МЕЗЕНСКИЕ ОБЕТЫ

(Продолжение. Начало в №№ 648, 649, 650, 652, 653, 654, 655, 656, 658, 659)

Из дневника Михаила Си­зова:

Батюшка положил телефонную трубку, сообщил: «Забежинский звонил, зайдёт сейчас, вместе потрапезничаем».

Новость обрадовала: значит, он в Мезени! И не нужно будет специально его искать... Об Илье Ароновиче Забежинском мы уже были наслышаны. Мужики сказывали, что из самого Санкт-Петербурга приехал «новый русский» с еврейской фамилией и купил последние, на ладан дышащие, предприятия – Мезенский ЛДК и мясокомбинат. Может, спасёт убыточное производство и даст людям рабочие места?

Вскоре на лестнице внизу послышались тяжёлые шаги и в дверной проём протиснулся большой такой, полнотелый человек. Ну, какой же это еврей – типичный русский купец!.. Вслед за Ильёй Ароновичем зашёл его спутник, друг из Москвы. Он сразу же выложил на стол гостинец – тульские пряники. «Это к батюшкиному тульскому самовару», – пояснил он.

Отец Алексей принялся за кухонные дела, чтобы собрать на стол. В отсутствие матушки это дело могло затянуться, и мы решили пока порасспросить «нового русского». Но он сам забросал вопросами:

– Так вы из газеты «Вера»? И давно здесь? А мы с Василием Ивановичем только что в Погорельце были, и там раба Божия Александра уже обработала нас: «Подпишитесь на «Веру»! Замечательная газета! Почитаете, и на следующие полгода уже сами подпишетесь». Порадовался я, что такие активные православные у нас есть... А вы по Мезени путешествуете?

– Да уж заканчиваем. Долгое путешествие получилось – несколько лет поэтапно сплавлялись на лодке с самых верховьев реки, из Коми, – отвечаю. – А вы, питерец, почему этими краями заинтересовались?

– Помните, про Онегина: «Им овладело беспокойство, охота к перемене мест», – продекламировал Илья Аронович. – Последние годы я занимался перепродажей консервов, специализировался на огурцах. Но наскучило, стал искать параллельный бизнес. Так оказался здесь.

– Вы православный?

– Меня крестили 17 лет отроду, после школы. Было это в 1984 году в Сибири – в городе Омске, у моей бабушки. Крестился тайком, специально для этого полетел в Омск – боялся, что исключат из комсомола и выгонят из института.

– А где учились?

– Тогда в политехническом, а потом было ещё четыре других, в том числе учился на факультете журналистики в Ленинграде.

– Мы ведь тоже там учились! Кого из студентов помните?

Илья Аронович называет фамилии... Так это же мои друзья! Оказывается, он родственник девушки, с которой я дружил на курсе, поэтому знает многих с нашего курса. Смутно и у меня в памяти начала пробрезживать фамилия Забежинский... Странно здесь, на краю света, встретить человека из далёкого города далёкой юности. И как нам теперь общаться – на «ты» или на «вы»? Ленинградская закваска всё же взяла своё...

– У вас сибирские корни, получается? – спрашиваю Илью.

– Мама – русская сибирячка, папа еврей, – отвечает Илья Аронович. – Русские считают меня евреем, а евреи – русским. Ну, обычная история.

– Наверное, это мобилизует человека?

– Наверное. У меня есть знакомый, тоже православный, у которого папа эфиоп, а мама русская. Так его в школе дразнили «чернозадым». Ему было досадно, потому что в Эфиопии, где он прожил первые восемь лет, мальчишки дразнили «белозадым». Вот куда человеку деваться?

Илья смеётся богатырским басом и прикрывает рот ладонью – мы же в гостях у священника, под иконами сидим.

– Поначалу-то я находился в исканиях, – продолжает он, – пытался идентифицировать себя с иудейской верой. Читал их книжки, но что-то не понравилось совсем. С виду всё так складно, всё за гуманизм, за нравственность и духовное совершенствование. Только главного там нету – Христа. Никакого компромисса; даже невозможно, чтобы там появился Христос. Нету, и всё.

– И всё же, как на Мезень-то вышли? – не перестаю удивляться нежданной нашей встрече.

– Вообще-то попал я сюда через... «Яндекс». Тут такая история. Параллельно с торговлей консервами делал я маркетинговые исследования для разных людей. И попросили меня подготовить проект производства деревянного домостроения в Ленинградской области. Влез я в это дело и вскоре понял, что нужна сырьевая база. В Интернете в поисковике «Яндекс» набил ключевое слово «лес» – и он сразу выдал «Мезень». В ту пору Мезенский район возглавлял очень активный человек, пиарил через Интернет и свой район, и ЛДК. И вот прочитал я, как здесь всё плохо и прекрасно одновременно. Работы нет, ЛДК банкрот, но зато есть лес в большом количестве. Подсчитал я, прикинул, провёл переговоры и через год нашёл инвестора. Тогда ещё романтически настроенные люди встречались, любящие Русский Север. Одновременно с ЛДК решили мы с инвестором оленями заняться, мясокомбинатом. Это было в 2008 году, в сентябре. А в октябре сами знаете что случилось – кризис.

– Так вы собственник ЛДК или менеджер?

– Теперь уже собственник. Не бросать же начатое, вот и вложил средства. Получается, что взялся – надо доводить до конца.

– Не боитесь инвестиции потерять? Рискованное же дело.

– Все помрём, чего там расстраиваться, – басовито ответил питерский купец. – Один хороший батюшка, мой знакомый, часто говорит: «Всё будет хорошо! Мы все умрём!» Понимаете? Чего нам бояться, если мы под Богом.

Отец Алексей закончил приготовления («Извините, братья, ужин будет по-холостяцки»), мы помогаем расставить тарелки, молимся... За трапезой вновь возвращаемся к экономике района. О чём же ещё говорить взрослым солидным мужчинам? Но разговор неожиданно повернулся в другую сторону.

– Знаете, в 2010 году здесь проводилась научная конференция, посвящённая жизни на Мезени, – вспомнил Илья Забежинский. – Предложили и мне выступить с докладом, как предпринимателю-инвестору. А поскольку я имею богословское образование (закончил в Санкт-Петербурге Институт Богословия и Философии), то свой доклад озаглавил так: «Мезень – 2010. Экономика и духовность. Есть ли будущее?» Про экономику мезенцы послушали, а вот про духовность уже не дали поговорить. Хотя без неё никакой экономики-то и не будет.

В чём главная проблема северных территорий? Убыль человеческая. И дело тут не в плохой рождаемости или смертности, а в массовом отъезде людей. Север попал в замкнутый круг: уезжают, потому что работать негде, а чтобы производство открыть, не хватает мастеровитых людей – они уже в городе. Выбраться из этого круга можно через перемену в умах людей, какой-то духовный перелом.

Да, надо признать: прежней Мезени уже не существует. Нет забоя пушного зверя, нет торговли со скандинавскими странами, нет массового рыболовства. Что осталось? Нетронутая земля, незагаженная природа. Можно бы развивать сельское хозяйство в модном сейчас направлении «био» или «органика», как его называют в Америке. Экологически чистая продукция сейчас очень ценится. Точно так же котируется рыба не искусственного разведения, а естественная. Но кто этим займётся? Чем доить коров и убирать навоз, куда приятнее быть офисным планктоном или стоять за прилавком «Макдоналдса». Сейчас в умах людей главная парадигма – это наслаждение, удовольствие. Поэтому и уезжают, чтобы облегчить себе жизнь. Да что я говорю...

Илья в расстройстве машет рукой, а батюшка даёт нам справку:

– Убыль и вправду значительная. За восемь последних лет население в районе уменьшилось с 13 до 10,5 тысяч человек. Примерно то же самое в соседнем Лешуконском районе: было 10 – осталось 7,8 тысяч человек. И уезжать отсюда продолжают, хотя мезенцы большие патриоты.

– Я вот местным говорю, что такое мезенский патриот, – поддержал батюшку Илья. – Это человек, который любит свой Мезенский край, мечтает о его развитии, но делает всё для того, чтобы его дети хорошо устроились в городе.

– И что же делать? – задаёт Игорь вечный вопрос.

– Знаете, когда я приехал сюда четыре года назад, то увидел море перспектив для малого и среднего бизнеса, – ответил Илья. – Здесь нету кафе, кинотеатра, нормального ателье – то есть элементарных вещей, какие есть в городах. В Архангельске иногда я встречаю мезенских ребят, говорю им: «Что вас держит в городе? Работа за 15 тысяч рублей? Вернитесь в Мезень, помогу развернуться. Вот у меня при ЛДК есть свободная столовая – возьмите и сделайте в ней кафе. Чтобы мезенские парни, кто остался, пили пиво не где попало, а собирались в приличном месте, смотрели футбол, приглашали девушек. И вы с прибылью, и людям добро. Или вот у нас есть слесарная мастерская, которую мы не используем. Возьмите, оказывайте услуги, ремонтируйте там двигатели. Ведь очередь выстроится! А ещё есть мебельный цех, в котором сейчас делают одни только гробы. Пожалуйста, делайте столы, табуретки, ведь мезенская мебель исстари славилась на Севере. Помещения предлагаем, станки есть...» Нет, не хотят. А в деревне Бычье пустует целое здание бывшего маслозавода. Делов-то – организовать цех по переработке дикорастущих ягод, благо тех, кто захочет подработать на сборе ягод, в районе много. Дело выгодное, проверенное. Никто не берётся!

Получается, что причина не в экономике и не в деньгах, раз от прибыльного дела отказываются. А в стереотипах мышления. Вот вы в Заакакурье бывали? Там у Ивана Ивановича Склёмина замечательное, перспективное хозяйство «Никола», и зарплаты нормальные. Он жалуется, что рабочих рук не хватает. А почему? В этой деревне, где осталось единственное на всю округу сельскохозяйственное предприятие, учительница в школе говорит детям: «Будешь плохо учиться – станешь дояркой».

А какое масло Склёмин делает! Возил его рестораторам в Москву – французские, итальянские, испанские шеф-повара пробовали и прицокивали: «Мы давно такого масла не ели!» А фокус в том, что в нём никакой химии и мезенские травы дают замечательный вкусовой букет. Тут ведь такие заливные луга! Конечно, к советским временам, когда здесь было поголовье в 10 тысяч коров, уже возврата нет. То была дотационная экономика. Но накормить своих жителей, в Архангельск и на экспорт отправлять масло и сыры вполне можно. А сейчас – это же позор! В район с «большой земли» завозят молоко, курятину, яйца, говядину...

– Когда мы по Мезени спускались, в деревнях постоянно слышали: «Корову зарезал, потому что молоко скисает, некому сбывать. А самому вывозить дорого», – замечает Игорь.

– Тут вроде как парадокс: что вначале – корова или сбыт молока? – соглашается Илья. – Нет коровы – нет сбыта. Нет сбыта – нет коровы. А раньше было проще: люди держали скот для себя, а когда появлялся сбыт, они расширяли домашнее стадо, так экономика и росла.

– Получается, что вначале всё-таки корова?

– Получается, так... А ещё первее – это хозяин той самой коровы, его образ мысли. Вот в Кимже есть один товарищ, не буду называть его имени. Он держал коров. Спрашиваю, почему отказался. Говорит: «Я подсчитал свои трудозатраты...» И начал излагать эту ересь современной экономики: «Вот трудозатраты на корову, а я за то же время, будучи наёмным работником, смогу заработать больше». Если так считать, то все должны податься в швейцары московских отелей – там на чаевых и вправду можно много заработать. Но экономика должна быть не только эффективной, но и оптимальной.

– А в чём разница?

– Оптимальность учитывает все факторы, в том числе среду, в которой работает человек, его привычки, самочувствие. Как-то я спросил одного успешного московского менеджера: «Сколько времени тратишь в пробках?» Он: 3-5 часов в день». Такой вот городской налог на благосостояние. А сколько он за жизнь тратит времени на разного рода издержки, на пустопорожнее бытие? И вообще, живёт ли он? Здесь, на Мезени, – можно жить. Эти три часа в день, что тратятся на пробки, мужик может посвятить рыбалке, отдыху на природе. Здесь чистое молоко, здоровые дети. Ну, что важнее, в чём приоритеты? Как это понять человеку, а?

У Ильи Ароновича вдруг зазвонил смартфон:

– Слушаю... Да, хорошо... В Целегоре тебе подождать придётся, мы в Азаполье съездим и потом назад... Там переправа только через Пёзу будет, она дешевле... Давай, до встречи.

«Вот ведь, и вправду купец – каждую копейку считает», – подумалось.

– Так, о чём это мы? – предприниматель огляделся. – Да, об экономике... В общем, перемена ума нужна. И, думаю, батюшка согласится: такая перемена возможна, если только человек живёт в христианской вере, со Христом. Тогда у него начнётся движение не к себе, не к своим удовольствиям, а к такому осознанию: вот моя земля, здесь люди, которые меня воспитали, здесь жили предки, которые трудились, – почему же я, как предатель, должен сбежать с трудного участка фронта? Без такого настроя и Мезень, и любая русская деревня обречены.

Поймите, я не выступаю в качестве спасителя Мезенского района, у меня нет сил на это, в том числе и таких финансов. Но это как бы ответ на сетования мезенцев: вот, наш район загибается... Ладно, что-то я разговорился.

– Продолжай, продолжай, Илья Аронович, видишь, как в тебя корреспонденты-то впились, – рассмеялся отец Алексей и обратился к нам: – А вы знаете, как он мне помогает? Не только средствами, но и миссионерством. Богословские лекции народу читает.

– Да уж, какие там богословские, – смутился предприниматель. – Мой настоятель в Петербурге, когда я в Богословский институт только поступил, благословил читать Основы веры и апологетику. А это такие предметы, где можно без богословствований о вере говорить, на житейских примерах. На этом и пытаюсь строить лекции.

Первый год народ ходил просто посмотреть на меня – как на чудо в перьях. Непонятный какой-то человек приехал: занимается бизнесом и может ещё сплясать при этом. «Опа! Пойдём посмотрим, послушаем». Во второй год вроде приняли... Мезенская публика вообще тяжело воспринимает чужаков. У нас в Петербурге наоборот – заезжим почёт. Как Грибоедов описывал:

В той комнате незначащая встреча:

Французик из Бордо, надсаживая грудь,

Собрал вокруг себя род веча...

А мезенцев так просто не очаруешь. Их доверие надо заслужить.

– А где лекции читаете?

– В городском музее. Час-полтора что-нибудь рассказываю, потом мы пьём чай, отвечаю на вопросы. Людей приходит человек двадцать, а в иное время и пятеро едва соберутся. Летом у них – «картошка», а зимой – «печи надо топить». Отец Алексей, какие тут обычно отговорки – печи, картошка, что ещё?

– Гуси.

– Точно! Как же я забыл? С гусями у меня сложные отношения. Наступает весна, месяц май, гусиный перелёт – и начинаются танцы вокруг: «Илья Аронович, давно я в отпуске не был...» – «Что такое?» – «Гуси». – «Сколько нужно?» – «Две недели». Соглашаюсь на десять дней. И ведь уезжают самые справные мужики, необходимые мне на заводе. У них есть лодки, на которых отправляются в Мезенскую губу, там на берегу домики, оттуда – в тундру... Я, конечно, понимаю. Это как ритуал: собрать лодку, в море пойти, пожить среди мужиков нормальной поморской жизнью, пострелять гуся. Без этого он не человек. Но ведь до смертоубийства доходит...

Здесь в Мезени служил один человек, был на хорошем счету. Вдруг в конце апреля заболел один его напарник, второй куда-то уехал. И начальник, человек приезжий, ему говорит: «Эти десять дней ты без смены работаешь». Тот ему: «А гуси?» – «Какие гуси?! Работай». А мезенцы, как и пинежане, да и вообще северяне, люди очень ранимые. Не скажут тебе, мол, катись ты подальше, а затаят обиду. Если ты с ними по душам, то можно решить все проблемы, но если сам не идёшь на контакт, они уйдут в себя: «Этот гад всё равно не поймёт мою нежную мезенскую душу». И вот тот милиционер отработал положенные дни, а когда мужики вернулись с гусиной охоты, горько запил. Ему выговор – а он дальше пьёт. Его понижают в звании – всё равно пьёт. Потом его уволили – и он повесился. Это всё произошло в течение полутора месяцев после гусиной охоты.

– Да... сюжет почти «Утиной охоты» Вампилова, – удивляюсь. – Там герой тоже пытался покончить с собой, но в конце всё же съездил на охоту.

– А мне в связи с этим другая история вспоминается, – не согласился питерец. – Был один человек, который мрачно представлял своё будущее и каждый год говорил: «Хоть бы дожить мне до Пасхи... Хоть бы до Пасхи». А потом ему батюшка сказал: «Слушай, ТАМ тоже будет Пасха». Чего грустить? Радоваться надо: Пасха – она везде. И вообще спокойнее ко всему относиться надо. Здесь это понимаешь... Вы бывали в Каменке, где наш ЛДК стоит?

– На АН-2 туда добирался в 85-м году, – вспоминаю. – Каменка же на другом берегу реки, а здесь, при впадении в Белое море, Мезень такая широкая, что нужно на самолёте перелетать.

– Ну, теперь-то самолётов нету. Только на лодке. Однажды осенью захожу к бывшему директору ЛДК Кондратьеву: «Пётр Владимирович, надо меня в город отправлять, на тот берег». Он сидит за столом, голову поднял и так равнодушно отвечает: «Шуга идёт». Всё! Пока шуга по реке шла, я двое суток в Каменке сидел, нервничал, проклиная всё на свете. А вокруг меня были спокойные люди, сознающие, что не всё нам подвластно. И знаете, это смиряет.

Так что, пока я тут миссионерствую, они тоже меня потихоньку перевоспитывают.

Вечерняя трапеза наша порядком затянулась, но ещё остались вопросы. Как раз по ЛДК – главному мезенскому предприятию. Если восстановится там производство в прежнем объёме, то и Мезенский район начнёт оживать.

– Сейчас на заводе всего 50 работников, – односложно отвечает предприниматель. – Но мы боремся. Проблема с сырьём. Раньше древесину сплавляли по Мезени лесоконторы Лешуконского района и Коми, в которых работали вербованные со всей страны и, частично, местные. Потом лесозаготовку отдали исправительному учреждению. Но власти Лешуконского района решили, что «зона» – источник социальной опасности, и попросили её убрать. Так завод остался без сырья. Пока что перебиваемся поставками с Пинеги, но это малорентабельно – издалека на машинах возят.

В общем, чтобы всё это восстановить, нужны очень большие инвестиции. Мы их пытаемся привлечь одним интересным проектом, который свяжет лесопильное производство с энергетикой района. Сейчас она работает на дорогом топливе – на соляре и угле, который с Воркуты и даже из Казахстана везут, по морю баржами доставляют. А ведь можно перейти на собственное, древесное топливо!

Мы тут всё подсчитали. Леса в Лешуконском районе состоят на 35-40 процентов из деловой древесины, остальное можно использовать как дрова: это берёза, осина и то, что называется «балансы», которые обычно везут на ЦБК. Но ЦБК далеко, поэтому их выгоднее тоже на дрова пустить. Плюс ещё отходы от деловой древесины. Прилично набирается? Всё это пойдёт на отопление, и лесоразработки станут привлекательны по рентабельности.

– Но это же прошлый век – котельные дровами топить, – не понимаем мы с Игорем.

– Нет, это технология ХХI века. Такой опыт уже есть на 25-м лесозаводе в Архангельске. Там на коре и щепках работает ТЭЦ предприятия, а опилок используется для производства древесных гранул. Этот вид топлива архангелогородцы поставляют в Европу, поскольку в России ещё нет рынка сбыта. Между тем топливо экологически чистое, с низким золообразованием: при сжигании тонны гранул остаётся всего 30 кг золы. При этом теплота сгорания тонны гранул соответствует 614 кг каменного угля или 423 кг дизельного топлива. Представляете? Мы ездили в Австрию к потенциальному партнёру – видели всё это своими глазами.

– То есть можно надеяться, что здесь, на Севере, экономика наладится?

– Конечно. Кстати, здесь ещё продолжают работать три очень неплохих рыболовецких колхоза – в Койде, в Долгощелье и в Ручьях, на самом побережье моря. Ещё сюда пришёл «Лукойл», собирается добывать алмазы. Пока что они трудоустроили 30 человек местных – это в основном водители, поскольку других специалистов здесь нет. Мужики, правда, жалуются на дисциплину, наши мезенцы ведь не привыкли к такому: курить за рулём нельзя, из машины выходить до свистка нельзя – в общем, такой «ужасный капитализм». Но ребята за 15 рабочих дней привозят домой по 45 тысяч рублей. По местным меркам это очень хорошо.

Тут я одну закономерность заметил: если что-то где-то оживает, то это сразу сказывается на общем настрое. Вот на днях бывшие жители Каменки, уехавшие в город, решили благоустроить местное кладбище. Сами собрали деньги, купили доски и отремонтировали там мостки. Глядь, в одном из домов Каменки вдруг сформировался ТСЖ (товарищество собственников жилья), чтобы построить мостки вокруг дома. Купили 10 кубов досок и всё сделали. Через пять дней к нам на ЛДК приходят из другого дома: «Мы организовали ПСЖ, продайте нам досок...» И так в течение одного месяца пять домов вдруг образовали ПСЖ, чтобы отремонтировать мостки. Добрый пример тоже бывает заразительным.

– А как ваша семья в Петербурге к мезенским отлучкам относится? Ведь ваш-то дом не здесь? – переводим на бытовую тему.

– У меня жена и двое детей. Командировки получаются недельные, по три-четыре раза в год, но домашние терпят. Романтики в моей жизни мало: прилетел в Архангельск, бегом-бегом в министерство, в агентство, в машину – за восемь часов доехал сюда, утром в районную администрацию, на объекты... Охота, рыбалка – это всё мимо, не успеваю. А ещё распута бывает. Однажды застряли у переправы, и смотрел я с такой тоской на эту прекраснейшую реку, на этот закат, на мезенцев, к которым раньше так романтически относился... И вдруг понял: что-то ушло. Похоже, роман мой с Мезенью закончился, а началась обыденная «семейная жизнь». Просто работа. Хотя здесь – ну с ума сойти, как красиво! Выйдешь на щелью – дух захватывает. Таких видов, мне кажется, нигде нету – такая монументальность! Чуден мир Твой, Господи!

Пока мы внимали Илье Ароновичу, у стола появился Святослав, сын Игоря, и, молча стянув два пирожка, был таков. Успел только бросить через плечо: «Это для девочки... для батюшкиной дочки».

– Вот, первый раз в жизни взял с собой сына в журналистскую командировку, – пояснил Игорь.

– А я тоже сюда сына привозил, – вспомнил питерец. – Приехали мы в Кимжу, когда ещё Одигитриевская церковь неразобранной стояла. Сентябрь, солнце отражается в лужах, собака бежит, коза гуляет, улицы с поморскими домами... Необыкновенно! Морозом пахнет и навозом, животными – свежий такой осенний запах. Стою, не могу надышаться: «Митька, смотри, какая красота!» А он шапкой нос зажал: «Папа, это невозможно. Поехали скорей!»

– Не жалеете, что с Мезенью жизнь связали?

– А куда денешься? Мне здесь так объясняли, – Илья поднял к лицу свои широкие ладони тыльной стороной, составил их вместе: – Вот пальцы: указательный, средний, безымянный и... мезень. Начинаешь в обратную сторону считать – опять упираешься в мезень! Это как два берега одной реки – и мимо никак не промахнёшься!

И то верно. Ведь и мы с Игорем... не промахнулись.

Из дневника Игоря Иванова:

За разговорами мы припозднились. Детям пора было спать, и отец Алексей взялся проводить нас на квартиру, где нам предстояло заночевать. «Там у нас живёт Махмуд из Казахстана, – предупредил батюшка. – Он когда-то крестился, путешествовал по святым местам, обошёл фактически всю Россию, Белоруссию, Украину. У нас вот решил осесть на годик. Индивидуалист, но трудится хорошо...»

Рискуя окончательно оторвать глушитель, я загнал с пустынного Советского проспекта (бывшей Владимирской улицы) во двор священнического дома редакционные «Жигули», и мы отправились – мимо закрытых в этот час ларьков и магазинов.

– Как решились вы ступить на священническую стезю? – спрашиваю у отца Алексея.

– Это история долгая, – отвечает батюшка.

– Ничего, пока идём, успеете рассказать...

– Мой прадед Михаил Яковлевич Жаровов был священником. Служил в деревне на Онеге – 120 км вверх по реке подниматься. В 1927 году он был арестован. Его арестовали красные ещё в 18-м году, но суд посчитал, что он невиновен, и отконвоировали его обратно, переправили через линию фронта. Потом стали отца Михаила подозревать, что раз красные его вернули, то он с ними сотрудничал. И ему пришлось ещё на год удалиться на Соловки – там монастырь был, – и этим самым избежал ареста. И только после закрепления Советской власти он был арестован. Он в Кемеровских лагерях был, и в 38-м году его там же осудили и приговорили к расстрелу за фашистскую агитацию. У меня есть справки о реабилитации.

– А когда вы узнали всё о прадеде?

– Советские годы были, 70-е. Я учился классе в восьмом, и на дне рождения у деда в альбоме нашёл фотографию священника. Сказали, что это прадед, и тогда ещё посмеялись: дескать, может, и ты в семинарию пойдёшь?

Я об этом не задумывался, поступил в медицинскийµ Господь даёт какие-то знаки, но трудно их понять бывает. Запомнилось, как на лекциях профессор Орлов рассказывал нам про ссыльного епископа-врача Луку (Войно-Ясенецкого), который требовал, чтоб в операционной всегда находилась икона, а на операционном поле сначала рисовал йодопироном крест. Потом, после молитвы, делал разрез... На четвёртом курсе ездили мы на экскурсию в Троице-Сергиеву лавру, там впервые удалось побеседовать со священнослужителем. Наши преподаватели пытались его уесть марксизмом-ленинизмом, и он очень легко их доводы разрушил. Это было удивительно для меня... После окончания учёбы я работал врачом-педиатром, потом перешёл на «скорую помощь».

– Врачей «скорой помощи» часто считают людьми циничными, безразлично глядящими на боль и смерть...

– Может, у одних вырабатывается безразличие, но у других просто более здравое отношение к жизни появляется, без ложных слёз.

– Через многие чужие страдания можно к Богу прийти?

Мы идём некоторое время молча, только слышно в совсем не городской тишине, как камушки под ногами хрустят.

– Можно приблизиться, а можно и наоборот – уйти... Проблемы – что телесные, что душевные – схожи чем-то. Когда дух страдает – страдает весь человек. В медицине приходится с душевными и духовными проблемами сталкиваться постоянно...

– А дальше что было? – возвращаю я отца Алексея к его собственной истории.

– На «скорой помощи» я работал между Архангельском и Северодвинском. Читал много. Искал потихоньку смысл жизни, через книги. И как-то попался мне Новый Завет. Дали книгу на одну ночь, и я её прочитал от корки до корки. До сих пор удивляюсь, как смог это сделать, ведь мало что понимал. Потом как-то ехал мимо Сретенского храма в Заостровье – это близ Архангельска – и решил туда зайти: может, что-то объяснят толком. И вот что меня поразило: захожу я в ограду храма, а около крыльца несколько могил, и на одном из надгробных памятников читаю свою фамилию. Отчество – как у прадеда, только его звали Михаилом, а тут – Арсений. Дожидаюсь окончания службы, подхожу к священнику, представляюсь. Он кричит в свечную лавку: «Галина Арсеньевна, тут родственник твой нашёлся!» А она – дочь Арсения Яковлевича, брата моего прадеда. В общем, при храме там и остался я на долгое время. Там крестился, помогал священнику Иоанну Привалову. Скоро я стал понимать, что нельзя удержаться на двух стульях. Надо выбирать: медицина или служение Богу. Пошёл к владыке, написал прошение. Но ещё полгода колебался, пока меня духовник прямо не спросил: «Когда к нам?» Тогда я подал заявление об уходе и ещё несколько месяцев пономарил, пока своей очереди не дождался. В феврале 2000-го меня владыка Тихон рукоположил во диакона, и пять лет я служил в храме Всех святых в Архангельске. А потом вот сюда – священником. Вот, собственно...

– Не такая уж долгая история оказалась, – замечаю отцу Алексею.

– Как раз на дорогу нам хватило: вот и дом, нам сюда, на второй этаж...

(Продолжение следует)

назад

вперед

---

На глав. страницу | Оглавление выпуска | О свт.Стефане | О редакции | Архив | Форум | Гостевая книга