ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС

происходит главное – спасение души. Так считает писательница-реалист

В конце лета исполнилось три года, как на страницах нашей газеты начала печататься Ольга Рожнёва. Судя по откликам, её душевные рассказы сразу же пришлись по сердцу читателям. Публикации в «Вере» стали перепечатывать ведущие православные интернет-ресурсы, и произведения писательницы теперь любимы в России и за рубежом. Недавно в московском издательстве вышла уже вторая её книга. Пожалуй, наступило время читателям «Веры» познакомиться поближе с любимым автором.

– Ольга, ваш первый вышедший у нас рассказ, кажется, назывался очень просто – Про пирожки («Вера», № 592). Помните, как его написали?

– Да, он был из серии «Истории, рассказанные у монастырского киоска». Я несла послушание в Оптиной Пустыни и поделилась впечатлениями от него. Только это вторая была публикация, а первая – рассказ Злая Даниловна, он напечатан в № 589.

– Вот видите! Уже и забывать начал, так давно вы с нами.

– Первый рассказ мне очень памятен. Я целый день трудилась на послушании в Оптиной Пустыни, а поздним вечером, когда в келье монастырской гостиницы все трудницы уже спали, выходила в коридор, чтобы никому не мешать, садилась на ступеньки лестницы и в полутьме на стареньком ноутбуке печатала про Даниловну. Я много лет по выходным дням трудилась в храме Всех Святых в Пермском крае, работала за свечным ящиком, пела на клиросе. Встречалась с разными людьми и об одном таком человеке написала… На самом деле читатели в конце рассказа понимают, что Даниловна совсем не злая, а, наоборот, очень добрая.

– Почему именно в «Веру» послали? До этого ваши рассказы, насколько помню, появлялись на сайте начинающих православных писателей.

– Очень люблю «Веру»-«Эском»! Чудесная газета! Горжусь тем, что пишу для её читателей.

– Между тем они знают вас лишь по рассказам о других людях, о себе же почти ничего не пишете.

– Каждый пишет, как он дышит. Наверное, личность автора всё равно проявляется в его рассказах.

– Всё же давайте как бы заново познакомимся. Начнём с того, что вы с Русского Севера?

– Да, я родом из Нижнего Тагила, но много лет жила в Пермском крае.

– Любили путешествовать по Северу? Что самое яркое запомнилось?

– В годы юности ходила в походы с туристами-водниками, сплавлялись по рекам Урала. Первой рекой была Чусовая. И я увидела своими глазами всю красоту этой дивной уральской реки. Позднее были Вильва, Койва, Вижай, Сылва и другие реки. Коренные жители этих мест называют воду – «ва», отсюда названия рек: «тихая вода», «прозрачная вода», «бурная вода» и так далее.

– У нас в Коми такие же названия: у коми и коми-пермяков один язык.

– Имена рек звучали для меня очень музыкально и загадочно. А какие это были сплавы! Чувство дружбы, единой команды, взаимопомощи и взаимовыручки. Рыцарское отношение юношей к девушкам. Ещё я подружилась со спелеологами. Мы облазили большинство пещер Урала: Геологов-2, Дивью, Кизеловскую, Медвежью, Дружбу и другие. У меня появились свой комбинезон, каска, фонарик, который прикреплялся к каске. Пещеры были грязные, и вылезали мы из них чумазые, но довольные собой, преодолев очередной «шкуродёр» – узкий лаз. Природа у нас очень интересная – и под землёй, и на земле.

А однажды я прочитала объявление о наборе студентов в геологическую партию на летний сезон. И вот нас забросили на вертолёте в тайгу Северного Урала.

– Наша редакция не раз ездила на Приполярный Урал к Поклонному кресту, с верхушек гор видели Зауралье. Такие просторы...

– Ещё бы! Только мы были чуть южнее, горы там не такие высокие. Но просторы – да, тайга кругом, до ближайшего населённого пункта километров пятьдесят. В нашу партию входил только один профессиональный геолог – наш шеф Толя. Ещё были два студента-геолога – Света и Лёня. И мы с подружкой и однокурсницей Раей. Рая после этого путешествия, кстати, перевелась на геологический факультет на курс ниже. Я тоже об этом подумывала. Но не решилась.

У меня сохранился дневник той экспедиции, могу зачитать...

«Как описать красоту девственной тайги?! Множество птиц и маленьких птах, большого и мелкого зверья. Тайга живая. Она живёт и дышит. Поёт и чирикает, свистит и шумит. А чистейшая вода в ручьях, от которой так сладко ломит зубы в жару! А ягоды и грибы! Мы собирали спелую чернику в большие кружки и добавляли сгущёнку. И ели эту вкуснятину ложками, запивая крепким чаем, пахнущим костром. Шеф стрелял глухарей, и я готовила их в котелке с клюквой и брусникой. Мясо было немного твердоватым, но ароматным.

Идти по тайге тяжело: перелезаешь через корни деревьев, через заросли травы и кустарников. Иногда шеф отправлял нас с Раей вдвоём вдоль по окружающим лагерь речушкам. И мы набирали песок со дна речек в лоток и промывали его долго в ледяной воде. Уходили довольно далеко от лагеря, и Толя давал нам с собой ракетницу и компас. Я никогда не могла запомнить направление. Шеф называл это «женским топографическим кретинизмом». Он говорил, что в древности мужчины ходили на охоту далеко от дома, а женщины сидели дома и ждали своих кормильцев. Поэтому у них плохая ориентация на местности. Говорил он это очень важно.

Один раз мы ушли из лагеря к самой высокой точке Северного Урала – горе Конжаковский Камень. И несколько дней жили в охотничьей избушке. Были удивлены, когда нашли в пустой избушке припасы. Шеф объяснил, что последний, кто ночует в избушке, всегда оставляет для новых постояльцев спички, соль, консервы, сухари».

– Вот это мне тогда врезалось в память. Всё-таки наши северные люди особенные, без взаимовыручки никак. Однажды я осталась в той избушке готовить обед, а ребята на маршрут ушли. И вот потом записала в дневник:

«Дело шло к вечеру. Ребятам пора было вернуться. Я уже приготовила еду, принесла воды, насобирала ягод. И ходила вокруг избушки кругами в ожидании. Внезапно небо стало темнеть на глазах. Началась сильная гроза. Я залезла на нары в избушке и сидела, сжавшись в комочек. А снаружи бушевала стихия. Избушка скрипела, трещала. И я чувствовала себя Элли из детской сказки. Только вместо Тотошки со мной Кидус и Карус. Внезапно щенки начали скулить и лезть ко мне на нары. Это было очень странно, потому что они обычно держались дерзко и лаяли на всех птичек и мелких зверюшек. Снаружи послышались тяжёлые шаги. Кто-то ходил вокруг избушки. Собаки скулили.

Я взяла в руки ракетницу, которую обычно оставлял мне шеф, чуть приоткрыла дверь и выглянула. Лучше бы я этого не делала. При вспышке молнии увидела почти рядом с собой здорового медведя с раскрытой пастью. Закрыла дверь. Вернулась на нары. И сидела на них – не знаю, сколько времени. Помню, что одной рукой обнимала и гладила обоих щенков, а вторая рука с заряженной ракетницей была наставлена на дверь. Когда дверь открылась, я чудом удержалась от того, чтобы не нажать на курок. На пороге стояли продрогшие и лязгающие зубами мои бродяги-геологи. Они заблудились и плутали. Такое бывает в тайге даже с опытными людьми – типа Толика.

Шеф медленно, почти на цыпочках подошёл ко мне. Он ласково уговаривал меня: "Олечка, солнышко, ты ракетницу-то отдай! Ну, отдай, а? Давай сюда ракетницу, тебе говорю!" А я бы рада отдать, но рука вцепилась в неё намертво. И бедному шефу пришлось разгибать мне пальцы по одному, чтобы достать оружие из ладони. Потом, согревшись и наевшись, после третьей кружки чая, все начали смеяться. "Оль, у тебя такой вид был угрожающий: дескать, враг не пройдёт. Если бы медведь сюда зашёл, он бы точно тут же развернулся обратно!" – говорили ребята...»

– Ну, готовый рассказ! То есть вы ещё студенткой писать начали?

– Гораздо раньше. Сохранился ещё детский дневник, там есть такой грустный, но забавный эпизод, записанный в школе:

«Дыхание перехватывает от слёз. Это что, я? Ребёнок, забившийся под кровать? Маленькая девочка. Очень худенькая. Под глазами синяки. В детстве я сильно болела и не ходила в садик. Потому что не вылезала из больницы. Из-под кровати меня пытается достать толстая тётка в белом халате. Я просилась к маме и, видимо, надоела ей, потому что мне было убедительно сказано басом: "Твоя мама оставила тебя здесь навсегда. Она больше никогда не придёт за тобой". До сих пор помню чувство леденящего ужаса и одиночества. За мной больше не придут. И я навсегда останусь здесь, в этой холодной палате, окна которой закрашены отчего-то в ядовито-синий цвет, на этой железной скрипучей кровати. Совсем одна. Без своего медвежонка. Без своего потёртого чемоданчика, полного сокровищ. Без мамы.

Разгневанная тётка с трудом забирается под кровать. Мне нужно ставить капельницу, а достать меня оттуда – всё равно что поймать мышонка. Тонкие ручонки выскальзывают из её потной пятерни. Наконец меня ухитряются схватить за длинные волосы...»

Позже мама рассказывала, что я перенесла четыре операции. Тогда мне шёл четвёртый год. Врачи говорили родителям, что сомневаются, буду ли я вообще жить. Их прогноз мог бы оправдаться, если бы не мои неродные дед Ваня и его мама, моя прабабушка Ульяна. Их я поминаю в молитвах каждый день. Прабабушка меня любила и не собиралась отпускать на тот свет, тем более что дитя было некрещёным. Разыгрался целый детектив. Как мне позднее рассказывали, дед и прабабушка у врачей выпросили меня, чтобы погулять. Ходить я уже не могла. Мои спасители попросту выкрали меня из больницы, лихо перетащив через забор.

Прабабушка сразу же понесла меня в церковь и окрестила. Смутно помню купель. Видимо, была чуть живой, потому что воспоминания зыбкие, на грани. Где-то рядом уже был другой мир, в который прабабка меня не отпустила. Она была глубоко и искренне верующим человеком. После крещения неожиданно я стала поправляться. Справка о крещении долго хранилась у меня в коробочке детских сокровищ, в ней значилась синими чернилами написанная цифра «3» – три рубля за крещение. Но я знала, что на самом-то деле ценой была жизнь.

Не помню, как научилась читать. Вероятно, из унылых больничных стен и закрашенных в ядовитый цвет окон было только два выхода: в разноцветный чудесный мир книг и в серый туман, в котором не было ничего, кроме белых халатов, капельниц и боли. Этот туман мог поглотить сознание. Спасибо книгам, которые не позволили ему это сделать.

Мне было около четырёх лет, и в моём чемоданчике – много ярких и красочных книжек. Долгое время родители считали, что я рассматриваю картинки. Ну что возьмёшь с болезненного ребёнка? Под ногами не путается, и ладно. Пока как-то раз из них, вечно занятых и спешащих по своим взрослым делам, не подсел ко мне и не спросил: «Олечка, деточка бедная, тихая ты наша, всё картиночки смотришь? А вот кто на этой картинке? Ты понимаешь, кто на ней изображён?» И бедная деточка тоненьким голоском стала уверенно объяснять, кто же изображён на картинке, попутно бегло зачитывая цитаты. В семье случился переполох: «Ребёнок читает! Кто научил ребёнка читать?!» Вечером, когда вся семья была в сборе, бабушка, дедушка, мама и папа долго не могли установить, кто же научил меня читать. Потихоньку вспомнили, что я изредка подходила с книжкой то к одному, то к другому и спрашивала буквы. Вот таким был мой первый университет.

– А второй? На кого вы учились?

– Я окончила Пермский университет по специальности «Романо-германская филология», запись в дипломе гласит: «Филолог. Переводчик. Преподаватель английского языка». Двадцать два года работала преподавателем и заместителем директора по учебной работе в промышленно-экономическом техникуме. Языки любила с детства, учила английский язык с первого класса в английской школе, побеждала на олимпиадах и в будущем видела себя переводчиком. В университете завкафедрой перевода часто повторял, что у меня есть чувство языка и я могла бы быть успешна как переводчик художественной литературы. Но вот жизнь сложилась иначе…

– А как получилось, что оказались на послушаниях в Оптиной Пустыни?

– Мой муж погиб – несчастный случай. Так что с этой стороны меня ничто не держало. В паломнические поездки ездила давно, меня притягивала монастырская жизнь. Но пока дети учились, об этом не могло быть и речи. Когда же они окончили вузы и создали собственные семьи, меня благословили пожить и потрудиться в Оптиной Пустыни, где мои скромные способности нашли применение в работе издательства и экскурсионной службы.

– В ваших рассказах чувствуется сопереживание совершенно незнакомым людям, их скорбям. Человеку, который не пережил это сам, наверное, трудно быть таким отзывчивым?

– Думаю, что нет человека, в жизни которого не было бы скорбей. Они могут прийти в любой момент. Месяц назад после инсульта парализовало мою маму, я перевезла её к себе. Тот, кому приходилось ухаживать за лежачим больным, знает, как это нелегко…

– Судя по комментариями к вашим интернет-публикациям, ваши рассказы особенно трогают читательниц, то есть женщин. Можно сказать, что вы «женский писатель»?

– Я внимательно прочитываю комментарии к своим рассказам на сайтах «Православие.ру», «Православие и мир», «Русская линия» и других и могу сказать, что мужчины пишут комментарии так же часто, как и женщины. Вот, к примеру, читатель Андрей написал: «Слёзы текли, пока читал... О чём мы думаем, чем мы живём? Всё же тут, рядом – вот она боль, вот она и Любовь... Господи, спасибо Тебе за всё, что имею». Такие комментарии написали мужчины к моему рассказу «Поездка к отцу», и, думаю, признание о слезах нисколько не умаляет их мужественности.

– Общение с кем из священников больше всего сказалось на вашей жизни? Какие встречи больше запомнились?

– Всё, что запомнилось, уже есть в моих рассказах. Главная же встреча – это с первым моим духовником, игуменом Савватием. На Урале, на реке Чусовой, в пяти километрах от Верхнечусовских Городков, на Митейной Горе, есть монастырь Казанская Трифонова женская пустынь – там он служит. У батюшки за плечами сорок лет жизни в Церкви и двадцать пять лет хиротонии, но иногда он говорит о себе: «Я в духовной школе хорошо если два класса окончил. Вот мой духовный наставник, отец Иоанн Крестьянкин, он – да... был профессор духовный». Когда такое слышишь от игумена, это, знаете, смиряет. А кто тогда мы, обычные миряне? Младенцы духовные. Нам ещё расти и расти.

– Если мы духовные младенцы, то нам нужно в духовные ясли ходить, а не прыгать выше головы в «духовный вуз», ища общения с «профессорами». Так, получается?

– С одной стороны, так и есть, а с другой... Многие, когда узнают, что я тружусь в Оптиной Пустыни, спрашивают, как попасть «на приём» к старцу Илию. Меня это раньше смущало: почему именно к нему, минуя других батюшек, которых много в нашей обители? Поделилась я своим смущением с одним из опытных оптинских духовников, и игумен А. меня вразумил: «Не смущайся. Старцы – это красота православия, дух православия, свидетельство истинности нашей веры. Через старца человек видит Бога. Разве смущались люди девятнадцатого века, когда тысячи приезжали в обитель к преподобному Амвросию? Иногда можно услышать от наших современников: "Сейчас и старцев не осталось – «оскуде преподобный»…" А в каком веке псалмопевец Давид это сказал? То-то… Иисус Христос – вчера и днесь тот же, и Дары Духа Святаго те же».

– Старца Илия вы часто видите?

– Несколько раз мне довелось с ним беседовать, исповедаться у него, принимать из его рук Святое Причастие. А когда отец Илий в 2009 году расспросил меня о моих первых рассказах, то благословил на писательский труд. И вот, после благословения старца, самым чудесным образом, неожиданно для меня самой, никогда не имевшей дела с книжными издательствами и издателями, в течение трёх лет были написаны и изданы мои книги.

Даже мимолётная встреча с батюшкой – событие. Вот, например, один эпизод, о котором я не рассказывала в газете.

На вечерней службе оптинская братия выходит на полиелей и встаёт в два ряда по старшинству хиротонии. Мы с сёстрами стоим среди молящихся паломников недалеко от центра храма и слышим, как один из братии, решивший, что старец встал на недостаточно почётное для его духовного сана место, говорит старцу: «Батюшка, вы не туда встали». И старец смиренно переходит на другую сторону. А там братии кажется, что старец должен стоять на более почётном месте, в другом ряду, и ему опять говорят: «Батюшка, нет, не сюда, туда». И старец опять смиренно переходит. Там ему снова говорят: «Нет же, батюшка, не сюда!» – пока наконец кто-то из старшей братии, уразумев, что происходит, не взрывается: «Вы что делаете?! Оставьте старца в покое!» А сам батюшка, абсолютно безо всякого смущения, спокойно переходил каждый раз туда, куда его просили перейти. Он, духовный наставник братии, нисколько не гневается, нисколько не смущается. Смущение обычно свойственно гордости, тщеславию: как это – я, да что-то не так сделал! А смирению и кротости смущение не свойственно. И в то же время эти кротость и смирение – не униженность, совсем нет!

Вот батюшка благословляет одного послушника прочитать пятидесятый псалом. А тот не понимает и взволнованно переспрашивает: «Пятьдесят раз читать?» И все стоящие рядом смеются. А старец не смеётся. Он такой тонкий и деликатный человек, у него такая любовь к людям, он даже и вида не подаёт, что ошибся его собеседник. Как будто всё в полном порядке. И кротко, с любовью батюшка объясняет: «Нет, не пятьдесят, один раз прочитаешь». И нам становится стыдно, что мы смеялись над человеком, который просто не понял...

– Это как проповедь получается – не словами, а собственным примером.

– Вера, предание и передаются через пример молитвенников, на которых почиет Святой Дух. Епископ Смоленский и Вяземский Пантелеимон (Шатов) писал о современном старце, отце Павле (Троицком): «Вы знаете, я пришёл к вере, будучи уже взрослым человеком, и у меня, когда я стал уже священником, иногда возникали помыслы неверия. Когда я узнал отца Павла, на эти помыслы я отвечал всегда так: если есть отец Павел – значит, есть Бог. То, что есть отец Павел, для меня было самым лучшим доказательством того, что существует Бог. И как бы ни сгущалась тьма, какие бы мысли ни влагал дьявол в мою пустую глупую голову, какие бы чувства ни теснились в моём злом, ожесточённом сердце, вот эта память о том, что есть отец Павел, и знание той благодати, которая даётся человеку Богом, конечно, удерживали меня от неверия, удерживали меня от уныния, удерживали от соблазнов различных, которых так много в нашей жизни».

Вот то же самое можно сказать про старца Илия.

– Благословение старца помогает вам, православному человеку, не бояться написать «не то»? Кажется, у Крылова басня была про писателя и разбойника. Оба очутились в аду. Писатель оказался под маленьким огонёчком, а разбойник горел в сильном пламени. Потом под разбойником огонь стал потухать, поскольку последствия его беззаконий на земле стали заканчиваться, а под писателем огонь всё больше и больше разгорался. Оказалось, что книги, оставшиеся после его смерти, продолжали развращать людей.

– Ответственность, конечно, большая. Слава Богу, у меня есть духовник, который читает мои наброски. Такая духовная цензура…

– Когда вы сидите над рассказами, многое художественно додумываете или стараетесь быть ближе к обыденной реальности? Как одно сочетается с другим?

– С детства много читала, а потом я, как филолог, изучала литературу всех жанров и эпох. В разные периоды жизни у человека разные потребности. Нам нужны и тайны средневековых замков, и романтика приключений, и захватывающие детективы. Мне нравится афоризм: «Хороши все жанры, кроме скучного». Но вот в данный период моей жизни мне интересно то, что происходит «здесь и сейчас». А также то, каким образом это самое происходящее «здесь и сейчас» может помочь или помешать моей духовной жизни, укреплению веры, спасению души.

Мне пришлось встречать в своей жизни многих людей, которые шли к Богу – каждый своим путём. Их судьбы часто настолько удивительны, что могли бы стать сюжетом романа. И я лишний раз убеждаюсь, что реальная жизнь бывает более интересной и захватывающей, чем самый накрученный вымысел.

Порой читатели устают от выдумки и хотят реальности. Не случайно в споре, когда все отвлечённые аргументы исчерпаны, человек часто апеллирует к своему личному опыту, к тому, свидетелем чего ему суждено было стать. Это самое убедительное.

На живых примерах часто строится и миссионерство. Известный психолог и журналист Татьяна Шишова пишет по этому поводу: «Противостояние в мире нарастает, и всё больше людей осознаёт, что первична тут духовная составляющая. Может быть, поэтому, чтобы до наступления решительных событий к истинной вере успело обратиться как можно больше людей, сейчас так обильно изливается благодать, и многие из тех, кто ещё вчера обходил церковь стороной, уже не мыслят себе без неё жизни. Их рассказы о воцерковлении порой настолько поразительные, что напоминают эпизоды из патериков, – это очень важная форма миссионерства. По словам св. прав. Иоанна Кронштадтского, "примеры сильнее всего действуют на людей, увлекая их к подражанию"».

Так что все мои рассказы основаны на реальных событиях, встречах с реальными людьми. В то же время это художественные рассказы, а не документальные очерки.

– У вас уже вышла вторая книга?

– Да, в серии «Святая Русь» издательства «Лепта Книга» вышел второй сборник.

– Где его можно найти?

– Книга разошлась по стране, есть в книжных магазинах, можно также заказать её через Интернет. В разных интернет-магазинах цена разная, к моему удивлению, поэтому лучше поискать, где подешевле, – достаточно набрать в поисковике название книги: «Непридуманные истории, или Монастырские встречи – 2».

– Желаем вам творческих успехов! И не терять связи с нашей газетой. Мы вас любим и ждём новых рассказов. Помогай Господь в ваших трудах.