ТРОН ДЛЯ НЕВИДИМОГО БОГА

В далёком селе Руч на Вычегде освятили новую церковь. Вроде бы ничего по нынешним временам удивительного. Но два примечательных факта связаны с этим новорождённым храмом: во-первых, выстроил его житель этого села – на свои деньги и своими руками. А во-вторых, благоукрасила церковь Илии Пророка – написала иконы для его иконостаса – тоже местная жительница. Притом всё было сделано в очень короткие сроки. На Рождество Иоанна Предтечи заложили фундамент, а не успело отцвести лето, не успели ещё украситься позолотой леса – 20 августа храм был освящён епископом Сыктывкарским и Воркутинским Питиримом, а сослужили ему монахи Ульяновского Троице-Стефанова монастыря. Как их в то утро ждали, выглядывали с колокольни! Только завидели издалека машины, давай бить в колокола – новенькие, только что водружённые на звонницу.

Побывать в селе Руч посчастливилось мне в один из ясных дней бабьего лета, когда всё вокруг расцветилось красками ранней осени. Урожайный нынче год – вот и не видно народа на улицах: пользуясь благосклонностью небес, все в такой погожий день или в лесу, или «на картошке». Ягод-грибов уродилось видимо-невидимо. Будет и для птиц сытая зима – рябины и кустарники стоят, пламенея ягодами. Да и медведи не станут тревожить людей своими вылазками, как прошлой осенью. Так и будут вспоминать спустя много лет: «Хороший был год, когда подняли Ильинскую церковь. Ничего не скажешь – хороший!..»

Строителя храма Виталия Ивановича Игушева застать не удалось – на охоту ушёл. Зато семья его – супруга и дочь с мужем – копали картошку на поле, неподалёку от нового храма. Две симпатичные вислоухие собаки растянулись на перекопанной уже земле – видно, им нравилось, какая она мягкая и тёплая.

Не отрываясь от дела и не выпуская из рук вил, Любовь Ивановна Игушева охотно начала рассказывать, как же так случилось, что её супруг построил церковь.

– Муж давно мечтал об этом, еще с конца 80-х годов. А вот теперь появились деньги – и построил.

– Что-то произошло? Какое-то событие в личной жизни?

– Про это если только он сам расскажет... Но это стало толчком таким. Что сказать о муже? Предприниматель, лесозаготовками занимается. Работает у него 50 человек. Пилорама здесь, в селе, а участки леса далеко, километров в двадцати, туда только на тракторе добраться можно. Поднимался постепенно: сперва только лесозаготовка была, потом пилорама прибавилась; технику покупал, новый дом построил, магазин. И две избушки поставил на речке Аныб-ю – вот там, в лесу, отдохнуть от работы можно.

В разговор вступает Николай Булышев, зять Виталия Ивановича:

– Начал он в мае. Чертёж дал отец Савва, наместник Ульяновского монастыря. Сруб из Помоздино привезли. Фундамент, перекрытия мы сами делали. В мае фундамент залили, затем сруб подняли, перекрытия сделали. В июле купола поставили, а в августе закрыли крышу и закончили все работы.

– А много ли вас было, помощников?

– Пятеро, все местные. Храмы строить никому раньше не приходилось, только гаражи. Я самый молодой, остальные – сорокалетние мужики (самому Николаю на вид чуть больше двадцати). Отец Савва помогал – приезжал, когда поднимали купола. Тянули вручную, по скатам. Одеялом окутали, чтоб царапин не было, и верёвками поднимали.

– Где храм поставили, там раньше старая церковь Ильи Пророка была, – подключается к беседе Анна. – Папа рассказывал, что в старину здесь всякие смерчи бушевали, дома даже разбрасывали, уносили вниз, на болото (село-то высоко над Вычегдой стоит). Поэтому и решили тогда построить часовню в честь пророка Илии. Построили – и сразу всё прекратилось.

– А сейчас какая помощь селу от Ильи-пророка нужна?

– Надо, чтоб люди верили, ходили в церковь, – говорит Любовь Ивановна. – Муж ведь для людей построил.

– Сами-то жители села участвовали в строительстве?

– Нет. Только когда уже построили, люди пришли помогать внутри красить.

– А другие предприниматели?

– Тоже нет. Они безразличные к вере.

– Как к вам относятся, как к семье, которая построила храм?

– Ничего не поменялось – какое было отношение, такое и осталось...

У Анны своя точка зрения:

– Наверно, больше зависти стало. Не понимают некоторые – думают: для себя построили, некуда деньги девать. Лучше бы, говорят, клуб построил новый, чтоб танцевать, веселиться. У нас ведь ещё одна есть в селе церковь, старинная, каменная, и в ней клуб располагается. И люди рассуждают так: построили бы новый клуб, а старую церковь целиком забрали бы верующие – её бы и восстанавливали. Но даже если просто освободят храм, одному Виталию Игушеву его не поднять. Вы видели храм-то?

Вспомнилось, как я проезжала мимо белой громады Сретенской церкви в центре села: без куполов и барабанов, она тем не менее произвела сильное впечатление. Целая аллея мощных лиственниц растёт вдоль её стены, обращённой к дороге... Да, такой храм поднять будет непросто.

– Видела. Он и правда очень большой. И всё-таки что должно случиться, чтобы люди стали к Богу больше и чаще обращаться? Чтоб разбогатели? Но богатство не приводит к Нему. Бедность, как мы знаем по 90-м годам, – тоже.

– Люди приходят к Богу, только когда им плохо, – замечает Анна. – Мы же тут друг о друге всё знаем. У кого-то плохое случилось – тут же в церковь идёт. Хорошо стало – и всё, больше не видно его там. Приходят просить, а благодарить – уже нет.

– У нас ещё ничего живётся, – говорит Любовь Ивановна. – В селе работа есть и люди есть, а в других соседних деревнях хуже.

Словно подтверждая эти слова, в стороне завыли бензопилы – мужики делают срубы.

* * *

Найти дом иконописицы Ангелины Кирушевой оказалось не так уж и легко. Не у кого спросить! – народ-то весь в полях да лесах. Всё же попался навстречу «нетрудовой элемент» – крепко выпившая женщина в вязаной шапке. На вопрос, где проживает Ангелина, женщина что-то весело отвечала по-коми, хитро глядя на меня и словно не понимая по-русски. Но стоило уточнить: «Ангелина, что в храме работает», – она точно прозрела: «А-а, Ангелина-то? Пойдём провожу». И проводила, спасибо, до самого голубого домика с белыми резными наличниками и скворечником под крышей.

А на двери висел замок. Сходить за соседкой вызвалась старушка, что на крылечке своего дома по соседству резала ножницами крапиву в таз. Конечно же, Ангелина была на поле (хорошо, не за «гобом» ушла, как по-коми называются грибы). Очень скоро бабушка вернулась, ведя с собой небольшого росточка худенькую женщину в сарафане из «художественного» гобелена – он был весь выткан какими-то царскими палатами, храмами. «Символично», – подумалось мне.

– Вы хотели поговорить? – спросила женщина, то ли застенчиво, то ли насторожённо глядя на меня сквозь стёкла очков. – Отдохните пока в доме, я переоденусь.

Тут, в прохладной и чистой горнице, и состоялось моё первое знакомство с иконами её письма. А продолжилось уже в храме – Ангелина Александровна вышла ко мне, переодетая в тёмно-синее, строгое, повязанная белой кружевной косынкой, и мы пошли.

Она отворила ключом дверь в храм, и глазам сразу предстал иконостас. Лики смотрят на тебя знакомым уже взглядом – прямым, серьёзным и в то же время чуть детским. Краски – яркие, чистые. Слева на стене – мученик Трифон на коне, с птичкой в руке. Конь косит добрым глазом, радуясь тихонько тому, что забыли его зауздать.

Но... неужели под силу одному человеку, тем более женщине, написать их всего за несколько недель? Ведь женщина не может с головой уйти в творчество – у неё семья, дети; если же дети выросли – так цыплята, козы – те же дети.

– Иконостас мы сделали в июне, – спокойно начала рассказ иконописица. – Отец Савва из Ульяново благословил писать иконы. Вот почти всё лето и работала – два месяца. Как из Великорецкого хода вернулась (второй раз уж хожу), так и приступила. Первой иконой по возвращении из крестного хода было «Благовещение». Второй – «Рождество Пресвятой Богородицы». А потом испугалась: не буду писать, не успеваю – и косить надо, и скотину смотреть. Поместим во второй ярус напечатанные иконы. А отец Савва сказал, что так не годится, надо, чтобы все были писаными. И вот как-то справилась с Божией помощью: встану около четырёх утра, по хозяйству управлюсь – сяду попишу. Потом на грядках поковыряюсь – и снова пишу, так и чередовала.

– А скотины-то много держите?

– Три козы и пятьдесят кроликов у меня, но для них сено да вода – больше ничё не надо. И огород большой. Живу одна. Сыновья помогают, приезжают из города. Летом старший был дома. Он работает учителем в Сыктывкаре, в одной из школ, каникулы большие.

– Я воцерковилась в 2005 году, – продолжает Ангелина Александровна. – А икону первую написала раньше – это была «Неупиваемая Чаша». Я тогда на досках писала маленькие – акварелью, гуашью да... Этот образ писала для конкретного человека дома, и это ему помогло. У мамы всегда были иконы Илии Пророка и Троицы, а больше образцов никаких поначалу не было – всё-таки тут деревня. Потом потихоньку начала собирать.

И вот храм Ильинский скоро будет построен, а икон-то для него нет...

– Вы сами сказали батюшке, что могли бы украшать храм?

– Нет. Я иконы стала раздаривать по деревне – и отцу Савве подарила. А когда в 2006 году у нас Сретенская церковь снова открылась (на втором этаже, над клубом), туда отец Серафим велел писать.

– А бывает так, что не получается что-то? Как в истории про Иерусалимскую Божию Матерь. У иконописицы никак не получался лик. Расстроенная, легла она спать – а наутро оказалось, что лик сам проявился на образе.

– Такого, конечно, не было, но вот случалось: пишешь, а не получается и не получается. У меня не выходила, например, икона Господа Вседержителя. А о. Савва говорит: «Надо бы посмотреть ваши иконы». А мне и стыдно ему показывать! Я пожаловалась: «Не получается икона!» – «Ну, всё равно надо взглянуть». И вот посмотрел и говорит: «Так красиво!» Бывают чудеса – некоторые иконы выходят с одного раза, а другие не получаются, и всё! То Ксению Петербургскую писала – лик не выходил никак. А утром встала, посмотрела другими глазами – вроде бы и хорошо. И батюшке понравилось. Сама-то недостатки вижу, и в каждой иконе есть что-то, что поправить можно. Лик такой должен быть, чтобы на него можно было молиться.

Слева с потолка спускается деревянная лестница – тоже, как и всё здесь, в храме, новенькая, с филенчатыми ступеньками. По ней поднимаемся на колокольню. Да, как на корабле тут! – лазы, лесенки крутые. Но наконец попадаешь в светлое пространство, где медовые стены, а в окно виден сияющий золотом купол, трактор на поле вдали... Никола Угодник строго смотрит с иконы на стене – подарок храму, с Синая привёз кто-то.

На свежеструганной перекладине висят рядком пять колоколов, с надписью на боках: «Воронеж, 2011 год». Это полная звонница, пояснила Ангелина Александровна. Два больших и три малых колокола скреплены между собой капроновой верёвкой, ещё белоснежной.

– А чё потом? – говорит иконописица с улыбкой. – Сюда никто и не залезает, кроме меня. Во время службы несколько раз забираюсь и спускаюсь.

– Так что же, значит, вы и звоните?!

– Да. Я не умею, а отец Савва меня благословил, вот и учусь. Меня он научил так... (Ангелина берётся за верёвки и с силой тянет их на себя. «Бо-ом – бом-бом, бо-ом – бом-бом», – запели колокола.) Вот и звоню. А есть ещё благовест, перезвон, трезвон, перебор. Перезвон – это вот так: ударять в один колокол за другим по разу, начиная с большого. Благовест – это в самый большой колокол бить. Меня благословили в городе поучиться – в соборе, у монахини Епифании.

Я пытаюсь вспомнить, как будет слово «звонарь» в женском роде. Звонарша? Звонарица? Последнее слово, если даже его не существует, мне по душе.

– Вручную колокола сюда подняли, – говорит звонарица. – Отец Савва проделал отверстие для большого колокола. Он помощника Александра с собой привёз, монастырского трудника. И мы с Виталием были. 17 августа привезли их, 18-го повесили, 19-го, на Преображение Господне, отец Савва у нас служил, а 20-го уже освящали храм. Вон дорога видна. Когда машина владыки показалась вдали, мы начали встречать – в колокола бить.

Ангелина Александровна задумчиво смотрит из окошка колокольни на просторы, расстилающиеся вдали, и говорит:

– Живут потихоньку люди. Там вон болото, где клюква растёт, всё недалеко... Пророк Илия – он ведь покровитель плодородия. Вот там до войны и во время войны поля простирались – рожь сажали, пшеницу. Колхоз был, потом совхоз, потом СПК... Сейчас вообще ничего нету. Вон там (показывает на кирпичные коробки) маслозавод новый строили, да коров не стало (люди, правда, ещё держат). А раньше молоко принимали утреннее до 12 часов дня, вечернее – до 12 ночи. Делали отличный сыр, масло... Лошадей переправляли на всё лето за Вычегду и работали.

Село наше большое, шесть километров в длину. В школе больше ста учеников, все 11 классов, в среднем по 15 человек. Кстати, в этой школе учится мальчик, который положил начало традиции крестить народ раз в год на Вычегде. Как-то он попросил: хочу на реке окреститься! И с той поры и пошло: на Рождество Иоанна Предтечи батюшка крестит людей в реке. Конечно, кто болеет или желает в другое время креститься, пожалуйста. Вычегда лет сто назад текла неподалёку от этого храма. Ещё при моём отце стала разделяться на два рукава, как бы задумав, который из них окажется более жизнестойким. Оказался второй, дальше от села – там она и течёт теперь.

– Наш храм – на месте старой Ильинской церкви, – продолжает Ангелина. – Когда её закрыли, внутри сделали зернохранилище. Помню, как любили мы здесь играть в детстве, на просторном крыльце. По весне снег раньше всего здесь таял. Полностью храм разрушился году в 78-79-м. А вон там, – Ангелина показала на заросли шиповника внизу, – был источник. Засыпали его – не по злому умыслу, а делали дорогу. Родник и закрылся, сейчас одна лужа там.

– А на вашей памяти случались какие-то чудеса? Может, во время строительства нового храма? – спрашиваю собеседницу.

– Чудеса-то? Они каждый день происходят, просто мы их не замечаем. Ну вот, может, это: пока церковь сейчас строили, весь стройматериал возле неё оставляли, и ни один гвоздик не пропал, никто не тронул.

– Наверное, у вас народ такой неиспорченный? – предполагаю я.

– Да разный народ, но вот тут Господь хранил.

– Значит, всё же есть ещё в людях благоговение к святыне?

– Значит, есть, – соглашается женщина. – Даже в заядлых пьяницах. Встречаешься с такими людьми – они крестятся, говорят, что в Бога веруют. В храм, бывает, заходят. Пусть дома у них всё запущено, но уважение к Богу есть. После службы у нас всегда трапеза. И таких людей приглашаем – нам всё равно, пьяница, не пьяница. Люди к нам приезжают, бывает, на 3-4 машинах – из Ур-ёля (много оттуда детишек привозят), Кероба – на причастие ведь приезжают, значит, все голодные к обеду.

Вот говорят: один процент населения верующие – ну то есть в храм постоянно ходят. У нас человек 800 примерно живёт, и на службе бывает около 10-15 человек. Если не праздник – то 10. Значит, всё сходится.

В новом храме у нас благословение каждое воскресенье обедницу служить и читать какой-нибудь акафист. А уж после литургии благодать распространяется на всё село. Мне кажется, все это ощущают – и не только ощущают, но и говорят об этом. Вот мы поклонные кресты ставили в концах деревни – люди сами просили. Ведь у нас пьянство свирепствует. А поставили крест – и заметили, что стали меньше пить, а больше работать. Если же пьют, то быстрее из этого состояния выходят. Вот и в Малом Аныбе просят часовню строить. Может быть...

Но у нас есть большое желание старинный Сретенский храм восстановить. Вдруг да пошлёт Господь нам помощь. Храм был пятикупольный. Сейчас в нём клуб, но благодаря ему-то храм и сохранился. Концерты там проходят, дискотеки. Была мысль, конечно, построить новый клуб. Но пока строят в селе Дон (это недалеко от райцентра) – там клуб тоже располагался в бывшей церкви, и она сгорела. Вот когда в Доне закончат, начнут в Руче. Сейчас научились строить очень быстро, из каких-то кубиков. Если так дело пойдёт, то совсем скоро возьмёмся за восстановление старого храма.

*    *    *

У Ангелины Александровны в церкви несколько послушаний: забота о благолепии храма, звонница и клирос. Поют вдвоём с Зинаидой Балашовой, односельчанкой, с которой крепко сдружились за годы служения в храме. Иногда в их голоса вплетается третий – учительница местной школы приходит помогать, раба Божия Наталия, когда есть время.

– Раньше у нас в Сретенском храме был батюшка Серафим (из Деревянска), он-то нас и научил, как по нотам петь (ныне игумен Серафим (Лапиев), настоятель храма Спаса Нерукотворного в городе Печоре. – Ред.).

Попросила я рассказать А. А. Кирушеву о её семье. И стало ясно, что такой добрый плод произрастило доброе дерево.

– Я выросла в верующей семье. Прадед по материнской линии служил священником в соседнем селе Деревянск. А сын его Михаил, мой дедушка, на клиросе пел, кончал духовную школу. Бабушка была поповной, как раньше говорили. А поженились они так. У деда рано умерла мама – он был ещё младенцем. На отпевании батюшка, который прибыл из Деревянска, сказал мальчику: «Не плачь. Вырастешь – я за тебя отдам свою дочь». Те слова не забыли и когда Михаилу исполнилось 16 лет, пошли в Деревянск за невестой. Бабушке было всего 13, а они уже создали свою семью. Жили в деревне Малый Аныб, соседней с нашей; 8 или 9 детей впоследствии родили. Их раскулачили, сослали в Сибирь. Забрали и дом, и имущество – всё до последней ложки. У деда остался один крест – иконы поотбирали, а крест он сохранил и всегда при себе его держал, куда бы его ни посылали. Их ведь ещё и скитаньями наказали – заставляли каждый год менять место жительства. Бабушка рассказывала, что там, где они жили, такая бедность была! – есть нечего было, голодали. Всякой национальности там люди селились: один угол избы одна семья занимает, другой угол – другая. Дед работал мастером. Как-то случилось, что кушать совсем нечего стало. Дед говорит: «Давайте зарежем лошадь, что помирать-то? А я спишу её». Кто-то донёс, и деда забрали уже было, хотели увезти. Но односельчане, узнав об этом, пришли на берег и упросили отпустить его! Видно, бабушкины молитвы помогли. Отстояли всем миром. И повторно деда не забирали. Крепкий был он и духом и телом. Везде, куда вновь посылали, ставил дом. В одном месте даже мельницу поставил, да не успели её в дело пустить – сыновей забрали на войну.

Прожил он долго, года не дожив до ста лет. Всегда по воскресеньям Псалтирь читал. Мама вспоминала: когда ни зайдёшь к нему – читает. Он нас не приучал к вере – тогда это было опасно, прежде всего для нас. Говорил: «Я верую, а вы как хотите».

А дед по отцовской линии рано ушёл из жизни за неповиновение власти. Он в колхоз наотрез отказался войти. Бабушка просила его сделать это ради детей, но он так и не согласился. И его отправили куда-то под Мыёлдино строить секретный аэродром. Там он и умер от тифа, совсем молодым.

Говоря о своих родных, пострадавших безвинно в те далёкие годы, Ангелина Александровна вспомнила и батюшек, служивших в Сретенском храме. Об отцах Николае Перебатинском и Александре Волкове она даже собирала материал. Немного удалось найти, но всё-таки память. Отец Николай был прекрасным священником, много делавшим для просвещения народа. До рукоположения своего был учителем, заведующим народной читальней, а став священником, выполнял обязанности законоучителя в двух Ручевских земских народных училищах (с 1910 по 1918 гг.) и председателя местного церковно-приходского попечительства. В Руче служил он десять лет – с 1909 года до закрытия храма. За «усердную и полезную пастырскую работу» имел церковные награды. У отца Николая было восемь сыновей и две дочери. Четверо его сыновей сложили головы на Великой Отечественной. Отец Александр Волков служил в ручевской церкви в 30-х годах (редкий случай, когда храм, давно закрытый, вновь открыли). О нём известно лишь, что арестован в 1936 году. Оба батюшки погибли в лагерях.

– А не было ли в вашей местности таких известных личностей, кто в советское время хранил веру? – спросила я Ангелину Александровну.

– Был в Аныбе, неподалёку от нас, священник отец Николай Доброумов, который после закрытия храма отпевал, крестил тайно, на дому. Он тоже погиб, под Сыктывкаром расстрелян, 10 лет назад прославлен как новомученик. А больше таких людей я не знаю.

*    *    *

– Не хотите посмотреть наш Сретенский храм? – предлагает моя собеседница. Как не хотеть!

В нескольких метрах от церкви – мемориал в честь павших воинов. Такой есть, наверное, в каждом селе нашей Родины. Сотни фамилий выбиты на каменных досках за спиной бюста солдата, а у груди его кем-то положены цветы.

– Много односельчан на войне погибло, очень много, – вздыхает Ангелина Александровна.

Вот и знакомая фамилия Перебатинский – четыре раза повторяется рядышком. Это сыновья отца Николая – Александр, Борис, Серафим и Симеон.

– Вот деревянный дом, видите? – показывает рукой моя собеседница на огромную домину, нынешнюю начальную школу. – Здесь до гонений жил отец Николай со своей большой семьёй. Когда храм закрыли, а батюшку выгнали из дома, он с сыновьями в стороне, прямо у храма, выстроил новый дом. Потом и его отобрали, в нём сделали детский сад – можете судить, какой он был большой! Но до наших дней не сохранился, к сожалению. Только деревья шумят.

Ангелина Александровна открывает ключом дверь, и мы поднимаемся по лестнице, расписанной узорами, на второй этаж, где сейчас и располагаются храм и трапезная. Здесь у Ангелины Кирушевой то же послушание, что и в новой церкви, – «благолепие». Много образов её письма и тут.

Повсюду приложены её руки, её душа. Здесь подолгу стояла она, с прищуром смотрела на дело рук своих: ладно ли? красиво ли?

– Новый храм у вас жёлто-зелёный получился, а этот – в красных тонах, – замечаю я.

– Действительно, он у нас вышел «пасхальным», – улыбается иконописица. – Никогда не думали, что так получится, но Господь управил. А вышло так. Нам пожертвовали много розовой краски (смеётся). Отец Серафим засомневался: розовая краска – и для храма?.. А нам только дай – мы всё покрасили ею. Но царские врата стали красить – и правда нехорошо как-то. Стала предлагать красными их сделать. Батюшка: «А разве так бывает?» И в самом деле, расписные врата я ещё нигде не видела – вот резные бывают. А я подумала: распишу по красному охрой, и получится будто резьба. Так и сделала. Вскоре и «капитасма» – завеса для царских врат – подыскалась подходящая, розового шёлка. Потом пошли с Зинаидой в магазин покупать дорожку для алтаря и солеи. И удивились: лежит такая точно, как для нашего храма надо! И цвет бордовый, и тот же почти узор, что я на царских вратах изобразила! Купили несколько метров остатка – аккурат хватило! Говорю подруге: «Господь нам уже всё смерил, только носить осталось».

– А тут у нас трапезная, – Ангелина Александровна открывает ещё одну дверь, и мы попадаем в просторное помещение. – В советское время здесь библиотека была.

Посредине стоит длинный стол, в торце его поставлено крепко сделанное широкое кресло – для батюшки, видно. Зимой за столом собираются ребятишки, раскладывают листы, краски, и иконописица учит их рисовать. Кстати, вот на стене её ранняя работа – зимний пейзаж. Лошадки везут сено под вечереющим небом.

– Хорошо у вас тут небо вышло – как живое, – залюбовалась я золотящимся облаком.

Она ничего не ответила – наверное, мирская живопись больше не интересна ей.

Вдруг внимание моё привлёк настоящий трон, стоящий на небольшом возвышении между двух высоких полукруглых окон. Сиденье его было обито фиолетовой тканью, а деревянные детали покрыты бронзовой краской. Тоненькие деревца с резными листьями и подсохшими уже оранжевыми колокольчиками обрамляли его.

– А это трон для кого? Для архиерея?

– Нет, это для Невидимого Бога... – просто отвечает Ангелина Александровна.

Она достаёт из шкафчика чашки, пряники и малиновое варенье. Закипел чайник, и мы пьём чай и говорим о том о сём.

– Ульяновскую колокольню от вас можно видеть, белеет за лесами, – говорю я. – Далеко ли до монастыря?

– Кажется, рядом – а 60 км до него ехать, – отзывается женщина. – Я часто езжу в Ульяново. На попутках. И ни разу не было такого, чтобы машины не подвернулось! Всегда чудесно Бог помогает – пошлёт и машину, и хорошего человека. Вот на Успение решила я на крестный ход в Ульяново попасть – батюшки в тот день все в монастыре, но мы своими силами службу провели. Всех уговариваю после неё пойти в Ульяново – никто не желает. Пришлось одной идти. Подобрала меня первая машина, проехали часть пути, и пришлось вылезти – шоферу надо было в другом направлении. Сказал мне: «Смотри, сегодня воскресенье, попутки можно и не дождаться». Отвечаю: «У Бога машин много». И точно, сделала 2-3 шага – другая попутка едет... Ещё часть пути позади. Только попрощалась со вторым шофёром – третья машина идёт. И водители сами окликают: «Вам куда надо?» Каждый раз так: на дорогу выйду – и Бог подаст.

Всегда Господь управляет. Хотели на освящение накрыть столы на улице возле храма. Виталий был против, и перенесли в клуб. И действительно, в тот день погоды Господь не дал – дождливо было. Так владыка побывал в нашем Сретенском храме. Пусть клуб в нём, но всё же храм. Все тосты поднимались за возрождение церкви. Дай Бог, чтоб эти слова сбылись.

Время уже идёт к вечеру, и глубже становятся тени в храме, и от фиолетового трона для Невидимого Бога ещё больше веет Тайной... Тепло прощаемся с иконописицей, звонарницей и певчей ручевских храмов. Она дарит «на дорожку» большой пакет с разными пряниками-печенюшками, и еле удаётся отказаться от других гостинцев. Потом я замечу, что даже печенье необыкновенное: на одном напечатаны райские птицы, а другие – в форме больших пуговиц с четырьмя дырочками. И они будут «пришиты» к сегодняшнему счастливому дню.

– Я надеюсь, что ваш золотой куполок будет видно с той стороны реки, из Ульяново (пусть и в бинокль), – говорю я на прощанье, – и паломники будут говорить: «Вон там, вдалеке, село Руч, и там живут православные люди...»