РОЖДЕСТВЕНСКИЕ ИСТОРИИ

одного уральского монастыря

Осенью, когда пожелтевшая листва осыпала обитель, в монастырь к игумену Савватию приехали гости: мама, папа и сын лет четырнадцати. Родителям нужно было отправляться в длительную командировку, а оставить мальчика с бабушкой они боялись. Дело оказалось вот в чём: сыночек всё свободное время проводил за компьютером, отказываясь от сна и еды. С трудом родители отправляли его в школу, а он и оттуда ухитрялся сбегать к единственной своей радости – компьютеру. На бабушку надежды не было никакой. Она обожала сериалы и жила большей частью приключениями героев этих сериалов.

Вот так в обители оказался Миша – худой и долговязый, с потухшими глазами и нездоровой бледностью. Он с ужасом оглядывал далёкий от цивилизации монастырь, и в глазах его таилась недетская тоска: здесь не было любимого компьютера.

Игумен Савватий внимательно выслушал родителей, посмотрел на тоскующего Мишу и разрешил оставить мальчишку в обители на время командировки. Школа находилась в десяти километрах, туда уже возили двух школьников – детей иерея, жившего рядом с монастырём.

Первые два дня Миша пребывал в шоковом состоянии. На вопросы отвечал коротко и угрюмо и, видимо, вынашивал мечту о побеге. Постепенно стал оживать. А потом подружился с послушником Петром. Петя был в монастыре самым младшим, пару лет назад он окончил школу. И теперь роль наставника юношества грела ему душу. Он великодушно покровительствовал Мише, а иногда увлекался и сам резвился, как мальчишка, наравне с подопечным. А инок отец Валериан за послушание присматривал за обоими.

После уроков в поселковой школе Миша нёс послушание на конюшне. Он полюбил монастырскую лошадку Ягодку – похоже, Ягодка стала первым домашним животным, которое оказалось рядом с Мишей. Ухаживал он за лошадью, к удивлению братии, с нежностью. И так они полюбились друг другу, что через пару недель Миша и Пётр по очереди лихо объезжали монастырь верхом на Ягодке – правда, под бдительным присмотром отца Валериана.

Незаметно в обитель пришла зима. А зима здесь была самой настоящей – не такой, как зима в городе. Здесь, в глуши, на Митейной горе, не было неоновых реклам и блестящих витрин, не было городской суеты и растаявшего грязного снега под ногами.

Может, поэтому звёзды в синих зимних сумерках здесь светили необычно ярко, а белые тропы поражали чистотой. Морозы и ветры, снега и метели стучали в двери иноков, но огонь в печах потрескивал спокойно и ласково, соперничая с непогодой.

После послушания Миша с Петром завели обычай на санках с гор кататься. Петя, правда, смущался поначалу: такой взрослый – и санки… А ну как увидит кто из братии – смешков не оберёшься. Но никто из братии и не думал смеяться над ними, и постепенно Пётр увлёкся. Накатаются они, значит, на санках и по звону колокольчика, все в снегу, румяные, весёлые, голодные, – в трапезную.

А там хоть и пост Рождественский, но всё вкусно. Монастырская пища всегда вкусна, даже если это постные щи или пироги на воде. Готовит братия с молитвой – вот и вкусно. Румяные шанежки картофельные или нежный пирог с капустой. Уха монастырская и рыба прямо из печки по воскресным дням – запах от них такой ароматный! А потом кисель клюквенный или брусничный либо чай с травами душистый, к нему сухарики с изюмом…

Старшая братия ела мало, схиархимандрит Захария пару ложек щей съест да кусочек пирога отщипнёт. Даже отец Валериан, высоченный, широкоплечий, ел немного. Ну, они давно в монастыре… А Петру и Мише духовник благословил есть досыта. Они и старались!

На Рождество по традиции братия вертеп сделала. Прямо у храма посреди зимнего сугроба – ледяная пещера, освещённая фонариками, в ней деревянные ясли, в яслях настоящее сено, тряпичная лошадка с осликом и, самое главное, Пресвятая Богородица с младенцем Христом на полотне.

Особенно хорошо было смотреть на эту пещеру вечером, когда вокруг было темно и огромные звёзды ярко переливались в небе. Тогда очаг в вертепе светил необыкновенно ласково, фонарики притягивали взгляд и разгоняли окружающую тьму.

Ещё ёлку отец Валериан из леса привёз – пушистая такая ёлочка. Миша с Петром шары и сосульки принесли из кладовки, дождик блестящий. Шары – яркие, звонкие, прямо хрустальные. Никогда бы раньше не поверил Миша, что можно ёлку с радостью украшать: это же для малышей занятие… А теперь украшал и слушал, как гудит и потрескивает печь в тёплой уютной трапезной. С кухни доносились вкусные запахи, за окнами, покрытыми ледяным узором, стояли белоснежные деревья в инее. Тихо кружились снежинки.

Вечером отец Савватий Мишу с Петром в келью позвал. Это были самые желанные минуты. В келье у батюшки пахнет так чудесно – афонским ладаном, кругом иконы, книги. А уж как отец Савватий начнёт рассказывать про Афон, про горные тропы, про монастыри афонские…

Когда вышли из игуменской кельи, на монастырь уже опускалась синяя ночь. В небе переливались огромные звёзды. Горел огонёк в пещере Рождественского вертепа, и свет его Святых Обитателей освещал дорожку к кельям.

Остановились на минуту у снежной пещеры. Постояли. И Миша вдруг почувствовал необычную полноту жизни – такую, которую невозможно передать словами. Он и не смог. Когда Пётр спросил:

– Миш, ты чего примолк-то?

Только и смог тихо сказать:

– Знаешь, Петя… А хорошо всё-таки жить на свете!

Испугался, что не поймёт друг, засмеётся, спугнёт настроение. Но Петя понял и серьёзно ответил:

– Да, брат Миша, хорошо… «Я вижу, слышу, счастлив – всё во мне». Это Бунин, брат…

Приближалось Рождество. Ждали морозов, и после трапезы вся младшая братия возила на санях и на салазках дрова из дровяника в кельи и в трапезную, чтобы на Рождество встретить праздник и отдохнуть, не заботясь о дровах. Все в валенках, телогрейках, ушанках. Работали споро.

Возвращаясь с санками, полными дров, Пётр и Миша застыли, не доходя до кельи: навстречу им торопились Мишины родители. Выглядели они озабоченными. Прошли мимо ребят, лишь головой кивнули – поздоровались, значит.

Миша недоумевал: родители на него не обратили никакого внимания, а почему-то подошли к дровянику, обошли всех трудящихся иноков и поспешили обратно. Вернулись к застывшим на месте Мише и Петру и остановились рядом. Мама жалобно спросила:

– Отцы иноки, вы нашего Мишеньку не видели? Мишеньку, сыночка нашего?

А папа подтверждающе закивал головой. Миша с Петей переглянулись в изумлении, а мама ещё жалобнее запричитала:

– Да что же это такое?! Отцы дорогие! Не видели ли вы сыночка нашего, Мишу?

И тут наконец к Мише вернулся дар речи. Он смущённо пробасил:

– Мам, ты чего? Это я… Миша…

Пётр внимательно посмотрел на друга: фуфайка, валенки и ушанка до бровей. Но не одежда сделала его неузнаваемым. Вместо бледного, с потухшими глазами мальчишки, приехавшего в монастырь полгода назад, рядом стоял румяный толстощёкий Миша, с живыми и радостными глазами.

Вот такая рождественская история.

Старый схимонах отец Феодор был невысоким, худым, но очень деловым. Несмотря на возраст, он в монастыре частенько задавал жару братии:

– Нету у нас порядку в монастыре! Разве так снег убирают!

Выхватывал лопату из рук какого-нибудь инока и начинал по-своему убирать, качественно! Такой характер отца Феодора все знали, но всё равно его любили: он ведь не со зла. Однажды молодой иеромонах Симеон решил тайно оказать услугу старичку.

У отца Феодора почти опустела поленница, а за дровами приходилось ходить далеко. Зная щепетильность схимника во всём, отец Симеон ночью на санках тайком привёз самые лёгкие дрова, одно полешко к одному. Наполнив доверху поленницу, с чувством радости от проделанной работы отправился в свою келью.

Утром всех оглушил крик отца Феодора. Выглянув из келий, монахи стали свидетелями следующей картины: вся поленница валялась на улице, из коридора вылетали оставшиеся красиво подобранные дрова.

– Это кто ж такие дрова принёс! Всё загородил! А старик – убирай! Что за умник! Это же не берёза, а сплошь осина! Не дрова, а непонятно что! Нету порядку в монастыре! – гвоздил отец Феодор.

Если вы подумали, что отец Симеон обиделся, то слушайте продолжение истории. На следующее утро братия была разбужена громким криком старого схимника:

– Ну вот, берёзовые – это то, что нужно! Наконец-то сообразили! Додумались, наконец, своими пустыми головами! Нет бы сразу всё правильно сделать! Учишь эту молодёжь порядку, учишь – а всё без толку! Нету у нас порядку в монастыре!

Братия качали головами, и только игумен Савватий и схиархимандрит отец Захария улыбались про себя. Они-то хорошо помнили монашеское правило: «Кто нас корит, тот нам дарит. А кто хвалит, тот у нас крадёт».

А ещё они знали, что отец Феодор, накричавшись, закроет дверь в келью, а там сразу успокоится, как будто и не принимал на себя вид разгневанного. Успокоится, тихо встанет на свои старые больные колени и будет долго молиться за своего благодетеля и всю монастырскую братию.

Как-то под Рождество отец Феодор сильно занемог. Почти девяносто лет, вся жизнь в трудах! Братия расстроилась, но монахи память смертную всегда хранить стараются и для отца Феодора заказали гроб и крест.

Иеромонах Симеон взял Святые Дары и отправился причащать тяжелобольного. Отец Феодор лежал на постели без движения, глаза закатились – всё свидетельствовало о приближении таинства смерти. Отец Симеон пособоровал и причастил умирающего капелькой Крови.

На следующий день во время рождественского праздничного обеда дверь в трапезную с грохотом распахнулась. На пороге стоял живёхонький отец Феодор! Ни следа не осталось от вчерашней смертельной немощи!

По дороге в трапезную он вдобавок заметил новенький гроб, который сох на зимнем солнышке. Гроб был к тому же красивой работы: монастырский рабочий Петя, золотые руки, придумал его резьбой украсить – для отца Феодора всё-таки!

Отец Феодор, которому очень понравилась резьба, при входе в трапезную громко спросил у братии: «А кому это такую красоту приготовили?»

Отец Феодор перенёс два инфаркта, но был ещё довольно бодрым для своего девяностолетнего возраста. Вот только твёрдое он жевать уже не мог и, чтобы не портить хлеб, отделяя мякиш от корок, всегда приходил в трапезную заранее.

Вот и сегодня ещё и Дионисий с колокольчиком не пробежал по монастырю, а отец Феодор уже сидел чинно на своём месте – к трапезе готовился. Шла Рождественская неделя, братия радовалась, и у отца Феодора тоже настроение было приподнятым. Он крошил хлебные корки в свой суп и счастливо улыбался, поглядывая на нарядную ёлочку в углу трапезной.

Отец Валериан, случайно заглянув в трапезную, увидел отца Феодора и весело спросил:

– Что, отец, корки мочишь?

И отец Феодор радостно покивал головой.