АФОНСКИЕ ИСТОРИИ ОТЦА САВВАТИЯ

(Окончание. Начало в №№ 662, 665)

Далёкий Афон, я никогда не увижу тебя: твоих таинственных гор и строгих монастырей, уединённых келий и калив, каменистых тропинок Карули и вершин Катунакии, не спущусь к синим волнам Эгейского моря, не проснусь от звука деревянной колотушки в паломнической гостинице – архондарике. Монашеская республика Афон недоступна для женщин. Но я могу услышать истории об Афоне от своего первого духовного наставника – игумена Савватия.

Главное послушание афонских монахов – молитва. Особенность Афона в том, что большинство молитв возносится к небу ночью, когда все остальные люди мирно спят.

Афонские монахи спят часов пять – пять с половиной. Конечно, есть подвижники, которые спят меньше, но обыкновенно пять часов – сон афонского монаха. После вечерней келейной молитвы они ложатся ненадолго отдохнуть, чтобы в половине второго ночи встать на полунощницу. Это настоящий подвиг, который понести сложно. Возможным его делает благодать Святого Духа.

Представьте себе, что вы крепко уснули. Второй час ночи, самый глубокий сон. А вам нужно вставать и идти на службу в храм. И молиться всю ночь: полунощница, утреня, а потом литургия, которая заканчивается около семи утра. Час отдыха – и нужно идти трудиться на послушании. И так каждый день, из года в год...

В первый свой приезд я жил на Афоне около месяца и с трудом переносил этот режим. Вставать было очень тяжело, постоянно испытывал усталость, недосыпание, приходил в храм совершенно сонный. С удивлением замечал, что хоть плоть и страдает: болят и отекают ноги, ноет спина и поясница, – но дух бодр, а ум после ночных служб обретает особую чуткость. Во время молитвы сознание ненадолго отключается, но душа бдит и молится. И ты ярче, чётче, глубже воспринимаешь молитву.

Заметил, что полунощница даётся нелегко даже афонской братии, много лет живущей на Афоне. На утрене становится легче. А во время литургии – душа поёт и славит Бога.

Пример находящихся рядом афонских отцов меня очень вдохновлял: многие стояли не присаживаясь, отдаваясь молитве всей душой. Всей своей жизнью, всей крепостью своей служат они Господу, исполняют первую заповедь Моисея, превозмогая сон, немощь, телесную тугу, боль. Это сложно понять, не испытав на себе: разбуди нас не вовремя, на час раньше, не дай выспаться день, два, три – мы раздражаемся, гневаемся, срываемся на ближних.

У нас, конечно, тоже бывают ночные службы, но нечасто. Думал: я вернусь в родной монастырь и отдохну от переутомления. А для афонских монахов ночная молитва – жертва Богу, подвиг всей жизни. Молятся ночью с любовью за весь мир – такое послушание дано им от Бога.

Как-то я жил и трудился в русском Свято-Пантелеимоновом монастыре. Мне и ещё четверым афонским паломникам дали послушание: работа на огородах. Огороды расположены на террасах, устроенных на склонах гор, и в земле часто попадаются камни величиной то с яблоко, то с небольшую дыньку. Монах на мини-тракторе пахал огород, а мы впятером шли за плугом, выбирали из земли камни и откидывали их за край поля, на широкую межу.

Трактор доезжал до конца поля, разворачивался, и мы снова шли за ним, точнее, почти бежали. Мы с трудом успевали за трактором, монах-тракторист подгонял нас. В течение пяти часов очистили несколько огородов, пару раз коротко отдыхая на солнцепёке, так как тени поблизости не было.

И вдруг я почувствовал такую страшную усталость – казалось, с места не могу сдвинуться, не то что бежать за трактором. Руки, ноги, спина – всё болело, сердце частило, дыхание прерывалось. Я просто физически не мог больше продолжать работу на непривычной жаре в таком быстром темпе.

Все уже начали подниматься с земли после пятиминутного отдыха, а я медлил, казалось, что на ногах стопудовые гири. Было очень стыдно: все продолжат работу – как же я смогу остаться сидеть на обочине? Братья тоже устали, если я перестану работать, то им придётся ещё тяжелее…

Взмолился Пресвятой Богородице: «Матерь Божия! Вот я тружусь в Твоём саду вместе с афонскими монахами, они – Твои близкие чада, а я пришёл послужить им. Прими мой труд как труд самого недостойного раба Твоего, а мою усталость и боль – как жертву! Как если б каждый камень был жертвой за мои многочисленные грехи. Помоги мне! Смилуйся, Матерь Божия! Позволь мне ещё потрудиться в Твоём саду!»

И случилось чудо, такое маленькое, личное моё чудо… Я почувствовал, как мгновенно исчезла усталость, как сила вливается в мои мышцы. Испытал такое вдохновение, что вскочил на ноги и бросился работать. Бегал быстрее всех, дальше всех швырял камни – такой прилив сил испытал! Во всём теле и в душе царила лёгкость. До конца послушания я работал с радостью.

А потом тракторист посмотрел на часы и остановил трактор. Мы отправились переодеваться для службы. Как в древности старец звал послушника, переписчика духовных книг, и он вскакивал с места, не дописав буквы, так и здесь: пришло время молитвы – всё оставили и пошли молиться.

Это было во время моей первой поездки на Святую Гору. Мне дали послушание развешивать для просушки постиранное бельё со всего архондарика, целую кучу сырого белья, потом собирать его, гладить и сдавать. Работы было много, жизнь протекала обычно для монастыря: молитва, службы, послушание.

Первую неделю я адаптировался, постепенно стало легче, втянулся. А на второй неделе навалилась смертельная тоска. Меня стало просто ломать, гнать с Афона. Было плохо и душевно и физически – накатилось такое уныние, что я стал раздумывать, не уехать ли раньше намеченного срока. Если так тяжело, то, может, поменять билет? Никто не пострадает, если я уеду раньше, а терпеть это страшное уныние уже не было никаких сил.

Решив на следующий день обменять билет, я почувствовал некоторое облегчение, и захотелось немного почитать. У меня с собой была книга архимандрита Софрония (Сахарова) про старца Силуана. И вот открываю я книгу на первой попавшейся странице и читаю строки, очень подходящие к моему настроению. Только из строк этих явно следует, что нельзя мне никуда уезжать.

Я подумал: «Вот старец Силуан и ответил на моё тяжёлое духовное состояние, значит, нужно остаться». Прошёл час, я забеспокоился снова. Понимал умом, что это искушение такое, но душа беспокоилась всё равно, не мог справиться с этим. Снова навалилась такая тоска. Я подумал, что слова старца просто совпали с моими чувствами, и совпали совершенно случайно, а сказал он эти слова по другому поводу, ко мне они никакого отношения не имеют. Нет, нужно уезжать раньше, сил нет терпеть эту тоску.

Пытаясь спастись от уныния, достал послания Апостолов, открываю, читаю, а там другими словами, но то же самое. Один смысл: нельзя мне сейчас уезжать, смертельно опасно, последствия будут страшные. На меня нападает уже мистический страх.

Открываю Евангелие с молитвой: «Господи, что мне делать? Мне так тяжело!» И читаю уже в Евангелии ответ в том же ключе. Я понял, что уже Сам Господь мне, как Фоме неверующему, даёт ответ, что нужно претерпеть до конца это странное, такое тяжёлое искушение, с которым раньше, на родине, я не сталкивался: было уныние, была и тоска, но такой силы они никогда не достигали, никогда не были столь мучительны.

И я, получив ответ, приготовился терпеть до конца. Мне было так тяжело, что, видимо, даже мой внешний вид выдавал душевную тугу. Я шёл по монастырскому дворику, и ко мне подошёл отец Философ. Внимательно посмотрел и спросил прямо:

– Что, отче, ломает тебя?

– Очень ломает…

– Ну, помоги тебе Бог! Мы за тебя помолимся…

И видимо, отцы помолились. Потому что спустя короткое время искушение отошло. На душе стало спокойно и мирно, и я уже сам недоумевал: как мог так страдать, как мог планировать уехать раньше срока и прервать такую желанную, такую долгожданную поездку на Афон?

А потом один из отцов, как бы случайно, мимоходом, рассказал мне историю:

– Есть такой рыжий бес, который изгоняет монахов с Афона, тащит их на корабль и уводит в мир, напуская на монаха страшное уныние. Как-то афонский инок шёл по тропе с молитвой и встретил этого рыжего беса. Смотрит, а у него на плече и на шее шерсть рыжая стёрта. Монах и спрашивает: «Ты кто?» – «Я-то? Я бес». – «А почему у тебя шерсть так странно стёрта?» – «Да я на плече таскаю монахов в мир. Трудное это дело! Но уж если утащу, то тогда в миру я уже сам на них езжу...»

Так что афонские монахи с этим искушением – необычным унынием, бранью на грани сил человеческих – хорошо знакомы. Они помогли мне своей молитвой. И я теперь знаю, что это за брань. Возможно, Господь попустил мне её для духовного опыта.

И я хорошо запомнил духовное переживание: одной половинкой своей души я находился в аду, а другой половинкой – в раю. Страшное томление и блаженство – и всё это во мне. Тогда я понял, что Афон – это ещё не небо, но уже и не земля; это такая ступенька, промежуточное звено между небом и землёй. И искушения здесь тоже непростые. Школа духовная – вот что такое Афон.

Иногда меня спрашивают о том, какое воспоминание об Афоне самое радостное. И мне не нужно долго рыться в кладовых памяти, я хорошо помню этот день. Только не знаю, смогу ли передать вам ту радость, которую тогда испытал. Внешнего – ничего, никаких особых красок, никаких впечатляющих событий или ярких встреч…

Сретенье. Праздничная служба в Покровском храме русского монастыря. Как обычно, полунощница, утреня, праздничная литургия. Я причастился на литургии, в конце службы мы все пошли ко кресту, а потом в полном молчании стали выходить из храма и спускаться по каменным ступеням в трапезную.

И я почувствовал, как переполняет меня пасхальное ощущение радости, необычно светло и легко на душе. Конечно, я и раньше переживал моменты духовной радости, но такой духовный подъём, покой, тишина помыслов, блаженство – Фаворское блаженство – бывает редко. Милость Божия. Такая внутренняя встреча с Господом.

Мне было отчасти – только отчасти, конечно – понятно состояние апостолов, которые воскликнули: «Господи, добро есть нам зде быти!» – давай построим три кущи и будем здесь жить!

Рядом со мной спускался по лестнице иеромонах Исидор. Взглянув на меня, он тихонько сказал:

– Какая благодать! А ты чувствуешь, какая сейчас благодать?

Я тихо ответил:

– Да… Как хорошо!

И он стал спускаться вперёд, чтобы я не начал разговаривать с ним, чтобы мы оба не расплескали эту духовную радость.

И я был счастлив до слёз, что не один я так чувствую, что мы переживаем одинаковые чувства – Господь пришёл и нас благословил. И можно отчасти – опять же только отчасти – почувствовать, как люди живут в раю: ни зависти, ни злобы, только счастье и Бог во всём! И эти переживания уже не забыть. Не променять на мирские суетные удовольствия. Душа тянется к этому раю, ищет его и не может удовлетвориться ничем земным.

Святынь на Афоне очень много. В болгарском монастыре Зограф есть три древних иконы Георгия Победоносца. Написанные в разное время, все они оказались в этой обители. Одна из них, по преданию, изобразилась сама собою на чистой иконной доске. Именно она впоследствии дала названию монастырю – Зограф, что значит «живописный» или «живописец».

Этот образ хранит знамение о наказании тех, кто не почитает святые иконы: когда один недоверчивый епископ непочтительно ткнул пальцем в лик святого, сомневаясь в старинности и чудесности святого образа, его палец вошёл в икону, словно в мягкий воск, по фалангу. Палец зажало, и пришлось отрезать зажатую часть. Монах Зографа поднёс свечу к иконе, и я сам смог отчётливо увидеть засохшую кожу этого пальца.

Для нас привычен образ Георгия Победоносца на белом коне и с копьём, разящим змея. А на этой чудотворной иконе святой предстоит в виде прекрасного юноши – воина в доспехах, с копьём в руках. Лицо его совершенно спокойно, как и при казни, которую великомученик неустрашимо принял. Ему не было ещё и тридцати лет… Я всегда почитал Георгия Победоносца, а когда увидел чудесную икону, стал часто молиться этому святому. И он вскоре отзывается на молитву.

Однажды отцы Свято-Пантелеимонова монастыря поехали в Иверон и взяли меня с собой. Сначала мы заехали в скит святого Андрея Первозванного.

В 1841 году русские монахи выкупили эту землю у Ватопеда, скит процветал, и в свои лучшие времена численность братии достигала 800 человек. К 1965 году их осталось только пятеро, средний возраст был 78 лет. Все они потихоньку умерли, а приток братии из России прекратился. В 1971 году скончался последний русский насельник скита, монах Сампсон, и скит снова перешёл во владение Ватопедского монастыря.

Святыня скита – чудотворная икона Божьей Матери «В скорбях и печалях Утешение». Здесь самый большой на Афоне собор в честь апостола Андрея, он вмещает пять тысяч человек. Представьте себе храм из гранита площадью более двух тысяч квадратных метров, в котором сто пятьдесят окон.

Мы вошли в собор, когда как раз выносили для поклонения главную святыню скита – драгоценный ковчег с главой апостола Андрея Первозванного. И по всему громадному храму – в каждом углу, в каждом месте храма – разлилось удивительное благоухание! Мы застыли на месте, ощутив благодать Божию и милость апостола – как духовное утешение.

Затем поехали в Иверский монастырь. Здесь главная святыня – икона Иверской Божией Матери. Лик Пречистой хранит след удара копьём иконоборцев. Из поражённого места хлынула кровь, и благочестивая вдова, в доме которой икона хранилась, опустила святыню в море, чтобы спасти её.

Чудесная икона приплыла в столпе огненного света к берегу Афона, и инок Иверского монастыря святой Гавриил Грузин пошёл по воде и принял святыню. Сначала икону поставили в храме, но на следующий день она чудесным образом оказалась над вратами обители, и Богородица явила Свою волю иноку Гавриилу во сне: Она не желает быть хранимой иноками, а Сама будет Хранительницей обители. Поэтому святая икона называется «Портаитисса» («Вратарница»), и в акафисте мы славим Её: «Радуйся, Благая Вратарнице, двери райские верным отверзающая!»

По преданию, перед концом света икона уйдёт из обители так же таинственно, как и пришла. Но пока святыня с нами, есть ещё время на покаяние.

Приехав в Иверон, мы зашли в параклис, небольшой храм слева от врат, где сейчас хранится святой образ. Там, немного в стороне от иконы, стоял греческий монах и тихо рассказывал двум паломникам о святыне. Мы подошли к иконе, все пятеро встали на колени и по очереди стали читать акафист Божией Матери, каждый по икосу и кондаку.

Мы стояли на коленях перед иконой, и такое умиление появилось в сердце, что стало трудно дышать, на глаза сами навернулись слёзы. Первый инок начал читать, прочитал пару строк и не смог читать дальше – заплакал. Продолжил молитву второй инок, и у него тоже потекли слёзы. Потом заплакал третий, и через несколько минут мы все пятеро, крупные, высокие, бородатые русские монахи, как дети, рыдали перед иконой Пречистой.

Мы – такие немощные, грешные – почувствовали Её Материнство. Каждый осознал: я – Её сын, грешный, но сын. И Она тебя приняла, не отвергла – и это чудо Божие. Особое состояние, которое трудно передать словами. Ты не можешь просто так стоять перед Ней: изнемогаешь от Света, от Божией милости и таешь от благодати.

Грек прекратил рассказывать паломникам про икону; на цыпочках, с благоговением, осторожно посматривая на нас, они вышли из параклиса, чтобы не мешать нам. И мы какое-то время просто стояли на коленях перед образом Пресвятой Богородицы и плакали, не в силах сдержать слёз от нахлынувшей благодати, обильно изливаемой святой иконой.

Потом утёрли слёзы, приложились с благоговением к святому образу и, притихшие, в умилении вышли из храма. Молча сели в машину и в полной тишине поехали к себе в монастырь. Духовное переживание было таким острым, таким сильным, что до конца пути мы не сказали друг другу ни слова.

Монастырь Эсфигмен, известный своим раскольническим духом, встретил нас неласково. На монастырском флаге – череп и кости, девиз монастыря: «Православие или смерть». Здесь не признают Константинопольского Патриарха Варфоломея, игнорируют решения афонского Священного кинота.

Мы заехали в монастырь, чтобы поклониться святыням. Объяснили, что православные, священнослужители. Но отношение к нам всё равно было очень насторожённым, монахи смотрели недоверчиво, обращались с нами грубовато, пренебрежительно.

В храме вместо привычного благоухания ладана я ощутил какой-то резкий запах, наподобие нафталина, перехватило дыхание, было тяжело дышать. Из монастыря мы ушли быстро.

Зато в Хиландаре братья-сербы приняли нас очень радушно, дали возможность поучаствовать в службе. Мне благословили читать Шестопсалмие. Один тропарь во время службы мы спели вместе: мы по-русски, они по-сербски – и было очень радостно: вот, мы вместе славим Бога!..

Как-то, живя в Свято-Пантелеимоновом монастыре, я решил сходить в Старый Нагорный Русик. Он расположен на расстоянии всего четырёх километров, но поскольку дорога идёт в гору (до высоты более чем 400 м над уровнем моря), то занимает она примерно час ходьбы. В конце XIX века здесь проживало около 20 монахов. С кончиной последнего монаха Старый Русик долгое время пустовал, поэтому его храмовые постройки и братские кельи постепенно приходили в упадок, а некоторые даже разрушались.

Я пока и сам не понимал, почему у меня появилось желание попасть туда. Знал, что там живёт только один монах, отец Иона. Я встречал его прежде. По праздникам он спускался в монастырь, причащался и уходил к себе в Старый Русик. От игумена Свято-Пантелеимонова монастыря у него было послушание — постоянное чтение Псалтыри. Все монахи – в монастыре, а он – там, совсем один. Старый, худенький, маленького роста.

Придя туда, я увидел четырёхэтажный корпус с пустыми окнами нежилых келий. На этажах в конце коридора маленькие храмы – параклисы. Когда-то в Старом Русике подвизался святой Савва Сербский.

Я подошёл к двери и постучал. Стучал долго. Слышу шаги – и понимаю, что отец Иона там, внутри, но к двери не подходит и не открывает. Я постучусь, отойду, похожу рядом с корпусом, снова подойду постучу – не открывает. Думаю: занят, наверное, отец Иона. Наконец слышу:

– Прочитай молитву.

Я прочитал молитву, и только тогда он мне открыл. Открывает дверь, а сам молится и крестится. Объясняет мне спокойно:

– Я без молитвы не открываю. Бесы приходят, стучатся, а я им не открываю…

– Отче, прости, я думал, что корпус огромный, никого у двери нет – кто же услышит молитву?! Думал, ты не слышишь…

– А я всё слышу… Приехали православные румыны, встали на колени и тихонько стали читать акафист. Они даже не стучали… А я услышал пение – мощный хор! Вышел, смотрю: они тихо, смиренно молятся…

– Отче, простите меня…

– Да… Видишь вот, они не стучали, а просто тихо молились – и я услышал. А я был на четвёртом этаже…

Он поговорил со мной немного, и из этого рассказа я почувствовал его верность монашеским обетам, его послушание – он жил благословениями духовного отца, отсекая свою волю. Кому-то из учёных монахов его послушание могло показаться наивным, детским, но это была его жизнь – не лукавое, а искреннее послушание, то, которое привлекает благодать Божию и превращает сухую ветку в цветущее дерево.

Он рассказывал, объяснял, а я чувствовал самоукорение. Видел, как мне далеко до него. Он – инок, а я – игумен, и я получил назидание от него. И ощутил свою духовную нищету. Просто от того, что его видел и слышал. И я понял, что это было главное, для чего Господь меня сюда привёл: чтобы моя спесь разбилась об его детскую простоту.

Когда видишь таких людей, как отец Иона, много от них получаешь, налаживается такая духовная связь, и ты начинаешь в свою меру подражать им. Есть люди – как звёзды на церковном небе, им можно подражать.

Вот читаешь в Патерике: «Отцы решили собраться и поделиться духовным опытом. Посидели, посмотрели друг на друга и... разошлись. И получили большую духовную пользу». Читаешь и думаешь: как же это так? А духовный человек это хорошо понимает…

И меня, грешного, Господь сподобил получить духовную пользу от встречи с отцом Ионой.

В Афонском скиту святой праведной Анны хранится святыня – стопа святой в серебряном ковчежце. Мне очень хотелось побывать в этом скиту, и с Божией помощью это удалось. Приложившись с молитвой к святыне, я почувствовал такую любовь, такое утешение и сердечное умиление, что захотелось, вернувшись в родной монастырь, что-то сделать для матери Пресвятой Богородицы, принести ей какой-то дар.

Через несколько лет это желание воплотилось: вырос рядом с нашим монастырём скит святой праведной Анны. И даже небольшая частица мощей святой появилась в скиту: она сама к нам пришла через благодетелей.

Служба и весь распорядок дня в скиту проходят по афонскому уставу: с половины второго ночи до четырёх утра – полунощница, утреня, обедница, часы; в половине второго дня – девятый час, вечерня, параклисис; вечером в половине шестого – повечерие с акафистом.

Утро начинается с кочегарки. Что поделаешь, у нас не Греция. Топим печку, нагоняем температуру 80 градусов, потом весь день понемногу подкидываем угля. Перед службой три раза обходим скит и стучим в било, после ночной службы крестный ход с иконой святой праведной Анны.

Какой плод можно вкусить от жизни в скиту? Молитва, мир душевный, не возмущаемый помыслами, стяжание помощи от Господа, Божией Матери и святой праведной Анны. Вот так частица Афона теперь есть и у нас в уральском монастыре.

И сейчас, когда наш монастырь заметён снегом, когда дуют февральские ветра и трещат уральские морозы, мы заходим в скит – и далёкий солнечный Афон снова с нами.