ВЕРТОГРАД
Архимандрит Аввакум (Давиденко)
ПОЧАЕВ. ДЕНЬ, ВЕЧЕР И НОЧЬ
Такая жизнь была в наших монастырях ещё совсем недавно...
В коридорах приглушённо горит свет. Слух идёт на слух: скоро нагрянет паспортная проверка в лице милиции и КГБ. Это удар молнии в бочку с порохом, а готовятся все как к паводку, как к сущему тебе великому наводнению. Некоторые возбуждены, бегают и громко разговаривают, почти кричат, а некоторые, наоборот, говорят почти шёпотом, один другому на ухо. Это специфика нашего неспокойного племени православных: у нас всё кругом секреты и нигде нет тайны. Посреди этой кутерьмы и нагнетающегося страха, как ни странно, находилось место шуткам: отец Ливерий, свечкарь, кричит: «Подожгите им газету, бумагу какую-нибудь, дабы их отвлечь!» Послушник Игорь Брус с Житомира, весело подмигивая, говорит: «Эту ночь вспомним детство, будем играть в прятки с милицией!»
Благочинный архимандрит Алипий и эконом отец Питирим (ныне митрополит Николаевский) ходят стучат по келиям: «Хлопцы, кто не прописан (а, как правило, никто не был прописан), – прячьтесь кто куда! Ночью или вечером – не знаем когда – нагрянут милиция и КГБ с проверкой паспортов! Сегодня в келиях не ночуйте, благо в Лавре много места, где на время можно укрыться и пересидеть набег. Так что немедля прячьтесь...»
Ой, Господи, вот напасть!
Келия № 17, где ютится много непрописанных послушников, всполошена. Послушник Димитрий Мышонок что-то вынес из келии, замотанное в одеяло, и – бегом на экономию, прятать. Экономия (хоздвор), с её разнообразными службами: свечной мастерской, прачечной, столярным цехом, кузницей, сварочной, складами и гаражами, – имела много мест, где можно было укрыться. Этим мы сполна и пользовались во время таких «татарских» набегов-проверок. Экономия и сад были теми местами, где мы играли с КГБ в прятки!
Инок Владимир говорит нам воодушевляющее: «Хлопцы, берём молитвословы в руки – и в сад под Лавру, там вычитываем правило и устраиваем всенощное бдение». Послушник Иоаким, старый дедушка, тоже не был прописан, считался бродягой; как и мы, он жил возле прачечной и потому спрятался в самой прачечной – в большом чугунном котле. «Я уже здесь не первый раз прячусь, здесь не найдут, я в полной безопасности». Другие прятались в столярке под станком, зарывшись под стружкой, а её было там в изобилии.
И вот ночью появляется группа «почётных лыць» из КГБ. С ними также милиционеры. Ходят по корпусам, келиям. Водит их благочинный. Открывает. Спрашивают: «Тут кто живёт?» «Нет никого», – многозначительно ответствует благочинный. Хотя горит лампадка, из-под кровати чьи-то сапоги выглядывают, ворохи подрясников и ряс, всякое тряпьё. Ну, дурному видно, что живут, что келия обитаема. Пошли далее. Снова спрашивают у проводника: «Тут кто живёт?» Тот опять твердит как заклинание: «Не-е-е! Никто и ни в коем случае! Что вы?!»
Бывали ночные проверки паспортного режима с курьёзными, даже смешными случаями. В один из таковых ночных набегов послушник Витя Воронежский не ушёл из келии. Когда услыхал приближающиеся шаги, спешно отодвинул шкаф и спрятался за ним. Думал пересидеть «татарский» набег. Вошли люди в штатском и с ними какая-то дама, тоже из проверяющих. Она, заглянув за шкаф и увидев Витю, сразу спросила: «О! А вы, молодой человек, что здесь делаете?» Тогда Витя пошёл в наступление. Ведь лучший метод обороны – это наступление. «Это не вы меня должны спрашивать, что я здесь делаю! А я вас, уважаемая, спрашиваю, что вам здесь нужно? Я тут живу, а вы чего это, с какой стати среди ночи в келию к монаху припёрлись?!» Тут скандал, возмущение, по келии – такое ощущение – чуть перья не летают. Ну и забрали Витю в городтел, там взяли подписку, что в 24 часа он уедет из Почаева. Не знаю, как дальше было...
Ближе к полуночи – опять слух на слух, от уха к уху (мобильных телефонов тогда ещё не было): отбой! Власти уехали! Ух, слава Тебе, Господи, пронесло! Всё в Лавре оживает, загорается свет. Мы вылазим, выходим, выползаем из своих укрытий. Кто спускается с чердака, кто поднимается из сада, что на нижних складах экономии, кто обнаруживается из подвалов. А в половине пятого всем вставать на полунощницу. Мне лично тоже довелось сполна играть в те знаменитые прятки с милицией. Я это застал и прошёл. Вот такова живая ткань церковного предания, как мы жили и Богу служили.
* * *
Почаевская лавра, как и все монастыри в Советском Союзе, была неспокойным местом жительства и монашеского подвига. Мы, послушники, кандидаты в монахи, жили в интереснейшее во всех смыслах время. Гонений, подобных тем, какие были в шестидесятые годы, уже не было, но не было и спокойствия. Один из методов борьбы богоборческой власти с монашеством – это не давать прописки. Поступление в Лавру, таким образом, было для молодых почти полностью пресечено.
«А у нас в Союзе нет молодых верующих. Вот нет, и всё! Они перевоспитались на коммунистически-атеистический лад!» – врала, ох и врала официальная советская пропаганда. Между тем конец 70-х – начало 80-х было временем, когда интеллигенция, а вслед за нею и народ уверовали в необходимость возрождения религиозных ценностей, люди приходили в обители и искали монашеского пути. На батюшек, монахов смотрели как на противоборствующих, противостоящих зарвавшейся, завравшейся на всех фронтах, опостылевшей коммунистической безбожной идеологии. Шла в большинстве случаев скрытая борьба за сохранение религиозных памятников: часовен, церквей, монастырей...
|
В монастырь в послушники поступали. Наместник принимал, но без прописки. И жили мы там, аки птицы небесные, и прописка наша была – «воздухтрест!» А кагебисты шнырили по Лавре и придирались. Кого заметят, что долго живёт, начинают расспрашивать: кто таков, откуда, зачем здесь?
Благочинный или эконом узнавал о предстоящем набеге от доверенных людей из того же горотдела – там были, видимо, люди, сочувствующие нам, монахам и послушникам. Придут, проверят, и по завершении проверки милиционеры и кагебисты дружною гурьбой идут в 20-ю келию к наместнику. Там их уже ждало угощение на столе и «благодарение» в конверте. И они, «просветлев» и «провеселев», за тем же столом писали акт о том, что паспортный режим в Лавре в норме и всё в порядке.
Но в 80-м году, во время Олимпиады, проверки усилились. Причём к этому подключился уже не Кременецкий «купленный», «понимающий» КГБ, а Тернопольский и даже, говорили, Киевский. Благочинный предупредил нас, чтобы мы прятались и лишний раз не ходили по Лавре и не попадались на глаза лицам в штатском. Один раз нагрянули с проверкой на просфорню, когда там находилось много послушников (естественно, непрописанных). Начали всех брать, хватать, запихивать в воронок и увозить в горотдел. Сутки продержали там, как неких преступников-рецидивистов, затем отпустили, с категоричным требованием в 24 часа уехать из монастыря.
Однажды около полуночи нас внезапно подняли командой: «Хлопцы, ховайсь (прячься) кто куда, кагебисты уже в Лавре, уже ходять в коридорах!» Я, помню, из своей келии на экономии успел проскочить в сад. Милиция прошла буквально в метре от нас, так и не заметив затаившихся, хранимых Небесною рукою. Было страшно? Да! Особенно мне, несмелому от природы, потому что, если схватят и дадут тот страшный приказ о «24 часах», тогда прощай, Лавра и все мечты в связи с ней, а повторно попадёшься – будут судить по статье.
Владимир из Баку одно время помогал отцу Игнатию на раздаче в трапезной. Попался, его отвели в горотдел, потребовав через подписку уехать. Так он попрощался с обителью. Послушники Николай Москвич и Григорий Логвиненко попадались – тоже уехали. Многих уже и не вспомню...
Послушник Вячеслав, смиренник Божий, я его как сейчас помню, вечно ходил с поникшей головой, трудился на кухне, не прятался – был взят, его судили. Наместник Лавры не заступился. Вячеславу припаяли статью. Дали один год исправительно-трудовых лагерей общего режима.
Я лично прятался от набегов милиции под трапезной в свечной мастерской, так как помогал делать свечи. В Лавре это было прекрасное, затишное, укромное место – комната, располагавшаяся как раз под алтарём. Мастерскую возглавлял игумен Ливерий – весёлый, разговорчивый, жизнерадостный батюшка. Там стояли два барабана, катушки, между ними – корыто с воском, который снизу подогревала электроплитка. Интересное, завораживающее таинство образования новой свечи: нить-фитиль с одного барабана перематывается на другой и посредине окунается в расплавленный воск, постепенно, в несколько таких перемоток, набирая на себя вес и форму...
Так вот, проверки там, наверху, ходят-бродят, а я здесь, запершись, укладываю длинные свечные связки в желоба и специальной острой пилой без зубьев отрезаю уже готовые пачки свечей. А потом для фитилей оттапливаю краешек у вертикально стоящей электроплитки.
Но всему приходит конец. Властям стало известно, что в Лавре делаются свечи. Наместник архимандрит Яков, когда проверки усилились обысками, как-то раз прибежал к нам и взволнованно говорит отцу Ливерию: «Прячем всё, как можете и что можете, из свечных принадлежностей, потому что могут всё конфисковать! И тогда беда – ни одной свечки больше не изготовим и не продадим!»
Ну что, барабаны выносить? Это невозможно – очень габаритные. Думали, рядили, гадали, как выдать проверяющим, будто свечи уже давно не делаются. Послали меня на кухню, я там набрал пепла, золы и потрусил. А зашёл иеромонах Сергий (Соломко), посмотрел и рассмеялся: «Что же это у вас за маскарад такой?! Пыль с угольками из-под котла – тут дурному ясно, что посыпано». Тогда я сбегал на нижние склады, взял цемента, вспомнил детство: как пыхнул... Вот! Это уже солидно: припорошил цементом, пыль всё покрыла. А потом свечи всё равно продолжили делать. Все они грязные – цемент же моментально не сотрёшь, не уберёшь отовсюду. Так было...
Вот так мы жили и Богу служили.
Сейчас нет внешнего гонения на Церковь, но и внутри самой Церкви не всё благополучно. Она погрязла в богатстве, роскоши и угождении власть имущим. Люди в ней, особенно молодёжь, стремятся к славе, престижу, богатству. И когда я слышу сегодня, как в кафедральных соборах иподиаконы в пономарке, сопляки ещё, обсуждают, сколько стоит архиерейская хиротония да где какая престижная есть кафедра и как и кому её занять... У меня от этого внутри поднимается протест: как смеете вы рассуждать о таком! Вместо подвига поста, молитвы и духовного преображения судачить о кафедрах и престижных иномарках. Да пожили бы вы в наше время, в засилье воинствующего коммунизма и агрессивного атеизма, когда мы, читая старца Силуана, не думали ни о чём другом, кроме как угодить Богу да тихое и безмолвное житие пожить, чтобы нас не трогали атеисты и кагебисты. Но времена неумолимо меняются и сейчас идёт новая генерация верующих. И тревожно делается на душе...
Из «Живого Журнала» пользователя a_avvakum
 | назад |
| вперед |  |
