, сама же икона находится на Афоне. А здесь она появилась так. Одному афонцу, которому принадлежал бумажный образ, явилась Богородица и сказала, что надо переправить его на Святую Землю. Монах написал сопроводительную записку, запечатал её в сосуд вместе с иконой да и бросил в воду. Бутыль прибило к берегам Хайфы, что на побережье Средиземного моря. Мимо шли православные арабы. Они увидели бутыль, разбили её и достали икону. Не разумея по-гречески, письмо прочесть не смогли и отнесли его митрополиту в Назарет. Так и стало известно, что икона должна быть в этом храме.

Хорошо нам зде быти, но надо ехать дальше. На обратном пути с горы Фавор снова изумляемся видом неба. Дождь как бы собран в карманы – скоро, чувствуется, их перевернут над землёй. Вот так же на полях собирают в мешки картошку или зерно, а в бурдюки – вино.

Кстати сказать, не избежали мы участи всех паломников отведать вина в Кане Галилейской, где Спаситель сотворил Своё первое чудо – превратил воду в прекрасное вино. Здесь, в лавочке при храме, весёлая сутолока. Ещё бы: любой почувствует себя гостем на том свадебном пиру, когда продегустирует вина (а без дегустации ведь невозможно выбрать в подарок родным наилучшее вино)... Благодарим Тебя, Господи, за милости к нам!

На Святой Земле часто бывало так, что у начала больших свершений стоял один-единственный человек. Пусть мало у него было сил, но зато как отвечал Господь на любовь к Нему, на отвагу и дерзновение! Тот же монах-отшельник Иринарх, которому современные христиане обязаны храмами на горе Фавор... А святая царица Елена – сколько раз восхищённо переглядывались мы с Еленой из нашей группы, когда гид в очередной раз упоминал её имя... Матери царя Константина было больше семидесяти лет, когда она отправилась в трудное путешествие в Иерусалим, чтобы найти Животворящий Крест. Над местом раскопок появлялась в окошке и бросала рабочим монеты, чтобы те работали быстрее... А сколько церквей она основала на Святой Земле! С царицы Елены, собственно, и началось здесь храмостроительство.

Хочется сказать и ещё об одном «одиночке», которому мы обязаны укреплением позиций России в Палестине, многими уникальными археологическими находками и тем, что для русских паломников сильно облегчились бытовые тяготы. Речь идёт об архимандрите Антонине (Капустине), начальнике Русской Духовной Миссии в Иерусалиме в 1865–1894 годах. Имя это особенно дорого нам, северянам, потому что один из его прадедов – выходец из Великого Устюга, а сам архимандрит родом был из Пермской губернии (в селе Батурино Курганской области до сих пор стоит храм, построенный его дедом, и местный батюшка пытается его восстановить). В конце 50-х годов отец Антонин лично предпринял путешествие по Святой Земле и мог убедиться, сколько тягот и лишений вынуждены переносить здесь русские богомольцы. (Выдержки из его заметок мы публикуем ныне в рубрике «Вертоград». – Ред.) Начать хоть с Яффы – города, который первым встречал их после утомительного пути по морю. Большие корабли пристать здесь не могли из-за мелководья, и предприимчивые арабы на лодках подплывали к судну, взбегали по трапу и, расталкивая друг друга, буквально вырывали вещи из рук паломников, насильно сажали их в свою лодку... А цену услуги объявляли уже на берегу. Обдирали нашего брата как липку. «Когда русский богомолец высадится на эту набережную, когда он почувствует под собою твёрдую землю, то в эту минуту он забывает всё, – писал архимандрит Антонин. – Не слыша гама и шума толпы, галдящей на набережной, он не стесняется открыто выражать чувства, наполняющие его сердце, – падает ниц и целует священную землю... Яффа красива только издали, но когда взойдёшь в неё, то сейчас видишь, что это плохой городишко. Улицы тёмные, узкие, грязные, иногда ступенями идут в гору, так что по ним идти всё равно что лезть на колокольню Ивана Великаго. Путешествовать по ним в жаркий день, да ещё с багажом, очень тяжко. А солнце в Палестине греет ведь не по-нашему... прожигает насквозь человека».

Вот это сочувствие к простому богомольцу и, конечно, желание упрочить позиции России на Святой Земле двигало начальником Миссии, когда он решил приобретать там земельные участки под строительство храмов, гостинных домов. Кстати, первым делом был куплен участок с Мамврийским дубом – отца Антонина глубоко оскорбляло то, как безжалостно турки распродают кусочки коры и ветви дуба «на столярные поделки». (В 1964 году Никита Хрущёв почти за бесценок продал многие из земельных участков, принадлежавших России, и в числе их – кусок земли с дубом.) А потом последовала покупка участка в Яффе. Появление русского подворья здесь очень много значило для паломников того времени. Теперь прибывающие к святым местам поклонники получали всё необходимое по символическим ценам, их встречали на родном языке. Читаем в воспоминаниях Василия Хитрово: «Несколько поворотов вправо и влево, несколько всходов наверх, спусков вниз – и мы у дома, с высеченным в стене крестом. “Добро пожаловать, вы в Яффском русском подворье!” Да если бы даже этого не проговорил ломаным русским языком араб – смотритель дома, то эта стоящая в дверях богомолка в чёрном платье и платке на голове, этот самовар, который виднелся на столе в другой комнате, – всё напоминало хорошо знакомые картины далёкой родины».

Вскоре здесь расцвёл сад из кипарисов, эвкалиптов, апельсиновых деревьев, так украсивший это голое место, сжигаемое солнцем. «Русский сад» – так и стал он называться, а архимандрит Антонин соорудил здесь «модель Голгофы» – насыпной холм с крестом на вершине, в точности повторяющий очертания Голгофы, реконструированной археологами.

Благодаря неустанным трудам и дипломатической тонкости архимандрита Антонина (на Востоке юридические сделки оформлять было непросто, да и со стороны официального Петербурга не было согласия на скупку замель) в пользу России было приобретено 13 земельных участков, на них расцвели благоухающие сады, выросли храмы. Причём покупалась земля на личные средства отца Антонина и на пожертвования земляков. Храм Марии Магдалины в Гефсимании, где находятся мощи Елизаветы Фёдоровны, Горненский монастырь в Эйн-Кареме, Свято-Вознесенский монастырь в Иерусалиме – всех этих «русских» точек на карте Святой Земли могло не быть, если бы не горело сердце любовью к Родине у монаха-одиночки, аскета, что носил на пальце перстень с изображением «фамильного» капустного кочана и надписью: «Невкусен, да здоров!»

...Мы стоим на Елеонской горе под стенами Свято-Вознесенского женского монастыря и, задрав головы, смотрим на «Русскую свечу», как называют его колокольню. Это самая высокая точка Иерусалима – в звоннице 64 метра! Там, наверху, когда-то была «обсерватория» отца Антонина, откуда в телескоп он созерцал Божий град и ночное небо. А вон и легендарный пятитонный колокол виден в проёмы колокольни. Это был дар соликамского купца А. В. Рязанцева только что построенному Свято-Вознесенскому храму. В 1884 году колокол прибыл из России на пароходе «Корнилов» и был выгружен на яффской пристани. «И вот, – писал архимандрит Антонин (Капустин), – 105 человек (на две трети женщины!) спешно прибыли в Яффу и принялись за дело. Благодаря общему воодушевлению в течение семи дней колокол, несмотря на тысячу затруднений, был благополучно доставлен (на руках!) в наши постройки. 5 февраля вечером ему была восторженная встреча, поднявшая на ноги весь город. Затем вся масса паломников взялась тащить колокол на Святой Елеон, к месту его назначения». Скоро 130 лет, как занимает он свой «пост». Голос этого русского колокола раздавался и тогда, когда на его родине колокола надолго замолчали...

До того не хочется покидать это место! Побродить бы ещё по зелёному монастырскому погосту, посидеть бы под цветущей финиковой пальмой, с хохолком рыжих колосьев на макушке, проследить взглядом за кошкой, идущей по саду, услышать голос колокола... Но экскурсовод торопит. И правда надо спешить, ведь на Святой Земле осталось быть нам всего день.

Вот Овчая купель – уходящие вглубь развалины арок. Персы, затем турки разрушили храмы, что были построены византийцами. В древности иудеи омывали здесь скот и вели его потом на жертвоприношение в Иерусалимский храм. Сюда-то и спускался раз в год ангел, возмущая воду, и люди сторожили этот момент... А сейчас вода ушла. Место это теперь облюбовали птицы. «Смотрите, голубь в гнезде! – удивляется отец Игнатий. – У нас так ласточки делают, а тут – голуби!» Мы вглядываемся в камни: не блеснёт ли на самом дне вода? Нет, лишь маки алеют на голых камнях. Валерий всё же отправляется вниз – и находит небольшую лужицу, должно быть, от дождя. Как знать, вдруг ангел Божий продолжает слетать и к ней?

А к Стене плача наша группа так и не спустилась, после того как мы услышали о ермолках – мол, их надо будет надеть, чтобы не оскорблять религиозные чувства молящихся у стены иудеев. Паломничавший с нами Валерий принял это так близко к сердцу, что даже написал стихотворение. Он читал его на родном приходе в Максаковке, и, говорят, многие не могли сдержать слёз. Я приведу целиком:

Его впустили за забор
К Cвятыне Ветхого Завета,
Надев на голову при этом
Еврейский головной убор.

И хоть кипа затылок жжёт,
Сомнений нету и в помине.
И, шаг за шагом, он к святыне,
Смиряясь, медленно идёт.

Перста ко лбу уж преподнёс,
Чтоб со слезами помолиться.
«Здесь не положено креститься», –
Вдруг чей-то голос произнёс.

Затем, прищурившись от света
И указав на крест рукой,
Уже со злобной хрипотцой
Сказали: «Уберите ЭТО!»

Крест сняв, как будто бы в парной,
Чужою волей вдохновлённый,
Но мыслью страшной обличённый,
Как вкопанный встал пред Стеной.

«Вся праведность твоя – обман!» –
Внезапно совесть закричала,
Которая до той поры молчала,
Пока он крест свой не убрал в карман.

За этот крест, не зная страха,
Христиане отдавали жизнь.
Для Вечной жизни чтоб спастись,
Взбирались радостно на плаху.

Его ж не били, не сажали на кол.
Мысль беспощадна и проста:
«Я предал только что Христа!» –
И горько-горько он заплакал.

Уже который раз наш гид произносит эту фразу: «Иерусалим – не музей, он продолжает жить своей жизнью». Так он предупреждает разочарование паломников суетой, царящей в святых местах. Не случайно у католиков существует традиция именно по пятницам проходить с процессией Виа Долороса – Крестный путь Спасителя: в пятницу мусульмане отдыхают и их лавки закрыты. Нам же предстоит идти по этому пути в торговый день.

Слышны арабские песни, кто-то с кем-то торгуется, смеётся. Как неуместно, кажется, звучит голос гида: «Когда Господь шёл с Крестом... вот здесь Он оступился...» Красивый мальчишеский голос предлагает нараспев товар: «...уан доллар!» Иностранец отвечает на звонок: «Аллё. Йеа». Элегантная английская речь звучит – тоже экскурсия. «Мада-ам! Салам алейкум!» – окликают женщин из нашей группы, едва не хватают за рукав. Пёстрые тряпки, блестящие безделушки, посуда, корзина с цветным стеклом... Вот уже и я спрашиваю: «Сколько такой чайник?» – моя страсть к керамике прекрасно известна князю мира сего... Разительные контрасты – от них никуда не денешься. Над темницей, где томился Он перед казнью, построили жилой дом. Наверх ведёт обыкновенная лестница подъезда, табличка отстранённо-холодно предупреждает по-английски: «Не входить. Частное владение»... Рассеиваешься слухом, зрением, теряешь само ощущение того, где находишься. Нет, не так ты себе представлял Крестный путь Спасителя, да и себя не так представлял – не равнодушным зевакой. Оглушённый совершенно противоположными по духу впечатлениями, становишься бесчувствен, как камень. И приходишь в себя только в храме Гроба Господня, по пути к Голгофе. Сотни людей идут к ней вместе с тобой, из-за тесноты продвигаясь по чуть-чуть вперёд – в полной тишине. Рядом с собой вижу мужчину с залитым слезами лицом...

В месте, где истязали Христа, склоняемся перед Камнем бичевания и, приложив к нему ухо, слышим удары собственного сердца – точно удары кнута. Отец Игнатий произносит тихо: «Весь избичёванный, не спал ночь, скорбящий...» И так поразила эта фраза – как о ком-то самом родном сказанная, с сердечной мукой.

А ночью наш батюшка, сам того не ожидая, вышел из Царских врат храма Гроба Господня, облачённый в лёгкие белые, с синими цветами, одежды, и стал вместе с другими священниками служить литургию. Снова исповедовал, причащал народ. Разве думал он ещё неделю назад, что так случится, – когда перед самой поездкой тяжко болел в заснеженном Сыктывкаре...

Замирает сердце: сейчас подойдёт моя очередь и войду в дверь кувуклии, за которой находится Гроб Господень... От волнения не забыть бы положить на него пакет со свечами и крестиками. Что сказать, чего просить у Тебя? Люди, что стояли передо мной, уже пятясь выходят из кувуклии, склонившись в поклоне, и пора заходить мне. Даётся всего секунды две-три побыть возле Гроба. Но это неважно, время не имеет значения. Успеваешь, припав к плите, заметить стоящий на ней круглый стеклянный сосуд с елеем и несколько тёмных хлебов, и обжигает мысль: «Господи! Ты здесь!» Что-то невыразимое касается души... Будто нет столетий и Христос только что воскрес.

Память горошиной катится по святым местам Палестины – и прикатывается сюда, ко Гробу, как к самому заветному и дорогому воспоминанию. И снова катится, оттолкнувшись от него...

Так что же самое важное, что привезли мы оттуда домой? Если говорить обо мне, то, кроме драгоценного благоухающего багажа – иконок и тонких свечей, обожжённых сумрачным монахом-коптом у Гроба Господня, тростниковых лёгких дудочек и нескольких лепестков бугенвиллеи, я привезла с собой вот что. Все мои впечатления от Иерусалима, от Святой Земли – это как бы открывшаяся вдруг по милости Божией дверка в Город-сад, где лишь подтверждается зримо то, что мы всегда знали: что жизнь так коротка, что надо любить и стараться не омрачаться ни гневом, ни унынием. Пока, после поездки, эти чувства если и возникают по привычке, то гасятся очень быстро. Точно заливаются дождиком – тем, что шёл тогда на Святой Земле. Слава Богу за всё!

назад

вперед

На глав. страницу | Оглавление выпуска | О свт.Стефане | О редакции | Архив | Форум | Гостевая книга