Повесть о шляхтиче Александре, написанная потомком поляков Владимиром Яцкевичем из Вологды

В нынешнем году мы отмечаем 400-летие окончания Русской Смуты и освобождения Москвы от польско-литовских захватчиков. Свою короткую повесть об этом я написал на основе исторического материала. Теми событиями я интересуюсь давно, это связано с моими далёкими предками-поляками...

Александр вложил палаш в ножны и слез с коня. Достал из кармана часы, открыл золотую луковицу, посмотрел время. На сегодня хватит – он почти три часа без отдыха носился верхом по полю, протыкая соломенные чучела и срубая укреплённые на них вешки. Руки и спина гудели от усталости. Он подозвал слугу, который менял вешки:

Александр шёл к дому, ступая по опавшей листве и с наслаждением разминая онемевшие ноги. Ему было 19 лет, он был среднего роста, с густой шевелюрой русых волос и неподатливым хохолком на макушке, с пробивающимися светлыми усиками. Высокий лоб и надменное выражение лица указывали на то, что этот юноша принадлежит к шляхетскому роду. Он был старшим сыном пана Казимира Лозицкого и готовился поступить волонтёром в войско, которое сам король польский и великий князь литовский Сигизмунд поведёт в Московию, чтобы посадить на трон своего сына Владислава.

«И правильно, – думал Александр, – этот трон давно уже пуст. Не считать же царём самозванца Василия Шуйского. Да и самого царства московского уже не существует; есть бескрайние земли, на которых обитают забытые Богом народы – русские, казаки, татары, ещё не оправившиеся после жестокого правления царя Иоанна. Эти народы мы покорим, как испанцы покорили ацтеков в Америке, а их земли присоединим к себе, и будет Речь Посполитая самой великой и сильной державой в мире. Честь и славу – вот что он, Александр, идёт искать в этом походе, а их шляхтич может найти только на войне. И богатств, говорят, в этой стране немерено: золото, драгоценности, пушнина. Можно из похода вернуться богатым, купить поместье где-нибудь под Краковом, а не в этом захолустье, найти хорошую невесту… А с московитами церемониться нечего. Отец говорил, что они схизматики, не знающие истинной христианской веры, народ дикий, варвары. Законного наследника Димитрия сначала в Москве встречали с восторгом, повенчали на царство, а через год убили, да ещё над телом надругались. И царицу Марину Мнишек едва не убили, теперь томится в плену. И многих гостей, что приехали из Польши вместе с Мариной на её свадьбу, которых убили, а которых держат в плену».

Александр замедлил шаг. Впереди была развилка дорог, одна из которых шла к деревне, где жила его коханка Агнешка. Нет, сегодня он туда не пойдёт: во-первых, устал, во-вторых, предстоит серьёзный разговор с отцом.

Отца он увидел во дворе, тот, видно, недавно откуда-то вернулся. Отец был старый воин, ходивший в походы ещё со Стефаном Баторием. Из этих победных походов он привёз славу доблестного рубаки, две телеги добра и два серьёзных увечья. С тех пор он сильно хромал и не мог согнуть пальцы на левой руке.

– Отец, – сказал Александр, – хватит мне учиться. Отпускай меня в войско.

– Ты бы меньше по девкам таскался. Не готов ты ещё воевать. Я сегодня видел тебя на поле, когда мимо проезжал. В седле держишься хорошо, а с левой руки рубишь слабо.

Он подошёл к сыну, потрогал его плечи, потом мышцы на обеих руках, с сомнением покачал головой.

– А главное, ты пока в сабельном поединке слаб, защиту от удара плохо держишь. Сегодня после обеда и займёмся этим. А спешить тебе некуда. Я сегодня у пана Залеского узнал, что войско выйдет в конце сентября, не раньше чем через три недели. И пойдёт оно на Смоленск, значит, мимо нас будет идти.

– Ты, отец, всё на сабли уповаешь, а ведь на дворе уже 17-й век. Ты же видел нынешнее пороховое оружие – какие сейчас появились мушкеты, пистолеты. Вот смотри, я купил в местечке.

Александр расстегнул висящую на поясе кобуру, достал двуствольный пистолет, взвёл курок, прицелился в кувшин, стоящий у забора, и выстрелил. Полетели осколки, стая ворон взметнулась с деревьев, залаяли собаки, на двор из дома выбежали люди. Отец закашлялся от дыма.

– Твоей пистолей только ворон пугать. Хороший доспех она не пробьёт. Ну, выстрелил ты раз, другой, а потом что? Убегать? И мушкет тоже: раз выстрелил, а пока перезарядишь, тебя изрубят в капусту. Ну а пушки нужны только при осаде крепостей. Нет, сынок, и через сто лет люди будут убивать друг друга клинками.

После обеда взяли учебные сабли, надели кожаные доспехи и пошли на двор. Владеть саблей Александра учили с детства. Как только мать научила его держать в руках ложку, отец вручил ему маленькую сабельку. Мать рано умерла, оставив его пятилетним; сестре тогда было три года, а брат только что родился. Александр помнил, как он сидел у матери на коленях в сумерках храма и как она, нежно обнимая его, шептала молитву.

Отец воспитывал сыновей сурово, готовил из них воинов. Последнее время Александр учился сабельному бою у Янки, и тот его хвалил. Янка был опытным воином, пять лет назад он пошёл в поход с войском наследника российского престола Димитрия, сражался против войск Бориса Годунова под Черниговом, под Новгород-Северским, не раз отличался в конных атаках, побывал в Москве и, чудом уцелев после убийства Димитрия и кровавого Московского бунта, вернулся домой. У запорожских казаков он научился хитрым сабельным приёмам и обучил этому Александра.

Как всегда, смотреть на сабельный поединок собрался народ: родня, дворовые. В этот раз отец отогнал всех подальше, на крыльцо. «Нападай», – сказал он Александру. Сам он стоял как столб: изувеченная нога не позволяла ему двигаться, но пробить его оборону Александр не мог. Войдя в азарт, он с молодым задором рубил сверху, справа, слева, пытался колоть, но везде его клинок натыкался на отцовский. Непрерывный звон железа оглашал округу. Вдруг его сабля вырвалась из рук и отлетела далеко в сторону. На крыльце раздались крики восторга. Александр стоял растерянный.

– Вот этому я тебя хочу научить, – сказал отец. – Смотри, вражий клинок надо поймать на эфес, вот так, и сразу сильно повернуть. Ну-ка, попробуй. Сначала делаем медленно.

Урок длился долго, но Александр так и не смог выбить саблю из отцовской руки.

– Ничего, сынок, неделю-другую поучишься и одолеешь этот приём. Рубись пока с Янкой.

За ужином сидели вчетвером: отец, Александр, младший брат и Янка. Семнадцатилетняя Гелена недавно вышла замуж и уехала в Вильно. Отец наставлял:

– В сабельной схватке против поляка никто не устоит, разве что другой поляк или тот, кто поляком обучен. Но московиты воины стойкие. Артиллерия у них добрая. Вот полководцев хороших у них нет, всех царь Иоанн изничтожил. Нет у них таких, как наш гетман Жолкевский или как был наш король Стефан… Да, славно мы с ним гнали московитов из Ливонии.

Он задумался, погладил свою изуродованную руку и продолжал:

– А всё-таки бьются они крепко, в ярость входят. Особенно хороши с алебардами.

– Это так, – подтвердил Янка. – От алебарды только щит спасёт, но его надо подставлять не прямо, а косо, чтобы удар пришёлся вскользь, а то щит разрубит или рука занемеет. Ну а как удар отбил, сразу рази его клинком, пока другой раз не замахнулся.

– Вот завтра с утра вдвоём этим и займитесь, – сказал отец. – Ты, Янка, алебарду найди тупую и сначала бей вполсилы, а уж когда пообвыкнет, тогда руби вовсю. Или вот что: пусть сначала Стасик алебардой поработает.

В конце сентября 1609 года Александр покидал родительский дом. Он ехал верхом, одетый по-походному, следом за ним ехал верный Янка. Оружие, доспехи, а также провизию и походную утварь вёз на телеге ещё один слуга. Отец провожал до развилки, крепко обнял на прощанье. «Береги честь нашего рода», – сказал он, и Александр впервые увидел на его лице слезу. Дорога лежала на Оршу, куда вот-вот должно было подойти войско короля Сигизмунда, чтобы следовать дальше, на Смоленск.

Прошло ровно три года с тех пор, как Александр покинул родной дом. За это время он досыта хлебнул походной жизни, узнал страшный, кровавый лик войны, не раз убивал людей и сам бывал на краю гибели, дважды был ранен. Теперь судьба забросила его в северный русский город, где церквей было едва ли не больше, чем домов. Был конец сентября 1612 года, пасмурный день подходил к концу. Александр стоял в карауле возле дома, где расположился его отряд, и смотрел на небольшую речку, что текла к городу и там, у городских стен, впадала в большую судоходную реку. Быстрое течение тёмной воды несло опавшие жёлто-красные листья, и так же, как листья, мелькали в памяти те события, что привели его сюда.

Сначала была долгая осада Смоленска. Гусарская конница, двенадцать тысяч отборных всадников, в числе которых был Александр, бездействовала, если не считать разъездов по окрестностям и коротких стычек с отрядами, иногда выходившими из крепости. Хорошо укреплённую крепость штурмовала немецкая и литовская пехота, а польские гусары в это время стояли вне досягаемости крепостных пушек, ожидая, когда можно будет ворваться в город. Но, отбивая штурм за штурмом, город держался.

Прошла долгая зима, и только в июне разыгралось большое сражение. Из Москвы на помощь Смоленску пришла огромная рать под началом Димитрия Шуйского, брат которого Василий сидел на Московском троне. Вот тогда конница показала себя.

Каждый польский гусар вооружён пикой, палашом, саблей, пистолетами, покрыт стальными латами, на голове у него шлем с гребнем, у некоторых за спиной крылья с орлиными перьями. У коней стальные нагрудники и налобники, попоны, неуязвимые для стрел.

Вся эта сверкающая сталью конница широким фронтом помчалась на московское войско, не дав ему развернуться и построиться, смяла его и обратила в бегство. Разгром был полный, взяли множество трофеев, среди них карету, меч, шлем и булаву самого Димитрия Шуйского. Эта битва под Клушиным сломила московитов. Вскоре они свергли своего царя Василия, присягнули королевичу Владиславу, пустили в Москву польско-литовское войско.

Удивительно, но Смоленск почему-то не сдавался. А ведь смоленскому воеводе Михаилу Шеину привезли грамоту от семи главных бояр московских с повелением признать царём Владислава и прекратить сопротивление. Нет, не послушался, сказал, что нет подписи патриарха Гермогена.

Осада дорого давалась королевскому войску, оно потеряло более половины своей пехоты. На штурм стали посылать и гусар, и Александр ещё целый год осваивал непростую науку взятия крепостей. Только в июне 1611 года город пал. Измождённые голодом, его последние защитники не пожелали сдаться, они заперлись в подвале собора, подожгли пороховой запас и погибли под руинами. Александр не понимал этих странных русских. Ещё больше он удивился, когда узнал, что московская чернь не подчиняется своим боярам: не хочет признавать Владислава своим царём. Отец говорил, что без царя московиты – это стадо баранов, а они умудрились создать огромное ополчение, осадили польский гарнизон, засевший в Китай-городе, и в августе 1612 года вышли навстречу королевским войскам, идущим к Москве. У них было два ополчения: одно возглавлял князь Трубецкой, другое – князь Пожарский. Князья не ладили друг с другом, и гетман Ходкевич рассчитывал разделаться с ними по очереди. Но они ударили вместе. Если бы войско возглавлял не Ходкевич, а герой Клушинского сражения гетман Жолкевский, то всё могло бы быть иначе. Но Жолкевский, не поладив с королём Сигизмундом, отбыл в Литву.

Тяжело вспоминать об этой битве, в которой московиты вышли победителями. Александр был на волосок от гибели: конь под ним рухнул с перебитой ногой, а пока он пытался освободиться из-под конского крупа, над ним замахнулся секирой здоровенный бородатый детина. Спас его верный друг Янка, который принял удар на себя и пал зарубленный: не помогли ни щит, ни кольчуга. За это мгновенье Александр успел достать пистолет и сразил бородача, замахнувшегося ещё раз.

Разгромленное войско так и не смогло собраться вместе. Ходкевича никто не слушал, часть воинов небольшими отрядами разбрелась вокруг Москвы. Осаждённый польский гарнизон остался умирать от голода. Появился Лукаш Песоцкий – гусарский полковник, которому удалось выбраться из осады. Он тайно, в кругу своих друзей, рассказывал, что сам присутствовал на допросе боярина, который признался, что царская казна и множество драгоценностей были вывезены из Москвы на хранение в город, называемый Вологда. Песоцкий собирал отряд, чтобы пойти в этот северный город. Нашёлся человек по имени Мирон, знавший те места. Сам русский, он давно служил польской короне и взялся быть проводником. Пригласили в этот отряд и Александра, и он, обедневший за последнее время так, что не имел ни хорошей одежды, ни доброго коня, согласился.

Почуяв добычу, с ними двинулся на север и отряд запорожских казаков, около сотни сабель. Когда-то запорожцы присягнули королю Сигизмунду, но теперь они не признавали никакой власти, кроме своего казачьего круга. Это были сущие разбойники, способные на всё. Но отвязаться от них было невозможно.

К Вологде подошли тёмной осенней ночью 22 сентября, беспрепятственно прошли укрепления, обнаружили, что главные ворота не заперты, и спокойно вошли в город. Только тогда на башнях и стенах всполошились стражники, но их было немного и с ними разделались быстро. Вообще ратных людей в городе было мало: все ушли в ополчение под Москву. Плохо было то, что главных людей в городе взять в плен не удалось. Воевода Иван Одоевский успел убежать, а второй воевода Григорий Долгоруков живым не дался. Он с челядью засел в своём доме, как в крепости, бился отчаянно и был убит из мушкета. Удалось пленить дъяка Истому Карташёва и епископа Сильвестра.

За первого взялись казаки, стали выпытывать, где спрятаны сокровища, но старик всех перехитрил: сразу же отдал Богу душу, не сказав ни слова. С епископом поляки решили обойтись осторожнее, брали испугом: водили его якобы на казнь, надевали петлю на шею, потом возвращали назад в темницу. Так проделывали несколько раз. Но и здесь ничего не добились.

– Оставьте его, – махнул рукой Песоцкий, – эти русские упрямы, как бараны. С их патриархом Гермогеном мы тоже бились в кремле Московском, чтобы он подписал грамоту о признании царём Владислава. И по-хорошему с ним, и по-всякому. Так и не подписал, схизматик проклятый.

Допрашивали и других служилых людей, но никто о сокровищах не знал или умел хранить тайну. Узнали лишь, что недалеко от города есть богатый монастырь, и собирались туда пойти.

За те три дня, что они были в городе, разграбили всё дочиста, не пропустили ни одного дома, кроме самых захудалых лачуг. Из церквей выносили всё, что было ценного, а сами здания поджигали. Оставшиеся в живых жители разбежались по окрестностям.

Начало темнеть, от реки тянуло сыростью. Александр завязал накинутый на кафтан кожаный плащ, надел на голову капюшон, посмотрел на часы. Через час его должны сменить и он пойдёт в дом, где отдыхают его друзья-шляхтичи, главная часть польского отряда. Пришлось обосноваться здесь, в посаде: в самом городе не прекращались пожары. В этом большом рубленом доме весело трещит дровами печь и его ждёт сытный ужин с хорошим вином, запасы которого нашлись в погребах воеводы. Видно, эти запасы пришлись по вкусу его товарищам: из дома доносились весёлые крики, нестройное пение. Александру надоели эти попойки, которые начинались гусарской бравадой, дурацкими шутками и нередко заканчивались дракой и дуэлью. Шляхетская спесь неискоренима, но среди воинов разгромленного войска она кажется смешной. Впрочем, никто в отряде Александра не считал себя побеждённым. Они находились в стране, где законный государь – Владислав Сигизмундович, и они, его воины, заставят здешний народ признать это.

За время военного похода Александр изменил своё мнение о русских. Теперь он не считал их варварами. Разве варвары способны создавать такие храмы? Он посмотрел на возвышающуюся вдали громаду Софийского собора. А огромная библиотека в архиерейском доме? Удивило и множество торговых судов на реке, и портовые склады, набитые товарами: железом, льном, полотном, кожами, зерном, вяленой рыбой и всякой всячиной. А вот царской казны, скорее всего, здесь нет. А раз так, то надо поворачивать назад, а не грабить церкви и дома простых людей.

Хотя люди здесь живут странные. Вон в том маленьком бревенчатом домике, что стоит неподалёку, живёт, как он узнал от проводника Мирона, монах, который приковал себя цепью к стене и никогда не выходит на свет.

Сегодня днём Александр с Мироном из любопытства заглянули в эту келью и увидели старика с длинной седой бородой, сидящего у столика с книгой в руках. Перед ним горела свеча, освещая висящие на стене иконы. Присмотревшись, они увидели, что старик опоясан цепью, один конец которой прикреплён к потолочной балке. Потолок был низкий, так что пришлось стоять нагнувшись. На земляном полу лежала рогожа. Мирон перекрестился на иконы, но старик смотрел только на Александра, смотрел пристально, не отрываясь. Вдруг он встал, гремя цепями, и, показывая пальцем на Александра, стал тихо и медленно говорить: «Не убоишися от страха нощного, от стрелы, летящия во дни…» Многие русские слова были похожи на польские, и Александр немного понимал русскую речь. Ему стало не по себе. «Пойдём отсюда», – сказал он Мирону. Когда они вышли из кельи, он спросил:

– Не знаю. Молитва есть такая. Может быть, он предсказание какое делал.

– Да, – ответил Мирон, – такие никого не боятся.

Сейчас, стоя на своём посту и вспоминая о встрече с затворником, Александр вновь ощутил какую-то тревогу. Вдруг он увидел девушку, стремительно бежавшую вдоль берега реки, и двух казаков, которые гнались за ней, с руганью перепрыгивая через топкие места. Они догнали её, схватили за руки и потащили. Девушка была совсем юной, она истошно кричала тонким голоском. Её ноги и подол сарафана волочились по траве. «А если бы мою сестру так тащили...» – подумал Александр. «Эй, оставьте девку!» – крикнул он. Его не услышали, и он прокричал это ещё раз изо всех сил. Казаки посмотрели в его сторону: «Иди, пан, спать, не лезь не в свои дела».

– Я говорю, оставьте девку, – в третий раз крикнул он и направился к ним, сбрасывая на ходу плащ и вынимая саблю из ножен. Умом он понимал, что ввязывается в опасное дело – у живого казака добычу не отнимешь, – но врождённый инстинкт оказался сильнее рассудка. Тот казак, что был поздоровее, шагнул ему навстречу с обнажённой саблей, другой остался держать девушку.

С первых же ударов Александр понял, что имеет дело с опытным рубакой. Тот тоже увидел, что перед ним не новичок, и стал хитрить. «Знаем мы ваши казацкие штучки», – Александр с благодарностью вспомнил Янку. А вот где пригодилась отцовская наука: ему удалось выбить саблю из рук казака. Тот бросился её поднимать, но Александр подставил ему подножку, так что он растянулся на земле. Александр тут же подскочил к нему и крепко ударил эфесом по бритой голове. Тот сразу обмяк. «Не скоро прочухается», – подумал Александр и, не теряя ни секунды, побежал к другому казаку. Тот выпустил девушку и бросился наутёк. Так же стремительно, только в другую сторону, помчалась и девушка. Александр посмотрел, как она исчезла за деревьями, вложил саблю в ножны и не спеша двинулся назад на свой пост. И тут последовал сильный удар в спину, от которого он едва не упал. В глазах всё поплыло, нарастала боль, рукой он нашарил на спине пониже правой лопатки хвост короткой толстой стрелы, пробившей кольчугу. «Арбалет», – подумал он и провалился в темноту …

Он очнулся и обнаружил, что лежит ничком на голых досках и что спину его как будто рвут на части. От нестерпимой боли он застонал. Будто сквозь вату он услышал, как мужской голос что-то говорил по-русски. Отдельные обрывки фраз доходили до его сознания: «Стрелу я достал... Выживет или нет, не знаю... Дайте побольше опия». Его перевернули на спину и, придерживая за плечи, поили из кружки. Женский голос говорил: «Пей, родимый, пей». Боль стала уменьшаться, и он снова погрузился в беспамятство и даже не почувствовал, как его страшную кровоточащую рану прижгли калёным железом.

Он вновь очнулся, чувствуя сильный жар во всём теле. У его кровати сидела девушка и обтирала мокрой тряпкой его лицо, шею, грудь. Эти прикосновения давали коже желанную прохладу. В слабом свете свечи он различил каменные стены, низкий потолок.

– Ты в Вологде, в доме купца Петра Клементьева. Вернее, в подвале. Дом сгорел, да и город весь почти сгорел.

– Ты спас Матрёну, она мне рассказала. Мы с матерью тебя нашли в кустах у реки. Литовские люди из Вологды бежали, теперь к нам пришли с Белоозера ратники. Ихний лекарь Трифон стрелу из тебя вытащил.

Девушка дала ему пить горького отвару, укрыла овчиной. Он лежал, тяжело дыша, и чувствовал, что умирает. Мерцание свечи рождало на стенах чудовищ, которые, казалось, окружают его, подступая всё ближе и ближе. Он пытался молиться, но сознание его путалось, временами он впадал в забытьё. Привиделось жуткое: великан, обросший шерстью, с отвратительной звериной мордой, уверенно приближался к Александру, из открытой пасти шёл дым. Сомнений не было: это был сам дьявол. Александр пятился, но расстояние между ними сокращалось. Ужас неотвратимой гибели охватил Александра. Вдруг явилась спасительная мысль: крест и молитва – только они могут спасти его. Он с большим трудом онемевшей рукой перекрестился и стал повторять: «Господи, помилуй!» Великан замедлил ход, но продолжал наступать. Александр хотел привычно выхватить из-за пояса саблю, но в руке у него оказался медный крест. Он стал осенять чудовище крестом, пока оно со злобным стоном не провалилось под землю. Александр взглянул на своё победное оружие – это был восьмиконечный православный крест.

Он пришёл в себя, но ужасное видение стояло перед глазами, а рука, казалось, всё ещё сжимает крест. Он вспомнил те слова, что сказал ему старец: «Не убоишися от страха нощного, от стрелы, летящия во дни», и постепенно успокоился.

С этого момента он почувствовал себя лучше и с помощью Анны – так звали девушку, которая за ним ухаживала, – стал поправляться. Вскоре он сам смог выйти из подвала на улицу. Когда глаза его, привыкшие к темноте, стали различать окружающее, он увидел страшную картину сгоревшего города. Стоявшая рядом Анна сказала: «Мы только недавно закончили хоронить убитых». Александр опустил голову. «Я не забив ту никого», – сказал он. Это было правдой: ему приходилось убивать людей только в сражениях.

Сейчас он впервые разглядел Анну. Это была стройная русоволосая девушка с большими серыми глазами, своим обликом напомнившая Александру его мать. Она была дочерью вологодского купца, ушедшего в ополчение под Москву.

Подошла мать Анны – высокая женщина с измождённым скорбным лицом.

– Похоронили отца Галактиона, – сказала она дочери. – Три дня, бедный, мучился, весь израненный. Вот ведь что злодеи наделали. Люди плакали. Отпевал сам владыка Сильвестр. Сказал, что великий подвижник и прозорливец отошёл ко Господу.

Они с Анной стали говорить о покойном, и Александр понял, что речь идёт о том затворнике, который предсказал ему, что с ним произойдёт. Юноша был в недоумении: «Кому надо было убивать Божьего человека?» Он не мог допустить мысли, что это сделал кто-то из его соотечественников. «Скорее всего, здесь руку приложили казаки», – думал он. Наконец мать Анны обернулась к нему.

– Александр, матушка. По-гречески это значит «защитник людей».

– Ну что, защитник людей и гроза казаков, вижу, ты уже на ногах, хоть и пошатываешься. Поехали с нами в Кириллов монастырь. Там мужнин брат обещает нас приютить.

Александр стоял, опираясь на каменную стену своего пристанища. Эти милосердные женщины поставили его на ноги, дали ему хорошую одежду. Ему ничего не оставалось, как согласиться.

Анна на минуту отошла и, вернувшись, протянула Александру его саблю вместе с кожаной портупеей. Обрадованный, он тут же надел оружие на себя, потом поцеловал Анне руку и сказал: «Естем ваш верны рыцеж». Она грустно улыбнулась ему в ответ.

Поехали вместе с отрядом белозерского воеводы Григория Образцова, возвращавшегося в Белоозеро. Часть ратников осталась в Вологде для защиты города. Обоз шёл долго по раскисшей дороге. Александр, ещё слабый, лежал на телеге, укрытый овчиной, и глядел в серое осеннее небо, раздумывая, как ему жить дальше. Допустим, он выздоровеет, что тогда? Ехать в войско короля Сигизмунда и продолжать военную жизнь? Что-то не тянуло его на прежнюю службу. Скребло на душе от обиды на своих, что бросили его, раненого, хотя умом он понимал, что, отступая в спешке из города, они могли его просто не найти. Так что же, вернуться домой к отцу и жить с вечным укором невыполненного долга? Или остаться в этой семье, которой он обязан жизнью и где к нему так хорошо относятся? Даже самому себе он ещё не хотел признаться, что к сероглазой красавице он чувствовал нечто большее, чем благодарность.

Он задремал и во сне увидел скачущего на коне всадника в сверкающих доспехах, с поднятой саблей в одной руке и с пикой наперевес – в другой. Зрелище казалось красивым, но, когда всадник приблизился, стало видно, что клинок весь в крови, на конце пики надета человеческая голова, а в поле, по которому скакал конь, лежат окровавленные трупы. Вдруг шлем всадника откинулся, и Александр узнал самого себя. Да, это было его лицо, но искажённые яростью глаза и открытый в крике рот придавали ему отвратительное выражение.

«Вот она, война, – подумал Александр, проснувшись, – издалека привлекательная, а вблизи – ужасная. А ведь я ничему другому не научен, кроме как воевать».

Александр и его спасительницы поселились в доме купца-коннозаводчика Василия Клементьева. Дом стоял в слободе вблизи Кириллова монастыря, огромные размеры которого, мощь и высота стен поразили юношу...

назад

вперед

КИЧЛИВЫЙ ЛЯХ ИЛЬ ВЕРНЫЙ РОСС...

На глав. страницу | Оглавление выпуска | О свт.Стефане | О редакции | Архив | Форум | Гостевая книга