МЕЗЕНСКИЕ ОБЕТЫ

Из дневника Михаила Сизова:

Пригревшись на солнышке, сидим мы с Виктором Петровичем во дворе его дома на окраине Лешуконска. Сладко пахнет мяклым и липким смольём, сквозь этот древесный дух едва пробивается тонкая горечь огородных соцветий. Где-то в соседних усадьбах всклёкивает петух, взынькает пила, гаснет человечий клик-отголосок... Живая земля. И сколь страшно, наверное, покинуть её – уйти за морской горизонт, где нет ничего, кроме водной бездны под тонким днищем карбаса.

– Когда «ненцы» прикрыли нам рыбную добычу, решил я свой карбас продать, – продолжает Виктор. – Хороший был карбас – лучше прежних, какие я себе сшивал. Но почто ему на берегу сохнуть? Вскорости нашёлся покупатель, хозяин зверобойки. И вот отправились мы с Люсей на карбасе в Архангельск, чтобы оформить там куплю-продажу...

– А не страшно вашей супруге в море-то было идти? – прерываю Виктора.

– Так не всё по морю. Вышли из устья Мезени и забежали в устье Кулоя. А там, в верховье, на притоке Сотка старый канал есть – прорыт до Пинеги, по которой можно спуститься в Архангельск. Этак по речкам валандались мы целую неделю. В Архангельске новый хозяин карбас зарегистрировал, дооборудовал, топовые огни поставил. Так бы и вернулся домой, если б не один пункт в договоре. На радостях, что нашёл покупателя, пообещал я, что сделаю первую ходку до Зимней Золотицы. Обязательство не весть какое обременительное – сбегать по морю 120 км и доставить товар в хозяйский магазинчик. При хорошем раскладе – два дня туда и обратно. Загружаемся топливом, спрашиваю хозяйского капитана: «Куда ж пойдём-то? Шторм завтра будет». Он: «Ничего, проскочим...»

В принципе, мы успевали. Но в проливе близ острова Мудьюг в сухое море упёрлись, время потеряли, пока возвращались и остров с другой стороны огибали. Наконец Вепревский нос миновали, до устья речки Золотица осталось всего 12 км – и тут резко усилился ветер, пригнавший моросящий дождь. За этой пеленой берег совсем скрылся из виду, и, как на грех, батарейки у навигатора сели – как вход в устье искать? Был вариант к самому берегу прижаться, чтобы визуально ориентироваться. Но опасно – можно на мелководье попасть, а там судно потеряет управляемость и станет игрушкой волн, мигом опрокинется. Выжить при таком раскладе, конечно, есть шанс, но судно мы точно потеряем. Да и как выжить... Был у нас похожий случай. Двое рыбаков так же в шторм выбросились на берег. Пока насквозь мокрые шли до рыбацкой избушки, один умер от медленного переохлаждения, а другой замёрз уже на пороге. В общем, и в море – смерть, и на земле. У нас же берега тундряные, пустынные, никто на помощь не придёт.

...А шторм всё набирал и набирал обороты. Выход один: идти дальше в море, где глубина поболе и волна поотложе. Целый час вытягивались мы в море, пока не накатила такая гора, что чуть не снесла все надстройки. Всё, конец нашим брыканиям – пришла пора отдаться во власть стихии. То есть ложиться курсом строго по волне, а там уж куда вынесет. И вот покатились мы по волнам навстречу судьбе.

К исходу вечера шторм не только не стих, а ещё усилился. Ночью скорость ветра достигла 18 метров в секунду, волны – под 6 метров, по воздуху хлопья пены летают. Стоило слегка отклониться от курса строго по волне, и карбас накрывало с головой. В целом ситуация была под контролем, но заглохни движок – и нас бы волны закатали за несколько минут. К счастью, старенький движок уверенно стучал, и мне ничего не оставалось, как молиться на него да не забывать подливать бензин в бак и масло в картер.

Прошли вторые сутки без сна. Наступило хмурое утро, а ветер и не думает стихать. И вот когда были слиты в бак последние запасы бензина, а кругом всё так же бесновалась водная бескрайность, пришла пора и Бога вспомнить.

Ладно, думаю, погибнем мы с капитаном – жалко, конечно, но лучшие наши годы уже позади. Видать, судьба. Мы-то ладно. Но есть ещё третий член команды – зять хозяина судна. А у него жена молодая и двое малых детей. И вспомнил я своего покровителя – Николая Угодника, который не раз и не два отводил беду в морских скитаниях. «Выручай, Николе, покровитель наш морской! Если живыми останемся, честное слово, поеду на Анзер монахам помогать, месяц отработаю! И просьбу их я помню, судёнышко им надо... ну, постараюсь я!» Эдак пообещал. И что ты думаешь! Не прошло и десяти минут, как прямо по курсу на горизонте – там, где бесновавшиеся волны сливались со свинцовым небом, – поднялись из пучины два штыря, словно сам Николай Угодник своими перстами показал путь к спасению. Сомнений нет – земля! Прошло ещё полчаса, и штыри превратились в мачты, а ещё через полчасика преобразовались в заводские трубы, над которыми вился дымок. Потом из моря выплыли заводские корпуса. Оказалось, волны вынесли нас прямо на Северодвинск.

Ещё полчаса, и мы бросили якорь в уютной бухточке под заводскими стенами. Всё – спасены, спасибо Николаю Угоднику. Впоследствии узнал я, что в старину именно в этой бухточке нашли своё спасение два монаха, шедшие под парусами на Соловки. И в честь своего благополучного спасения они поставили на острове Никольский храм. Ну, а мне как раз и предстояла дорога на Соловки. Такое вот совпадение.

Пока приводили судно в порядок, пили чай, созванивались с городом – ветер стих, и только мощная накатная волна напоминала о прошедшем шторме. Но нам уже ничто не страшно – Северодвинск стоит близ устья Двины, точнее, у западного её, Никольского, рукава. Достаточно по нему подняться – и вот он, Архангельск. О Золотице мы, конечно, и думать забыли, лишь бы живыми вернуться...

Попив чайку, двинулись вдоль берега в поисках захода в Никольский рукав. Но упёрлись в песчаную косу, далёко уходящую в море. Пока её огибали, оторвались от берега. Да тут ещё капитан вспомнил, что он главный на корабле, и решил в город возвращаться через Мудьюг, фарватером. Ну, что ж, давай рули. Благо на море штиль. И пошёл я в кубрик спать – сказались бессонные ночи. Вот только не учёл важную вещь – во время того шторма капитан свои очки разбил.

В итоге вместо Мудьюги оказались мы в 120 км, совсем в другой стороне. Знать, Николай Угодник принял мой обет и направил нас прямиком на Соловки – ещё бы километров 50 прошли тем же курсом, и можно было бросить якорь в Капорской бухте Анзерского острова. Так бы и случилось, если б движок не встал – кончился бензин.

Не дойдя немного до Анзера и сориентировавшись по GPS-навигатору, повернули мы обратно. И тут такие искушения начались! Слили из пустых канистр последние капли топлива, завёл я мотор – и от искры воспламенились бензиновые пары. Пожар в моторном отделении! Потушили его, пристали к ближайшей деревне, Лопшеньге, чтобы бензина у народа попросить. А там – «северный завоз», топливо в дефиците. Ну, словно кто-то не отпускает нас! Кое-как дотюхали до Унской губы. Там в селе Пертоминск – тоже «северный завоз», но, к счастью, встретился земляк и выручил нас.

А в этом старинном селе, которому более 400 лет, я и раньше хотел побывать – посмотреть на Петров обетный крест. Ведь тут какая история: не только мы, простые рыбаки, но и цари в море Богу взмаливались. Оно ведь, море-то, не разбирает, какого ты звания человек, все равны. Так и с Петром I было. Из Архангельска шёл он под парусом на Соловки и в страшную бурю попал. И вот эта Унская губа спасла его судно. Сойдя на берег, царь взял топор и собственноручно вырубил обетный крест. Крест долго стоял на берегу, пока его не перенесли в Михайло-Архангельский собор Архангельска. А нынче в Унской губе на высокой горе поставлена копия того креста... Вообще эта губа интересная, там же ещё Преображенский монастырь был, святые Пертоминские похоронены...

Заправившись, дошли мы благополучно до Архангельска. И вскорости отправился я на Анзер, месяц там трудничал. Столярничал, занимался реставрацией Голгофского скита. Вот и вся история.

– А вы про какое-то судёнышко упоминали, – спрашиваю у Виктора Петровича, – которое монахам обещали...

– Так это ещё раньше настоятель просил меня продать карбас – чтобы с парохода на берег паломников возить. Вот я и вспомнил. У меня же имелся ещё один карбас, бесхозный – для заказчика сшил, а тот не смог купить. Пригнал его на Анзер, а сзади на буксире ещё малый карбас с юбочкой привёл, чтобы монахам по речке плавать.

На крылечко вышла Людмила Леонидовна: чего, мол, на улице сидите, вертайтесь в дом! Но мне уже надо идти искать своих спутников, чтобы отправляться дальше. Спрашиваю напоследок про обетные кресты, много ли встретим их по Мезени. Виктор начинает перечислять деревни и местечки, потом берёт мой блокнот, рисует план, как найти в Дорогорском его родительский дом, под стенами которого большой крест стоит:

– Вот сюда повернёшь и сразу увидишь. Этот крест дедушка Михаил Астафьич в реке Мезени выловил, он вниз, к морю плыл...

– А ещё обязательно в деревню Погорелец загляните, – советует Людмила. – Там моя сестра Саша при церкви служит, она много вам расскажет и даже стихи свои споёт. Церковь там ладная, крепкая – ещё наш дедушка мечтал её открыть, после войны писал в епархию. Но деревенька-то небольшая... А вот нынче собрались всем миром и храм обустроили. Витя мой тоже хотел погорельским помочь, ему же не впервой – почти всю зиму у нас в Лешуконском храме по дереву работал. Но те сами управились, слава Богу. А места там какие красивые! Батюшке нашему, отцу-настоятелю Владимиру, они тоже понравились – говорит, так бы и жил там...

Виктор Петрович снова берёт блокнот, рисует сухопутную лоцию – где на мезенском тракте отворотка к этой деревеньке. Прощаемся. Крепкое пожатие твёрдой, мозолистой ладони. Знакомое по прежним годам экспедиции чувство радости, что встретился такой человек, и грусти... Приведёт ли Бог ещё свидеться на этом свете?..

Из дневника Игоря Иванова:

...От места нашей ночёвки к храму вновь пришлось проезжать мимо креста, который вырезал Виктор Петрович Кузнецов. Крест стоит возле самой дороги. Вспомнился рассказ отца Владимира о местных шумахерах: машин стало много и теперь одно из любимых развлечений местной молодёжи – поддав, гонять по улицам райцентра. В Лешуконском на месте некогда порушенного храма Илии Пророка стоит крест, и один мужичок по пьянке наехал на него, но тут же всё выровнял, потому что, как известно, Илия Пророк – покровитель десантников, а вэдэвэшников – горячих парней – в селе немало... (Кстати, такая закономерность – поставят крест ли, часовню, и откуда-то берутся бабушки, готовые ухаживать за ними, сами, безо всякой разнарядки от священника...) А знакомому ещё по прошлому нашему приезду сюда лётчику Сергею Федулову батюшка посоветовал, смеясь: «Ты на своём доме ставь звёздочки, как на самолёте. Две звезды можешь уже сейчас рисовать» – в этом году в его дом въехали уже две машины – первый раз только забор снесли, а второй – стену пробили, простеночек он потом фанерой заделывал...

Отца Владимира я через несколько минут встретил возле храма – всё так же, с непременным рюкзачком за спиной. Живёт он в другом конце села, но передвигаться предпочитает пешком – с одной стороны, оно и полезно, а с другой – каким бы ты «шумахером» тут ни был – всё равно из конца в конец села можно проехать за пять минут.

– Как матушка Анна поживает, как её Марта и Ежевика? – ещё в прошлый приезд сюда я узнал клички коров и решил блеснуть памятливостью.

– Матушка – хорошо, она у меня теперь и клирос, и певчая, и псаломщица, и всё остальное. Я считаю её подвижницей – у человека ни слуха, ни голоса, а вот надо, и делает. А коровы – их пришлось зарезать в одночасье. Как раз в тот год, когда мы восстанавливали храм, случилось дождливое лето. В принципе, сено можно было поставить на стожары, чтоб оно проветрилось, но тогда нужно было бросить храмом заниматься. Естественно, мы предпочли храм. Думали, к зиме сено подкупим, а купить смогли всего 200 кг – столько, конечно, на зиму не хватит и скотина голодная будет стоять… С болью, со слезами на глазах пришлось матушкин «бизнес» ликвидировать. А про самую хорошую корову, которая у нас родилась и которую мы сами вырастили – она уже 25 литров начала давать, – думали: хоть бы не убивать! Одна женщина её купила у нас (мы даже ниже цены мяса продали) и, конечно, осталась довольна.

Вспомнил, как матушка сетовала на то, что на личных подворьях коров порезали, а за рекой, считая с Мартой и Ежевикой, пасётся всего восемь коров – теперь-то, должно быть, совсем опустели пастбища в заречье. Человек предполагает, а жизнь свой пасьянс раскладывает...

– И как вы выживали после этого? – спрашиваю. – Ведь десяткам человек молоко продавали – доход какой-никакой!

– Год мы продержались на деньгах от проданного мяса, а потом и пенсия у матушки подоспела. Так и выживаем потихонечку.

– А народ как?

– В каком смысле? Если в материальном – то работы всё меньше, народ уезжает. Это понятно. У нас зарплату только бюджетники – учителя да врачи – имеют. Предприниматели чуть карабкаются, их дело «купи-продай». У них работают продавцы, шофёр да бухгалтер, и всё.

А если в духовном отношении – кто-то в церковь, а кому-то телевизор мозги промывает. Вот бабульки нахвалят мне сериал какой-то и заглянешь узнать, о чём же там, чтоб потом можно было разговор поддержать. Но ни разу не смог досмотреть – такой идиотизм.

– А молодёжь?

– Заходишь в деревенскую школу – а там все пацаны в классе ходят с такими чубчиками, и по сторонам выстрижено. Один школьный лидер сделал себе – все следом повторяют, потому что боятся стать белой вороной. А девчонки! Как ужасно они красятся! Говорю одной юной прихожанке: «Ты глянь в зеркало, тебе Господь такую красоту дал, вытрись и посмотри на себя без косметики!..» «Батюшка, я не могу прийти ненакрашенная. На меня пальцем будут показывать, смеяться станут». И дело-то в том, что обычно малосимпатичные и поэтому подмалёвывающие себя девчонки – они же и лидеры. Говорю: «До причастия не допущу!» Но там уж компромисс, и на причастие она ненакрашенной ходит... Боятся иметь собственное, отдельное мнение. Наверно, это деревенская зажатость. Потому что в городе наоборот – стараются выделиться.

«А может, это остатки былого сельского коллективизма, общинности, так криво прорастающие ныне среди молодых? – подумалось мне. – Ведь и доброе начинание здесь так же легко подхватывается: сам батюшка говорил про кресты и часовни: кто-то один начинает строить, и это, можно сказать, становится делом чести...»

– ...А ещё у молодёжи теперь Интернет, – продолжает о. Владимир. – Я тут в деревню одну ездил, у них электричество не всегда есть, но, когда дают, бабка своего 13-летнего внука от компьютера оттащить не может. Если раньше они прислушивались к моим рассказам о Священном Писании, то сейчас в 11-м классе уже мысли о том, что всё это сказки. У них авторитеты – артисты, бизнесмены, герои «Дома-2»...

– А с малышами можно разговаривать? Вы, помнится, говорили, что только на детей и надежда...

– До пятого класса – да, иногда можно протянуть до седьмого. А потом начинается…

– Ваши детки как поживают?

– Детки мои в Москве. Поразъехались. Женя работает в секретариате Свято-Тихоновского университета и учится в аспирантуре. Варя в этом году окончила в Москве медицинское училище. До этого она в училище сестёр милосердия была. Хочет стать медсестрой, ухаживать за больными. Ей важен сам процесс, и когда она приезжает сюда в гости – все бабушки у неё друзья...

– В Лешуконское никто не хочет вернуться?

– Женя не вернётся. Говорит мне: «Папа, очень хочется здесь жить, устала от Москвы, с её пробками и духотой, но там вокруг меня прекрасные умные люди – учёные, доктора… Мне в Лешуконском их не будет хватать». Варя тоже не хочет возвращаться.

– Грустно, когда дети разлетаются из гнезда. Слабое утешение, что не только у вас – вся молодёжь уезжает отсюда... Они ж помощниками, помнится, были, на клиросе пели. А сейчас кто?

– Младшая дочь Юля, ей тринадцать, начинает подпевать, на службах помогает. Вот вчера Шестопсалмие читала... Ещё четыре года побудет, а потом тоже куда-нибудь упорхнёт, – вздыхает батюшка.

Перевожу разговор на дела учебные. Отец Владимир оживляется:

– У Юльки к литературе и истории интерес, а к географии – так себе. Одно время по географии даже начала тройки таскать. Думаю: «География – это же интересно! Это я прохлопал, учитель не при чём». Надо садиться с ней заниматься. Есть такая закономерность: любой ребёнок учится для родителей. Он не понимает, что это нужно и в жизни пригодится. Он потом только уразумеет, что, оказывается, для себя учился. А какая перспектива, если он не выучится и школу закончит кое-как?.. Значит, нужно большое внимание ребёнку уделять. Не быть равнодушным, а его радости, какие-то его победы разделять с ним. Вместе учиться. Если этого нет, то и у ребёнка интереса к учёбе не будет. Мы с дочкой начали постоянно заниматься, и скоро она меня стала радовать: «Пап, по географии четвёрка!» А потом географию и на пятёрку сдала.

– Часто говорят, что из сельской школы детям сложнее поступить в вузы...

– В лешуконской школе мне всё нравится. Атмосфера хорошая, очень добрые преподаватели, в основном работающие пенсионеры. Профессионалы своего дела – я видел, как классная над детьми квохчет, как каждый преподаватель с ними работает, – и выучивают на высокую оценку ЕГЭ. Только бы ребёнок сам хотел...

Я слушаю и поглядываю на сына-восьмиклассника, который рядом томится «взрослыми разговорами», думаю: может, что полезное запомнит? На самом деле, как потом оказалось, полезного больше извлёк из разговора со священником я сам: раньше, призывая сына учиться лучше, всё напирал на сознательность, а с этого года понял, что контроль и «участие» поважней будут. И стал больше вникать в его школьные дела... Но это потом.

А пока мы остановились в ограде церкви в ожидании звонаря – Любови Рубельт. Скоро должна подойти. С ней мы познакомились ещё в 2005 году в Койнасе – теперь она переехала и живёт в райцентре.

В ограде на небольшой звоннице вместо колоколов висят два обрезанных газовых баллона.

– Как звук? – поинтересовался я.

– Замечательный! Попробуйте! Высокоуглеродистая сталь, толщина стенки 10 мм. Хотим ещё нарезать и повесить – разных.

Я брякнул в «колокол» раз, затем другой. Звук получился действительно глубокий и чистый.

– А Миша сейчас у Виктора Кузнецова гостит... Тот, наверное, ему свои морские истории рассказывает...

– Есть что рассказать, – согласился о.Владимир. – Тут как-то он куда-то на рыбацкую базу команду повёз, перегоняя свою самодельную лодью, – предприниматели её купили. Казалось бы – получил деньги, и до свиданья. А ему жалко стало людей, решил помочь с первым рейсом. Они выпили и завалились спать, а в это время шторм разыгрался. И во время бури Витя понял, что смерть рядом – сейчас их просто-напросто накроет, и всё. 18 часов он стоял у штурвала и молился Николаю Чудотворцу. «Мне, – говорит, – ничего не было видно, и во тьме свет загорелся, как солнце». Чудо. «Я, – говорит, – понял, куда нужно идти, и вышел в нужную бухту. Тогда и обет дал, что отработаю на Соловках». Так он вымолил и себя, и тех людей, которые были с ним. А когда сошёл на берег, то жене Люде позвонил: «Передай батюшке, что Бог есть!» Люда, а мы с ней давно дружили, приходит ко мне: «Витя звонил, просил передать, что Бог есть». Смеюсь: «Я, вообще-то, давно об этом знаю». И потом он работал на Соловках бесплатно, Анзерский скит восстанавливал – такой послушник! И кирпич клал, и с деревом работал, и рыбу ловил... А потом приехал, тут начал мне помогать...

Слушаю я батюшку, удивляюсь, и думаю: интересно, как-то эту историю сам Виктор Михаилу рассказал?..

Во дворе дома Любови Рубельт днищем вверх лежит-сохнет челнок. Лодка родом из Койнаса, а сама Люба вспоминает давнюю историю, как мы после годового отсутствия вернулись в Койнас и нигде не могли найти смолы, чтобы приготовить «Фёдора Сухова» к продолжению экспедиции. Так и поплыли на несмолёной лодке, только успевая воду вычерпывать...

В ногах у неё крутится белоснежная лайка; без дела не гавкает – видит, что хозяйка разговаривает с гостем. Мы беседуем возле её теперешнего дома. Так и не сложилась ее жизнь в Койнасе – может, оттого, что характер человека формирует его судьбу, а может, как она говорит, Сам Господь привёл её жить поближе к храму. За прошедшие пять лет в жизни Любови произошло много событий.

Из радостных – в прошлом году вышел поэтический сборник с трогательным названием: «Надеяться, и верить, и любить». Безыскусные стихи о природе, о Боге, есть и стихотворный рассказ о паломничестве в пустыньку «К Юде Трофимовичу»: «С детства искала дорогу в обитель твою, что в лесу...» – так начинается стих. Случилось в прошедшие годы у Любови и драматическое событие – сына Витю по какому-то странному обвинению, несмотря на болезнь (он, как я понял, страдает чем-то вроде аутизма) увезли в Архангельск и засадили в следственный изолятор. Много он претерпел, немало денег потрачено было на адвоката, но, слава Богу, выпустили. «Оклеветан ты, мой милый, Самый дорогой, Злу людскому нет предела, Знаем мы с тобой... Наказанье будет Божьим, И не нам судить, Будем мы молиться оба, Так же всех любить». Так она написала об этом в своих стихах. И всё равно спрашивает меня, как лучше: добиваться полного оправдания или оставить дело на суд Божий?

Теперь сын живёт вместе с мамой в Лешуконском, вместе они ходят молиться в храм. Чтобы вручить мне книжицу, Любовь и пригласила меня в дом, предупредив: «Витя-то у меня не всех привечает. Нехороших людей не воспринимает...» Оттого вхожу я осторожно. Витя сидит, занимается... «Ну вот, хорошо тебя принял», – успокаивает меня Любовь, и показывает жилище. По сравнению с её таким справным домом в Койнасе этот – просто избушка на курьих ножках. Но и здесь она, кажется, сделала всё что могла: перегородка убрана и стало просторно, всё сверкает чистотой...

Прощаемся, а всё никак не наговоримся. Так бывает во журналистских командировках: сдружишься, а потом хоть и узнаёшь много интересного, а уже и слова о человеке не можешь написать в газету, – не то подспудно опасаешься обидеть неточным словом, не то слишком многое узнаёшь о человеке, а писать при избытке информации даже труднее, чем при недостатке...

На обратном пути проезжаем мимо кладбища с красавцем-храмом. Не хочешь, да остановишься полюбоваться, сфотографировать. Срубил его Саша Карпов, мастеровой человек, учившийся и работавший в кресторезной мастерской на Соловках, по Северу да по стране поездивший с артелью храмостроителей. Но, видно, устал мотаться по белу свету, вернулся с семьёй на родину, построил здесь дом, и теперь в районе он – знатный древодел. Брёвна этого деревянного храм так тщательно обделаны, что кажутся цилиндрованными.

Отец Владимир рассказал: «Прихожу на стройку и вижу: несколько видов топоров разложены, а сам он вырубает в бревне бороздку. Это ж классика! Так давно никто не делает – трудозатратно, да и не умеют! Со знанием дела строит!»

Жаль, не довелось нам с Сашей повидаться-поговорить.

Дорога к переправе ведет мимо отворотки на Монастырёк. Мысленно прощаюсь. Помнится, как-то раз я решил поглядеть на него из космоса, на карте Гугла: оттуда воспринимаешь всё иначе – не видно величественных столетних лиственниц, только тень от них, вместо часовни – крохотный квадратик металлической кровли, и тропка едва просматривается. Может быть, карта устарела, но на самом деле сюда раскатана целая лесная дорога. Даже пока мы тут были, подъезжали какие-то люди на машине, но, увидев нас, тактично развернулись.

Сколько лет люди приходили сюда поклониться святому месту, ничего не трогая, не поновляя, но лишь молчаливо взирая на ветшающую святыню... И вдруг, откуда ни возьмись, является беспокойный человек, которому чуть больше «надо» , чем остальным. И всё самым чудесным образом оживляется – уже чередой люди на подмогу идут, жизнь начинает не только созерцать, но и жительствовать. Главное у нас всегда – кому-то начать, повести за собой...

В своё время Лидия Степановна Малышева обратилась к отцу Владимиру: «Батюшка, благослови построить там часовню! Мы хотим своей семьёй построить. Нужна она будет или не нужна, а только мы-то со своими знакомыми ходить будем...» Священник благословил. И за три недели часовню подняли. Начала строить, и помощь пришла: узнав о таком деле, каждый день всё новые люди приезжали на стройку – одни уйдут, другие приходят. А Лидия за их работой только знай присматривает.