МОЛИТВАМИ МУЧЕНИКОВ

Собеседница моя – Анна Яковлевна Белых – внучатая племянница священномученика Стефана Ермолина. А крёстный отец её – преподобномученик Платон (Колегов). Он окрестил Анну на четвёртый день после её рождения. Родилась девочка очень слабенькой, с пороком сердца. Потому родственники и поспешили в храм – хотели, чтобы умерла крещёной. Однако вот жива до сих пор, воспитывает уже своих правнуков. А иеромонаха Платона арестовали спустя несколько часов после её крестин. Обоих мучеников расстреляли в один и тот же день – 15 августа.

Всю жизнь Анна Яковлевна ощущала их молитвенную помощь. И считает, что святые угодники, которых она никогда не видела, своими небесными молитвами помогают её детям, внукам, а теперь уже и правнукам. Об этом она и рассказала мне, пригласив в гости. Живёт Анна Яковлевна Белых со своим мужем в пригороде Сыктывкара – Эжве. Однокомнатная квартира вся уставлена иконами; со стен смотрят и лики новомучеников, в земле Коми просиявших. Под их пристальными взорами и происходил наш неспешный разговор...

– За неделю до моего рождения в нашей деревне Большая Слуда сгорели три соседних дома, – рассказывает Анна Яковлевна. – Всё население сбежалось тушить пожар, даже с пароходов шланги протянули, используя их насосы. Отец поливал вовсю. Мог загореться и наш дом, а также амбар со всеми колхозными запасами зерна. А мама была на последней неделе беременности. Она от всего этого очень разнерничалась. Когда я родилась, то акушерка сказала, что ребёнок долго не проживёт, потому что обнаружила у меня сильные шумы в сердце. Врачи потом определили врождённый порок сердца. Думаю, что он получился от тех переживаний, которые мама испытала во время пожара. Акушерка была верующая, высланная из Прибалтики, и она посоветовала моим родителям окрестить меня. И в четырёхдневном возрасте меня понесли в церковь, к отцу Платону. В ту же ночь, с 11 на 12 июля 1937 года, батюшку арестовали. Якобы за то, что он окрестил внучку высланного кулака – врага народа. Конечно, это был только предлог. Тучи над отцом Платоном сгущались давно.

Он был последним настоятелем Ульяновского монастыря. Первый раз его арестовали вместе с 20 другими монахами в 1920 году, якобы за «контрреволюцию» и помощь белым. Сидел он в концлагере в Великом Устюге, а потом в сыктывкарской тюрьме НКВД. После освобождения отец Платон поселился в селе Часово и 12 лет служил там. Тогда в Часово было две большие каменные церкви: Спасская и Первоверховных апостолов Петра и Павла, в которой меня и крестили. Обе их в том же 37-м году взорвали. От Петропавловской ничего не осталось, а от Спасской один остов стоит до сих пор. Официально 72-летнего иеромонаха Платона обвинили в том, что он «вёл активную контрреволюционную деятельность, как служитель культа, устраивал сборища, говорил о скорой гибели советской власти и колхозов, призывал в колхозы никому не вступать». Это такая общая формулировка. На самом деле его расстреляли за то, что он служил Богу.

– Теперь о мученике Степане и о своём деде скажу, – продолжает Анна Яковлевна, называя родственника по-деревенски – Степаном. – Мученик-то был двоюродным братом моего деда Андрея Филипповича Печкисева. Дед Андрей славился на всю округу как умелый кузнец и строитель. В Большой Слуде у него была своя кузня. В Часово он построил семилетнюю школу – вместе с моей мамой и тётей, без посторонних работников. Около Айкино, в местечке Половинка, автовокзал – тут тоже свои золотые руки приложил. Или вот в Палевицах до сих пор стоит двухэтажный дом – его работа. В нашей деревне в каждой избе можно было видеть сделанные им шкафы, столы, стулья, кровати с резными ножками.

Дед наш хоть и был на семь лет постарше Степана, но, говорят, братья были очень дружны. Хотя характерами различались. Судьба у Степана сложилась непростая. Сначала он, как водится, крестьянствовал, потом воевал в Первую мировую войну, а затем попал в Красную армию. И стал там командиром взвода в роте, которая находилась в прямом подчинении Троцкого. После армии Степан вернулся в деревню. Что с ним произошло, что в душе творилось, нам не ведомо. Только решил он посвятить себя Богу. И в 1926 году Степана рукоположили во священника гонимой Церкви. Служил он в Крестовоздвиженской церкви в сыктывкарском местечке Нижний Конец.

Когда я смотрела протоколы допросов мученика Степана, то удивлялась его спокойствию. Наверное, его так Бог укреплял. Допросы тянулись несколько месяцев, скорее всего «с пристрастием», но он всегда отвечал чётко и очень смело. Спросили его и о Троцком, пытаясь приписать также связь с троцкистами. Степан спокойно сказал: «А я и не заметил, когда его сделали врагом народа». Порвав с мирской жизнью, далёк он был от политики. А вот дед мой, в отличие от Степана, был очень эмоциональным, за это и пострадал. Когда в 30-х годах, на первых этапах коллективизации, его стали звать в колхоз, он отказался.

– Тогда мы всё у тебя заберём – луга и поля, – пригрозили ему.

– Ну и забирайте.

У деда оставалась ещё кузница, к тому же он был хороший плотник, мог заработать на пропитание своими руками. Потом пошёл второй этап коллективизации. Опять стали звать в колхоз и на собрании пригрозили, что отберут кузницу.

– Тогда придётся в колхоз пойти, а то вы, голодранцы, за неделю всё растащите, – сказал он.

За слово «голодранцы» его осудили и должны были приговорить к расстрелу. В это время в нашей деревне расстреляли такого же богатого крестьянина, который тоже отказался вступать в колхоз. И дед, чтобы спасти жизнь, вынужден был бежать из деревни. Как раз скончался один из дальних родственников, и по его паспорту дед ночью уехал на Урал и там устроился на завод. А бабушку арестовали и на какое-то время посадили, хотя у неё на руках было ещё двое малолетних детей.

Дед и на Урале вскоре заработал себе хорошую репутацию. Все его уважали за золотые руки. Но там его увидел кто-то из земляков и обратился по имени-отчеству. Деду и оттуда пришлось бежать, потом он тайком приехал обратно на родину. Вместе с бабушкой они скитались где придётся. Последнее время жили в 12 километрах от нашей деревни.

В свою деревню им разрешили вернуться только в 1940 году. В феврале они снова заселились в родной дом, но пожили недолго. Оба умерли в том же году от инфаркта. Дед – в ночь на Прокопия Праведного, а бабушка – на Покров. После смерти бабушки дом опять перешёл колхозу. В 90-е годы, когда стало посвободнее, я обратилась к директору совхоза: «Может, хватит эксплуатировать чужую собственность? У нашего деда уже праправнуки пошли. Передайте дом хотя бы им! Пусть поживут». Сейчас, слава Богу, там праправнуки и живут. Дом ещё в хорошем состоянии.

О том, что меня крестил монах Платон и что его вместе со Степаном расстреляли, я узнала от мамы, когда мне исполнилось 20 лет. Тогда я была уже замужем. Но дело в том, что до этого времени никто из наших родственников тоже не знал, что отца Степана расстреляли, даже его жена. Все думали, он где-то в Сибири. Только по заявлению вдовы 16 января 1957 года ей было вручено свидетельство о смерти мужа. Когда мама сообщила мне об этом, то сказала: «Ты, дочка, счастливая. Потому что была последним человеком в деревне, которого окрестил священник. Он пострадал как мученик – отдал свою жизнь за Христа». Мама была человеком верующим и уже тогда понимала, что отец Платон – святой.

Когда отца Степана арестовали, моя мама с тётей помогали его престарелой матери Наталье Прокопьевне по хозяйству: сено подвезти, дрова, навоз. За это их наказали – отправили на лесозаготовки в Палевицкий леспромхоз.

Родной отец мой тоже безвинно пострадал от власти. Он работал на лесопункте счетоводом-бухгалтером и проводил ревизию в сельском магазине. Дебет с кредитом свёл – у продавщицы оказалась недостача. Папа, чтобы спасти её от тюрьмы, предложил: «Давай обойди ночью посёлок, займи у знакомых деньги. А я до завтра отдавать документы не буду. Тебя же посадят – что ты будешь делать с двумя детьми?» И вот его самого ночью арестовали за укрывательство растраты. Кто-то из своих же донёс. У нас произвели полную конфискацию имущества. Корову увели, забрали всю мебель (потом пришлось её выкупать).

Мама работала в колхозе свинаркой. В 1943 году её тоже хотели посадить на пять лет – за падёж скота. Корм не давали породистым свиньям, они начали умирать, и мама оказалась виноватой. А у неё трое маленьких детей. Соседи посоветовали маме идти на этап с детьми. Там её пожалели, сказали, что, пока муж не вернётся с фронта, дадут отсрочку. И отпустили. Потом про эту судимость так и забыли.

Папа, когда началась война, прямо из мест заключения ушёл добровольцем на фронт. Он воевал ещё в Первую мировую, был опытным воином. Погиб в 1944 году на Западной Украине, похоронен там в братской могиле. Я туда ездила. Мама недолго прожила – всего 51 год.

Оставшись без родителей, я ощущала, что кто-то ведёт меня по жизни. Наверное, это были отец Платон и отец Степан. Правда, и вразумляли они меня очень жёстко. Расскажу такой случай. Работала я директором большеслудской начальной школы. А раз была директором, то и в партию меня заставили вступить. Потом стала готовиться в институт на инфак и попросила, чтобы меня перевели в часовскую начальную школу простым учителем, для того чтобы было больше времени на подготовку.

А часовская школа тогда располагалась в доме священника, где последние годы перед расстрелом жил отец Платон. Представляете, это 1967 год – 50 лет советской власти. Мне 30 лет. Я только что получила «Отличника народного просвещения». Всегда была активной. Когда училась в школе, меня избрали секретарём комсомольской организации. А когда сама стала работать учителем, тоже старалась везде быть первой. Тогда ещё групп продлённого дня не было, а я их вела: занималась с детьми по вечерам. (К нам приехала однажды московская комиссия и отметила это.) Естественно, когда я перешла в Часово, то захотела по-новому оформить свой класс. Там, где находился иконостас, ещё оставалась иконная полка. И вот в молитвенный угол я решила поставить большой портрет Ленина во весь рост, где он изображён в кепке. Все Ленина тогда воспринимали почти как святого, и я не видела в этом большого греха.

Портрет под полку не помещался, и я разрубила её топором. Потом взяла этого идола и пошла ставить в божницу – тут же запнулась да как со всего размаху ударюсь лбом об острый угол стола! Искры посыпались из глаз, кровь ручьём. Получила травму и шрам на всю жизнь. Было такое сотрясение мозга, что я целый месяц мучилась ужасными головными болями. К одной бабке схожу – мне в одну сторону голову поправит, к другой – в другую, дикие головные боли не проходили. Так вмятина в черепе и осталась на всю жизнь как напоминание. А боли, к счастью, ушли.

А ведь только я упала, сразу же поняла, что этого идола в божницу ставить нельзя. Уже во время перестройки, когда появилась информация, мы узнали, что Ленин был никакой не святой, а наоборот, боролся со святыми и с Церковью...

Хоть и коммунисткой я была, но от Бога никогда не отказывалась и в церковь ходила. А тогда за этим органы очень следили. Однажды, уже когда работала в роно, на следующий день после посещения Кочпонской церкви наш начальник попросил меня после планёрки остаться на пять минут. Я тогда ещё не знала, что все верующие сразу же попадают на заметку в КГБ и сведения из церкви передаются на работу. А Николай Фёдорович был человеком очень тактичным и не знал, каким образом начать разговор.

– Слушайте, Анна Яковлевна, а Белых Николай Иванович не ваш родственник? – спрашивает меня.

– Я не знаю такого. Почему вы думаете, что он мой родственник? Что он такое натворил?

– Да вот, в церковь сходил.

– А что, вам эти сведения разве приходят? Тогда и на меня придут. Я тоже вчера в храм ходила.

– И что вы там делали?

– По маме годовую отнесла. За усопших родителей мы должны молиться.

– И больше ничего не делали?

– Нет.

На этом наш разговор и закончился.

В другой раз, когда я работала в школе, директор в начале педсовета говорит: «Я не знаю, как это некоторые совмещают членство в партии и веру в Бога». Я сразу же поняла, в чей огород камень. К тому же я тогда ещё отвечала за идеологию. Кроме меня, из учителей никто в церковь и не ходил, педколлектив молодой был.

Я встала. «Сейчас, – говорю, – объясню. Каждое утро я, перед тем как пойти на работу, стою перед иконами и молюсь, чтобы Бог дал мне возможность хорошо провести уроки, чтобы ученики усвоили знания и всё у нас в школе было благополучно. И Господь даёт мне всё это авансом, не по моим заслугам. И так же я каждый день откладываю часть своей зарплаты и отдаю партии, тоже авансом. Но партия пока что за это для меня ничего не сделала».

После этого разговора директор больше ни разу не упрекал меня в том, что я верующая. А потом сам пришёл к Богу, даже помогал мне делать деревянные рамки для икон, вырезанных из бумажных календарей. Но это когда его уже с директоров сняли.

Вначале я ходила в Свято-Казанский храм. А когда открылась Вознесенская церковь в Кируле, стала ездить туда. Там мы с мужем обвенчались. А потом, когда ближе к нашему дому появилась Покровская церковь, я стала ездить туда и не понимала, почему меня так в неё тянет. Через некоторое время узнала, что рядом стоял Крестовоздвиженский храм, в котором служил священномученик Степан.

Он поддерживал связь со ссыльным духовенством, в том числе с епископом Вязниковским Германом (Ряшенцевым). 24 февраля 1937 года владыку арестовали по сфабрикованному делу «Священной дружины», обвинив в «участии в контрреволюционной церковной группе фашистского толка, за оказание материальной помощи участникам группы и высланному в заключение духовенству, а также за систематическую контрреволюционную агитацию...» Расстреляли 15 сентября вместе с другими участниками «Священной дружины».

Когда я узнала об этом и о том, что отец Степан причислен к лику святых, то заказала его икону. Сейчас она стоит у нас в красном углу.

У священномученика Степана был младший брат. Его, скорей всего, тоже расстреляли. Вдова брата вышла замуж за активиста Чулпанова. Он был председателем сельсовета. Так вот, он очень большую роль сыграл в том, чтобы вывести под корень весь род Ермолиных. Отозвалось это и на нашей семье, потому что мы, как дети кулака, все были записаны во «враги народа».

С тех пор прошло уже много лет, никакого чувства мести я к нему не испытываю, но часто думаю о том, что и я могла бы оказаться на их стороне, принимать участие в гонениях на верующих и зажиточных крестьян, потому что слишком активной была в молодости. Слава Богу, Он от этого уберёг. Хотя коммунисты были разными...

Когда я работала в роно, мне приходилось часто давать открытые уроки. На них съезжались со всей республики директора школ, завучи. И первое, что я говорила после приветствия, – называла число и уточняла, что это дата от Рождества Христова. И дальше давала какие-то новые методики в проведении уроков английского. Обычно все воспринимали это как должное, и никто не возмущался, что я поминаю имя Господа.

Впервые Библию я прочитала на английском языке. Мне её привезли из Нигерии в 1983 году родители моих учеников. У нас тогда Священное Писание ещё невозможно было купить. Уже в 86-м пришла на собрание иеговистов, которое проводилось в сыктывкарском театре оперы и балета, и приобрела Библию на русском языке, в тонкой обложке. А после празднования Тысячелетия Крещения Руси у нас везде стала появляться церковная литература.

Чем ближе я подходила к Богу, тем больше понимала, что мученики Платон и Степан молятся и обо мне, и о моих детях. Сын Олег служил в Афганистане. Зная, что я за него волнуюсь и у меня больное сердце, он два раза в неделю писал нам письма. А в конце службы от него полтора месяца не было никаких известий. Я стала сильно переживать, вздрагивала от каждого звонка. Думала: «Сейчас позвонят из военкомата и сообщат...»

Как раз в это время дочка в республиканском роддоме никак не могла разродиться первенцем. Три дня ей стимулировали роды, и вдруг врачи звонят мне на работу в школу:

– Анна Яковлевна, наверное, надо будет делать кесарево сечение. Вы дадите разрешение?

– Господи, а почему разрешение нужно? – спрашиваю их.

– Будем спасать мать – ребёнка спасти уже невозможно.

– Что вы такое говорите! – стала возмущаться я. – Вы три дня травили его всякими препаратами, а сейчас говорите, что не можете спасти?! Только попробуйте сделать так, что ребёнок погибнет!

И бросила трубку. Провела, вся на нервах, последний урок, пришла домой. Позвонила своей двоюродной сестре, которая работала в республиканском роддоме поваром, чтобы узнать, что с дочкой. Она говорит:

– Твоя Таня уже находится под наркозом. Сейчас будут делать операцию. Помолись за неё Николаю Чудотворцу – сегодня день Николы Угодника.

Это было 22 мая 1985 года. А я находилась в такой панике, что забыла вообще всё на свете. Тут же бросилась на колени перед иконами. «Господи, – говорю, – я была коммунисткой, состояла в партии, строила коммунизм, но Ты же знаешь, я никогда не отрекалась от Тебя. Если я виновата, почему Ты наказываешь меня детьми? Ты же знаешь, что мне не разрешали рожать. Ты знаешь, в каких муках я их рожала. Как я их воспитывала, дрожала за их жизнь. И Ты сейчас хочешь забрать сына и дочь и моего ещё не рождённого внука...»

Говорила всё это Господу, а сама рыдала так, что слёзы лились ручьём, буквально брызгали из глаз струями. Просила Божью Матерь, Николая Угодника, мучеников Стефана, Платона и всех святых, чтобы помогли и спасли мою дочь и сына, и чтобы роды прошли успешно... Минут через 15 раздаётся звонок. Сестра звонит из роддома, сама плачет:

– Бабушка... поздравляю тебя, ребёнок живой!

А я думаю: чего же она тогда плачет, раз ребёнок живой родился? Наверное, что-нибудь с дочкой случилось...

– Что с Таней? – спрашиваю.

– Таня тоже жива, всё хорошо. После твоего звонка врачи ещё не успели скальпель взять, как Таня сама родила.

Разве это не чудо? Но оказалось, что это ещё только полчуда.

Именно в этот день, 22 мая, моего сына из Афганистана вывезли в Россию. И вот как это случилось. Через три дня у нас дома раздался телефонный звонок. Мужской голос спросил:

– Это квартира Белых?

– Да. А кто спрашивает?

У самой всё внутри обмерло: боюсь, что сейчас сообщат о гибели сына. На том конце замолчали. Ну, думаю, всё... готовят.

– Мама, не бойся, – раздаётся в трубке, – это я, Олег, из Москвы звоню.

От волнения я даже не смогла узнать голос сына. Конечно, очень обрадовалась, что он живой, что с ним всё хорошо. И насмеялась, и наплакалась потом от счастья. В тот же день у меня случился сердечный криз, сама чуть не умерла.

А с сыном произошло следующее. Полтора месяца от него не было никаких известий, потому что все вертолёты, которые улетали из Афганистана в Союз, сбивали. В начале службы Олега вместе с другими солдатами из Сыктывкара направили охранять резиденцию президента в Кабуле. И вот как-то раз командир послал его в город выменять коробки со сгущёнкой на дублёнки для начальства. Сын отказался и упрекнул командира в мародёрстве: «Мы тут голодаем, а вы дублёнки на этом зарабатываете». Ночью его разбудили и «деды» начали избивать. Пинали по ногам, и всё в одно место – чуть ниже коленной чашечки. У него до сих пор в этом месте чёрная воронка. Пинали и просили повторить, что он сказал. И он каждый раз повторял эти слова, думая, что его забьют до смерти. К утру нога распухла. Командир стал его отправлять в медсанбат. Сын отказался: «Что я там скажу? В боях не участвовал, а на своих жаловаться не буду. Мне с ними ещё служить...» И подал рапорт в действующую часть.

Его направили на самый опасный участок – охранять дорогу, по которой проходили караваны из Союза. В это время я ему в письме как раз прислала 90-й псалом – «Живый в помощи». А там письма проверяют. Политрук, когда отдавал Олегу это письмо, показал молитву, которая была написана на отдельном листке, и спросил: «У тебя что, мама верующая?» – «Да, верующая». А политрук с Украины, сам в Бога верил. Он взял эту молитву себе в грудной карман и потом постоянно носил при себе, а Олега со следующего дня назначил своим ординарцем.

У сына срок службы заканчивался в апреле, а у политрука – 22 мая, и он оставил Олега до конца своей службы. Смертей вокруг было много, но их обоих Господь хранил. Я в каждом письме писала сыну: «Олег, не стреляй в людей! Нет у тебя там ни врагов, ни друзей. Если кого убьёшь, такой шлейф грехов домой привезёшь, что на всём нашем роде отразится». И он в людей старался не целиться, но в бою не стрелять не мог, потому что его бы самого тогда убили. 22 мая за ними прилетел вертолёт. Сын потом рассказывал: «Мы не успели ещё сидоры собрать, как вертолёт разбомбили, он сгорел как свечка. Пришлось по рации вызывать второй борт, который уже не садился, а завис в воздухе, и мы поднимались в него по верёвочным лестницам...» После того как сын рассказал о спасении, я подумала, что это Николай Чудотворец спас сына и помог ему в Николин день вылететь из Афганистана. А потом оказалось, что и у священномученика Стефана день рождения 22 мая.

А вот какая история приключилась с моим племянником. Он тоже воевал в Афганистане, но уже после моего сына. Чудо с его спасением произошло 16 января 1989 года – как раз перед выводом советских войск.

О племяннике весь срок его службы я молилась как о родном сыне. Он сам офицер, обеспечивал боеспособность самолётов. Прямо на аэродроме в Кабуле у них стоял вагончик, который использовался как красный уголок. Там собирались все офицеры, смотрели фильмы по «видику». Бомбили их часто, так что офицеры к этому привыкли и даже не покидали вагончик. Начался очередной обстрел ракетами, и опять все остались сидеть на своих местах, продолжали смотреть кино.

«А меня, – рассказывал потом племянник, – как будто кто-то в спину толкнул и сказал: “Выйди отсюда, иди в бомбоубежище”. И толчок, и голос были словно на самом деле, ощутил это на физическом уровне. Взял я своих двух механиков, и мы пошли в бомбоубежище, которое было тут же, под взлётной полосой. Все офицеры посмотрели на нас с укором: вот, мол, слабаки! Только успели нырнуть под землю, как услышали взрыв. Закончился обстрел, выходим наверх и видим вместо нашего вагончика огромную воронку, всю залитую кровью. Прямое попадание бомбы. Никого в живых, даже частей тела не нашли».

После этого случая племянник всегда говорил: «Если даже все будут говорить, что Бога нет, я всё равно в это не поверю, потому что меня Господь спас от верной смерти». Оба – и сын, и племянник – сейчас верующие, ходят в церковь.

Конечно, чудеса Божьи случаются на каждом шагу, только не все их замечают. Однажды мы с сестрой пошли в лес за ягодами. Сестра набрала целую корзину черники и потеряла её. А мне сообщила об этом, когда мы уже полкилометра отошли от того места. Начала я молиться своими словами: «Михаил Архангел, ну помоги мне найти корзину. Ведь только ты знаешь, где она. Ты же знаешь, я почти слепая, мне надо сделать так, чтобы я на неё набрела и увидела под своими ногами». Так с молитвой я по лесу пошла назад, пока не наткнулась на нашу набирушку.

И ещё несколько таких случаев было. Один раз отбилась от своих и заблудилась в лесу. День был пасмурный, дождливый. Стало темнеть. Я вся уже промокла. Опять обратилась к Архангелу Михаилу, чтобы вывел меня на дорогу. Какую-то тропинку нашла, прошла по ней с километр – и вышла к своим. Они тоже, оказывается, потерялись. И потом, также по молитве к Архистратигу Михаилу, мы все вместе нашли нашу машину. Я очень почитаю Архангела Михаила и стараюсь каждый понедельник читать ему акафист.

– Со здоровьем у меня в течение всей жизни были большие проблемы, – продолжает свой рассказ Анна Яковлевна. – С 20 лет все врачи махнули на меня рукой и стали выгонять на инвалидность. А я на это никак не соглашалась. Нет, говорю, уж если не смогу работать, то лучше на шею мужа сяду, а инвалидом никогда не буду. Я боюсь этого слова. Почувствуешь себя инвалидом – и на самом деле будешь болеть всю жизнь.

С 40 лет у меня пошли раковые опухоли. Вначале сделали одну операцию. Опять очень серьёзно встал вопрос об инвалидности. Но я работу не оставила, а чтобы полегче было, из школы перешла работать в исполком. Потом были ещё две операции, опять предлагали выйти на группу. Но даже перед опасностью смерти я заявляла, что лучше умру здоровым генофондом коми народа. Так и сказала!

После второй операции рана никак не закрывалась. Новообразования пошли по всему телу. И ночью помолилась, чтобы Господь подал мне какой-нибудь знак, как мне быть. Легла спать. Боли нестерпимые. Ещё не успела заснуть, как внутренним зрением увидела около кровати Господа Иисуса Христа. Он стоял в полный рост, как на храмовой иконе. Думаю: «Ну, всё, умру. Господь пришёл меня забирать». Схватила мужа за руку, стала ему наказывать, чтобы после моей смерти детей не обижал. Наутро пошла на богослужение. А вечером на перевязке медсестра говорит: «Ну вот, сегодня уже лучше, рана стала заживать». Перед этим врачи меня снова уговаривали выйти на инвалидность. Боли были такие сильные, что невозможно терпеть. Через неделю состояние моё настолько улучшилось, что эти же врачи выписали меня на работу. А со временем рана совсем затянулась.

Из-за этого рака мне пришлось переехать снова в деревню, чтобы быть поближе к природе. Взяла участок, завела скот. Там очень хорошо ко мне отнеслись руководители совхоза, и я смогла победить болезнь. Может быть, народная медицина помогла, а может, молитвы. Я усердно молилась Господу, просила помощи святых, и, слава Богу, болезнь со временем отступила. Сейчас я уже доживаю свою жизнь, мне 74 года. Никто инвалидность мне больше не предлагает, наоборот, зовут снова работать в часовскую школу. Школа-то в селе находится под угрозой закрытия. У них нет учителя английского, и никто из молодых не хочет ехать в такую глушь. Я вот тоже не могу часто туда ездить, но с родиной своей и сейчас поддерживаю связь. В Часово мы зарегистрировали православную общину, обустроили молитвенный дом. Туда приезжает священник.

– Вот, говорят, сейчас безработица, плохо живём, – вздыхает Анна Яковлевна. – Да работы полно! Особенно в деревне. Бери участок земли, заводи скотину! Так ведь работать никто не хочет нынче. Если бы мои родители были живы и попали в наше время, то они бы решили, что мы живём при коммунизме. О такой жизни они даже не могли мечтать. Все нежатся в благоустроенных квартирах, в магазинах всё есть, даже безработным деньги государство платит – живи да радуйся! Но многим радоваться-то не получается. Потому что без Бога, в каких хоромах ни живи, никогда радости не будет.