МЕЗЕНСКИЕ ОБЕТЫ

(Продолжение. Начало в №№ 648, 649, 650, 652), 653, 654)

Из дневника Игоря Иванова:

Деревень, в названии которых есть слово «гора», на Мезени несколько, вот только не в каждой из них эту самую «гору» узришь. В Целегоре – первой деревне на территории Мезенского района, в которую мы заехали, – эта гора самая выразительная: голый заострённый горб со «шпилем», роль которого выполняет обелиск погибшим воинам. У подножья – то ли машинный двор, то ли кладбище сельхозтехники.

Вокруг деревни на холмах – луга. В старые времена не так было – Целегору подпирала тайга, а пожни и пажити находились на другой стороне реки, отчего, между прочим, жители деревни получили в округе прозвище Ледоставоы. Накосив на другой стороне Мезени сена, целегорцы вынуждены были ждать, пока река покроется крепким льдом, чтоб начать его вывозить. А если река долго не вставала и скотина начинала мычать и выть по хлевам от голода, делали так: в самом узком месте сцепляли брёвна одно с другим по принципу бус и ими перетягивали реку. Шуга на реке натыкалась на брёвна и замерзала – так сельчане здесь «останавливали реку», отчего и прозвище.

Теперь не то что на другой стороне, а и на этой не видать зародов, луга стоят некошеные. Коровник с провалившейся крышей похож на огромного ящера с переломленным посредине хребтом. И скотины не видать, если не считать двух гнедых лошадей с жеребёнком, блуждающих среди ржавеющего сельхозинвентаря. Прикидываю: где тут могла стоять известная ветряная мельница-столбовка на «ряже», вывезенная некогда отсюда в музей деревянного зодчества под открытым небом «Малые Корелы»...

Признаться, главной целью в Целегоре для нас было пополнить запасы провизии, подыстощившиеся за последние дни. Спустившись с холма, дорога круто поднялась на «целегору» и возле обетного креста, как возле того былинного камня на распутье, разбежалась в разные стороны. Поклонился – крест старинный, много на своём веку повидавший. Все перекладины, как видно, на нём были заменены, надписей на них нет. Но на самом столбике, покрытом лишайником точно ржавчиной, можно разобрать старинные резные письмена: всё те же, знакомые уже нам, криптограммы ББББ (бич Божий биет бесы), ЦЦЦЦ (Цветы церковни цвет Церкви), ХХХХ (хоругви Христовы – хвала христианам), СССС (Спас, сотвори сеть сатане), ДДДД (Древо дарует древнее достояние)...

Подъехали к кооперативному сельмагу. Здесь словно на юру – отовсюду нас видать. Невдалеке возле сарая мужики неспешно ремонтируют старенький «Восход» и поглядывают на чужаков; дети в жёлтых майках, похожие на цыплят, проносятся на велосипедах и, смеясь, показывают на нас. Михаил отправился что-нибудь прикупить, а я остаюсь рядом с машиной. Мужики ушли в сарай, дети укатили к реке, и сделалось совершенно пустынно. Даже странно: лето всё-таки, должно быть полно детей, дачников... От нечего делать разглядываю объявления сельского начальства на стенде: «Согласно решения Совета депутатов МО «Целегорское» «О правилах содержания и выгула собак и кошек» предлагаю и обязываю содержать свою собаку с 7 ч. утра до 20 ч. на привязи». В голову лезут разные мысли о выгуле кошек... А ещё попытался представить хозяина, день-деньской держащего своего вольнолюбивого деревенского пса на привязи. До чего же мы любим издавать рескрипты, которые невозможно выполнить! Мне казалось, что фраза Салтыкова-Щедрина о том, что «строгость российских законов смягчается необязательностью их исполнения», относится к указам, которые пишут дьячки в Москве, не знающие жизни, – но вот, видимо, ошибся...

Однако же как-то даже неуютно от такого безлюдства... Позднее, в Мезени, я уточнил, что за последние пять лет число жителей в Целегоре уменьшилось в полтора раза. По результатам последней переписи здесь числится теперь 272 человека. Правда, это на четыре деревни, входящие в муниципальное образование... Если поделить, получится по 68 человек. Негусто... Триста лет назад было вдвое больше. А уж скотины-то! – только лошадей было 49. Через восемь лет деревне нужно будет отмечать 400-летие, и если такими темпами она будет убывать, доживёт ли?

Хотя... Вспоминаю, что на Севере народ то прирастал, то пропадал куда-то. Летописи сказывают, что в 1646 году здесь лишь 6 крестьянских дворов оставались жилыми, а 31 двор пустовал, потому что «вышли те крестьяне из тое деревни з женами и детьми в государевы городы от хлебного недорода в розных годех». Куда ушли, где обосновались? «В Устюжском уезде на Югу», в Важском уезде в Покшенской волости, «на Вологде на посаде», «на Колмогорах». А в «сытные» годы (к каковым, наверно, можно отнести и советские 70-80-е) из тех же мест народ сюда прибывал...

...Однако где же Михаил? Ушёл в магазин и пропал. А вот и он. Подойдя к машине, делится впечатлениями: хлеб продают местной выпечки, водки хоть залейся... Я делюсь своими впечатлениями от безлюдности и спрашиваю:

– Что делать будем?

– Едем дальше, – отвечает он.

Из дневника Михаила Сизова:

Целегора и вправду на горе, это даже со стороны дороги видно. Почему «и вправду»? Если въезжаешь в Вожгору, Колмогору, Ценогору, Нисогору и другие мезенские «горы» на машине, то возвышенность как-то незаметна. Потому что с околицы смотришь. А в старину главная дорога по реке проходила, и с реки-то видно, на каких высоких берегах-холмищах домишки толпятся. Посему Целегора, получается, всем горам гора, с какой стороны ни глянь: что с переду, что сзаду. «Цельная», так сказать.

Эдак красиво я рассудил. А на самом-то деле всё проще будет. Целегора – это «село» и «гора». Секрет тут кроется в любви поморов к мягкому звуку «ць». Ещё в прошлое наше путешествие, помню, резануло это «ць», когда нам после бани подали «наспицьники» (полотенца). Или вот такая умилительная сценка. Идёт девочка с огромным пестерем за плечами, и старушка окликает: «Много ль, берея, ягод-то нонцё набрала?» Юная берея (собирательница) показывает исполинский белый гриб: мол, не только ягоды, но вот ещё «под ёлоцькой губу» нашла. Или, скажем, доведётся услышать от мужика: «Пойдём-ко ноцью берёжницеть?» Будешь хлопать глазами, а мужик переспросит: «Не бардаш ницёво?» («Пойдём ночью неводом рыбу ловить? Не соображаешь ничего?»)

К чему это я? После Целегоры и Черсовы въезжаем мы в деревню с не очень-то весёлым названием – Погорелец. Но если «бардать» по-поморски, то имя деревни очень даже красивое – состоит из двух слов с предлогом. Разгадка – в этом самом поморском «ць». Впрочем, разгадку мы узнали уже в самом Погорельце, которому как раз накануне исполнилось 450 лет.

Сразу на въезде глазам открылись две бревенчатые составные избы с осиными талиями – на них, талиях-столбах, в былые времена избушечки по ветру крутились. А нынче уж не помнят эти мельницы-столбовки, когда в последний раз скрипели-поворачивались да крыльями махали. Чай не молода пора... Но тут же рядом возвышается их ровесница, 1898 года рождения – Иоанно-Предтеченская церковь. Ну словно только на свет появилась! Обшита тёсом, свежая краска на солнце сияет. К юбилею деревни, видно, покрасили.

Оглядываюсь: где-то здесь живёт ключарница храма, родная сестра Людмилы Кузнецовой. Та в Лешуконском так напутствовала: «Как церкву-то увидите – напротив и дом наш, старый, сибирский. Ещё по машинам у ворот определить можно: к Саше-то гости часто ездят...» Идём к ближайшему дому, там женщина огород поливает.

– Не подскажете, как нам Александру Леонидовну Мухину найти?

Погорельчанка поставила лейку:

– Я самая и есть. А вы кто будете, гости дорогие?

– Мы корреспонденты, из газеты «Вера».

– Неужель из самой «Веры»?! – изумилась женщина. – Я уж много лет вам письмо собираюсь написать, а вы, глядь, сами приехали!

За спиной Александры Леонидовны возникла белобрысая голова с любопытными глазёнками – явно внучок хозяйки.

– Ну-тко, белеюшко, – повернулась к нему бабушка, – в избу-то беги, ключи от храма принеси! Ой, погодь, Ванюшка, сама пойду, хоть платок красивше натяну...

Все вместе – с белобрысым Ванюшей впереди – идём в храм.

– Господи, помилуй, спаси, помоги, – приговаривает ключарница, гремит замком. – Проходите, милости просим. Свечки-то будете ставить? И молиться будем?

Приложились к иконам, осмотрелись.

– Ох, на скамейке посидим сначала, успокоимся, – вздыхает женщина. – Очень хочется, чтобы верили все у нас Богу нашему Всемогущему, Богородице Всезаступнице и великому да Крестителю Иоанну, во имя которого церковь наша погорельская... Ну, так спрашивайте сами, может, успокоюсь я.

– Вот у вас мельницы тут рядом... – начинаю с нейтрального.

– Да, их все первым делом примечают. Было три ветрянки, одна уж упала. Хотят восстановить их, пока только чуть подремонтировали.

– На праздник 450-летия много народа было?

– Кто подсчитывал, нет? За день до праздника, 6 июля, крестилось-то много, отец Алексей специально из Мезени приезжал. И сам праздник с молебна начали, полон храм был: из Мезени, Архангельска, Петербурга погорельские наехали. А я мало на празднике и была, единственно песню свою спела, потому как попросили. Всё кашеварила: и батюшку покормить, и гостей. А потом двоюродные сёстры выкорили меня: приди хоть сфотографироваться. Так я ходила, чтобы со всеми, – мы ведь росли вместе в этой деревне. Детство наше было босоногое, с третьего класса уже телят пасли. В 1962-м мне десять лет исполнилось, когда папа умер, – так и почла работать: сенокос, пастушество...

– А что за песню-то на празднике пели?

– Их две у меня, про Погорелец. Голоса-да нету сейчас, ну, спою: «Погорелец, наш родной Погорелец, деревня наша любимая. Стоишь на реке ты, могучей Мезени, деревня наша северная. Тебя украшают белые ночи, тебя величают красные зори, а на Иван-день ты весь в кружеве, в белом ажурном кру-ужеве. Здесь жили-живут люди работящие, дома настроили едренящие, значит, предки были крепки, давайте вспомним их, земляки!» Это два раза надо повторять. И дальше: «А мельницы наши – всем удивленье, а церковь молитвы – одно наслажденье, и благодарны Богу за всё, что колокола звонят давно-о...» Белые кружева – это у нас как раз на престол, на Иванов день, так цветёт сныть – все поля белы-белёшеньки.

– У вас в роду, поди, песенники-сказители были? – удивляемся с Игорем.

– Уж не знаю, откуда взялось-то. Года три-четыре слова вместе с музыкой стали приходить. И голос появился. Мне говорят, это Господь дал, чтобы на клиросе петь.

А деревня наша – самое красивое место на земле. На лесной горушке и много-много ручьёв вокруг. А дома видели какие? Двухэтажные хоромы с просторными поветями. Тишина здесь и покой. Я, как уеду отсюда в Лешуконское, так сразу начинаю болеть. Вернусь – сердце поёт! Очень древнее это место. Иван Васильевич, что в мезенском музее работает, говорит, деревне нашей даже не 450 лет, а много больше. И вот хочу вас спросить: это ж первые-то погорельчане не язычники были? Как думаете, по северам нашим люди же с верой сюда шли?

– Конечно, – отвечаю. – То, наверное, новгородцы были, крещёные.

– Вот то же самое им говорю: «Ну как они без веры тут стали бы всё выкорчёвывать, сами подумайте! Пусть хоть какой мужик сильный, но всё равно без веры как?» Тут и говорить нечего.

– А почему ваша деревня Погорельцем называется? Из-за пожаров?

– Пожары-то были. В 1896 году почти всё село выгорело, его заново отстраивали: и храм, и волостное правление, и мельницы с домами. Поэтому сюда любят учёные приезжать – застройка вся в одной манере. Только Погорельцем село и в шестнадцатом веке было, если по бумагам-то. Василий Иванович нам так объяснял: это от слова «погорие», то есть селение на горе. А если целиком – «по горе лес». Я ж говорю, здесь очень леса красивые! Душа отдыхает.

Ванюша пристроился рядом с бабушкой у скамейки, и не понять, то ли корреспондентам, то ли внуку своему Александра Леонидовна рассказывает:

– Как я к Богу пришла? Ой, не сразу. Хотя род наш Таракановский, по отцу-то, очень верующий. Слышь, Иоаннушка? Я внучка своего часто Иоанном называю – чтобы помнил о небесном покровителе нашем Иоанне Предтече и о прадедушке своём – Иоанне Петровиче Тараканове. Он ведь в этом храме ещё до закрытия на клиросе пел.

– А внучку-то сколько лет? – интересуется Игорь.

– Сам скажет. Ваня, какой класс закончил? Стесняется... во второй он перешёл. Ну, не стесняйся дядек-то – они хорошие, они с Боженькой, как и мы с тобой, Ванечка.

Ну вот, сначала дед мой, Иван Петрович, здесь заправлял. После войны писал в епархию, чтобы открыли церковь-то. Ведь ни в Лешуконском, ни в Мезенском районе не было церкви. Ответ был такой, что мала, мол, деревня ваша.

А как мне вера передалась? После школы я уехала учиться, потом в Лешуконском жила и работала. И вдруг совсем молодая, в 43 года, получила инфаркт. В Архангельске сказали, что с таким инфарктом мужики на раз умирают, как, мол, вы перенесли...

За три года до инфаркта гостила я у мужниной родни в Буйском районе Костромской области, и свекровь в церковь повела. Там места намоленные, благодатные – у нас-то на севере с верой поскупее будет. И вот крестилась я там. Но Богу ещё не молилась. А как с того света выкарабкалась, то о Боге стала думать: зачем Он меня жить оставил? Но всё равно ещё не молилась.

А потом такое случилось. Когда я инфаркт-то схватила, сын мой как раз 11-й класс закончил и поступил в военное училище на офицера-десантника. Он у нас один сын, остальные – дочки: одна в Подмосковье живёт, другая в Лешуконском. И стала я жалеть: время-то неспокойное, а он в военные подался. Но упёрся, не отговорить. В Чечне уже вторая война началась, как раз полк псковских десантников погиб – в марте это было. А в феврале у сына сделали срочный выпуск, и молоденьких лейтенантов-десантников на Кавказ отправили. Вот уж тут я взмолилась Богу...

Военная часть сына стояла в посёлке Новогрозненский, это в Гудермесском районе Чечни. Ничего страшного мне сынок не писал. Но однажды в отпуск приехал и сразу в церковь пошёл – свечки ставить на 40 дней по погибшим друзьям. Объяснил: «Мама, меня тогда твои молитвы уберегли. Я даже слышал, что ты молишься...» Отвечала ему: «Сына, как же ты мог за тыщу километров-то слышать? Это тебя ангел, наверное, успокаивал». И что ведь получилось. Их в рейд какой-то направили, а сына вдруг в последний момент отозвали, срочно поручили другое дело. Те, кто в рейд пошёл, погибли. Как в подробностях дело было, сын не рассказывает. Мой отец точно так же про войну молчал, когда с Великой Отечественной без руки вернулся. Сказал только, что под Ленинградом руку потерял. Недолго он потом пожил...

– А что дальше было?

– После инфаркта я ещё работала в райпотребсоюзе бухгалтером и претензии всякие разбирала, юридические. Тут и батюшка Владимир к нам в Лешуконское приехал, другая жизнь настала. В его молитвенном доме, что устроен был в деревянном дому, мы с мужем и венчались. Слава Богу!

– Храм-то в Погорельце давно действует? – продолжаем мы расспрашивать ключарницу.

– Нынче 25 июля десять лет исполнится, как мы крестным ходом сюда пришли. Почему дату помню – это день рождения моей мамы. Мы тогда на празднование съехались отовсюду: из Лешуконского, из Архангельска. А дочка как раз в Архангельске в медицинский поступала и там иконы купила. И вот много нас, родственников, собралось, да ещё иконы привезены, да и день был Богородицы Троеручицы, – и решили мы от дедовского нашего дома пойти крестным ходом и возложить иконы. Для меня это как день рождения храма был. Большая процессия-то получилась, а впереди – образа Иоанна Предтечи, Богородицы, Николая Чудотворца...

В храме-то иконки, конечно, были, но бумажные. Их ещё батюшка Андрей Близнюк освящал, когда с миссионерами из Москвы приезжал. Но тут очень торжественно получилось. С нами и тётушка моя была, Римма Клавдиевна Черномордникова, большая молитвенница. Она в последние годы у детей в Архангельске жила и деньги на наш храм собирала. Дом её во-он стоит, видите в окошко? Его не раз на календари фотографировали, настоящий, поморский. А другая молитвенница наша, Дранникова Зинаида Карповна, вон в том доме жила. Мы с ней первыми здесь и молились. Сей год её на зиму в Дом престарелых увезли, может, ещё вернётся. Маме моей 86 будет, а ей уж 89 – в летах.

Для нашего храма многие поработали. Когда в 96-м стали его восстанавливать, так люди жертвовали из Азаполья, Целегоры, Мелогоры, Березника, Жерди, Заакакурья... Очень много сделал и председатель нашей общины Василий Иванович Дранников. Он погорельский, но в Мезени живёт – был там редактором газеты, заведующим краеведческим музеем; сейчас ему 75 лет. Ещё сформулируйте и обязательно упомяните: Елизавета Александровна Подрухина. Она была казначеем и деньги собирала. В ту пору все жили худо, дак она бартер придумала. Лесозавод в Каменке даст муки или продуктов каких – и она этим с мужиками расплачивалась, когда те крышу да купола ставили. А Саша Ерков, мой сосед, во славу Божью всё тут колотил: и обшивку, и пол. Молодой, 50 лет, но с ним и о божественном поговорить можно. Отец его прежде тоже этим храмом занимался, сберегал от разрушения.

Да много хороших людей-то! И храм украшается. Вот паникадило установили!

– Дорогая вещь. Долго деньги собирали?

– Тут, слава Богу, сын постарался, но об этом лучше не писать. Так запишите: с Божьей помощью приобрели паникадило. Батюшка Андрей, когда из Москвы приехал, очень довольный был, освятил его. А прежде я у отца Алексея в Мезени советовалась, какое нам подойдёт паникадило. Он сказал: «Двухъярусное, Александра». Ну все поучаствовали!

Кой-какая утварь церковная нам и от прежнего прихода досталась: дедушка мой, Иван Петрович, сберёг и маме оставил на хранение. Она, когда храм-то открыли, всё это передала по описи, дедушкой составленной. Но и до сих пор что-то продолжает возвращаться. Последнюю храмовую иконку прошлый год нашли на повети.

– В доме у тёти Наташи, – набрался храбрости и удачно ввернул Ваня. – Во-он она!

Подходим к киоту. Икона небольшая, явно из верхнего яруса иконостаса.

– А те храмовые иконы, что дедушка сберёг, они в алтаре стоят, – поясняет Александра Леонидовна. – Ещё у нас есть образа из Березника – там часовенка разрушилась, и люди к нам иконы привезли. Очень тёмные были, думали, куда их деть. Всё же решили вставить в иконостас. И вот смотрите, как они просветлели!

– Последние иконки вообще не видны были, – совсем осмелев, компетентно подтвердил Ваня. – Вон те.

Мальчик указал на левую сторону иконостаса. Вполне чёткие изображения, даже не верится...

– А ведь их у нас украли было, – продолжила ключарница. – История-то! Я тогда ещё в Лешуконском жила. Зять мой, Ванин папа, в милиции работает. И вот звонит: «Мама, нам сводка пришла, что иконы в Погорельце украли». Я сразу на пол – реветь и молиться. Потом весь пост молились мы о возвращении икон. И вернулись они! Только одну не нашли – Михаила Архангела.

– Как вернулись?

– Две девчонки молодёжны мимо храма шли и углядели, что в сугробе торчком иконы стоят. Видно, воры-то усовестились и обратно принесли.

– А народ-то в храме бывает?

– Деревня у нас маленькая – тридцать человек всего.

– Сорок, – поправил внук бабушку.

– Не, Ваня, сорок не наберётся. Но летом по будням никогда в одиночку не читаю. И муж придёт, и Ваня, и ещё кто-то. И попутники бывают – тоже, как вы, проезжая, заходят. Но вы-то, из «Веры» любимой нашей, не попутники будете! Очень-то я рада видеть вас! И ведь думала же, что когда-нибудь Господь уподобит, что приедут к нам, и всем говорю: выписывайте «Веру»!

– Обедницу тоже вычитываете? – продолжаем расспрашивать.

– В воскресенье обязательно. Меня уж давно лешуконский батюшка на обедницу благословил, как только я в Погорелец засобиралась.

Вообще-то я здесь не постоянно, а только по весне приезжаю, начиная с Великого поста. Сей год мы здесь со 2 апреля. Всё мужу говорю: давай на зиму останемся. Но дом большой, трудно протопить его. Всё же зимой, бывает, живу...

– Я тоже жил! – с гордостью подтвердил Ваня.

– Да, и ты приезжал, – улыбнулась бабушка мальчику.

– Деревня здесь глухая, не райцентр, – сомневаюсь. – Не всякий и решится переехать.

– А мне знак был, что нужно к храму перебираться. Уж не знаю, стоит ли писать про видение-то моё...

– Как наяву увидела, – после уговоров взялась рассказать погорельчанка. – Трава зелёная-зелёная, очень сочная. И я бегу по ней с Ваней на руках – к Ивану Михайловичу за ключами от церкви. Иван Михайлович-то Ерков первый был, кто церковь восстановить взялся. И я завсегда, как приеду, этой тропинкой к нему бегала, за ключами. А в тот год он умер и Ваня как раз родился. И вот с дитём на руках вбегаю к нему в дом, вижу: Михалыч-то живой! Беру ключи из его рук... И вдруг понимаю, что должна навсегда в деревне остаться, при храме.

И слава Богу! Мне уж хорошо как здесь, без молитвы не могу никак! И песни в душе рождаются: «Господь завещал нам ближних любить, молитвы знать и в церковь ходить...» Видишь, голоса-то нету, много бы спела. Муж меня корит: почему песни свои на бумагу не записываю. Так у меня всё в голове и в сердце держится. Из Москвы вот приезжали, на магнитофон записывали... Девочки, здравствуйте, голубушки!

Александра Леонидовна обернулась ко входу, где с ноги на ногу переминались две девчушки. Одна из них покаянно сообщила:

– Мы без платочка и без юбки.

– Ой, сейчас, погодите, переговорим. Вы свечки поставить иль посмотреть?

– И свечки, и посмотреть, – в один голос отвечают.

Пора прощаться. Александра Леонидовна уговаривает нас остаться на ночь, мол, не в лесу же ночевать. Мы отнекиваемся: и палаточка с собой, и вообще мы привыкшие. Спрашиваем, есть ли православие дальше вниз по Мезени.

– Как же не быть! В деревнях люди ко крестам ходят, в Кимже храм восстанавливают, – стала перечислять ключарница. – В Дорогорском часовенка есть, тоже Иоанна Предтечи. А к кому зайти... Помните, вам в «Веру» Геля Ружникова писала? Это моя троюродная сестра. Она в Мезени живёт, но в Березнике летом бывает, может, застанете.

Садимся в машину, чтобы дотемна успеть в Березник. На крылечке храма мелькает что-то светлое. Это голова Ванюшки из-под перил выглядывает. Провожает нас. Машем ему рукой...

(Продолжение следует)

назад

вперед

---

На глав. страницу | Оглавление выпуска | О свт.Стефане | О редакции | Архив | Форум | Гостевая книга