АННА С ПЕРЕЕЗДА

В разговорах с православными жителями Вятских Полян несколько раз мелькнуло имя Анна с Переезда. Вспоминали о ней с улыбкой, за которой скрывается обычно немало историй. Вскоре я тоже заулыбался, никак не ожидал, что встретит меня Анна Зиновьевна в своей избе словами:

– А я тут скотину кормила…

Забыл спросить, кого она держит, кто скрывается в недрах её хозяйства – козы, коровы? Слишком изумлён был, как прочно у некоторых людей сохраняются деревенские привычки. Вятские Поляны, надо сказать, город оружейников, делают здесь пулемёты, автоматические гранатомёты и многое другое. Делают оружие и держат то ли коз, то ли коров, то ли тех и других.

– На Пасху лапти надену и бегу за семь километров в церковь. А то останусь, тогда мама идёт одна, а утром всего напечёт, – вспоминает она детство.

– А потом всю жизнь прожили здесь, на Переезде? Сколько лет?

– Из деревни я убежала в тот день, когда Гагарин полетел в космос.

Да, из советских деревень долгое время не переезжали в город, а убегали, не имея документов. Например, семья моей мамы добежала аж до Алтая. Эта старинная русская привычка – бежать – прервалась было после отмены крепостного права, но возобновилась при Сталине, просуществовав, оказывается, до 60-х годов.

– Все бежали, – вспоминает Анна, – я последняя.

Имеется в виду, последняя из молодых.

– А почему уехали?

– Совхоз у нас образовался. Люди испугались. И до этого бежали – кто в няньки, кто куда. А тут и вовсе побежали.

– Так ведь уже давали в это время паспорта.

– Ну, не знаю. Наш председатель Алексей Кузьмич был приезжим, в нашем погребе молоко и квас держал. А справку всё равно не давал, что отпускает. Мама просила: «Кузьмич, дай хоть Нюрке-то справку, она уйдёт из колхоза-то. Плохо ей тут». «Не дам, Петровна, – отвечал Алексей Кузьмич, – не могу». Пришлось убежать. Потом родителей сюда привезла, когда старые стали.

– Деревня умерла?

– Нет, наоборот, две улицы выросло. Образовался плодопитомник, директором была хозяйственная женщина, и жизнь богатая настала.

– Поспешили, выходит, уехать?

– Нет, наших, деревенских, там не осталось. Приезжие поселились – марийцы из завербованных, лес у нас рубили.

– Значит, на полёт Гагарина пришлось ваше бегство?

– Да, на тот самый день. Ушла с котомкой, села на автобус до Малмыжа. На остановке висело радио, и там объявляли: «Человек полетел в космос».

– Как вы вернулись в Церковь?

– Сына приготовили в Афганистан, воевать. Он тут прыжки сдал в Кирове...

– Десантник?

– Десантник.

С Вятки в Алма-Ату отправили тогда пятьдесят воинов. Родители понимали, что в Казахстане они не задержатся. Анна Зиновьевна не знает, что пережили остальные 49 матерей, но сама она, перестав получать письма, объехала храмы на сотню километров вокруг. Кроме вятских, побывала в удмуртских, в Казани и так далее. Когда возвращалась с работы, первым делом смотрела, нет ли весточки. Но почтовый ящик был пуст. «Прислонюсь к забору, – рассказывает, – за палки возьмусь и реву». Сорок дней с утра вставала на колени и била по сорок поклонов. Просила: «Господи, оставь сына здесь», то есть в Союзе.

Боялась и того, что убьют Николая, и того, что убивать придётся ему. Страх не напрасный, вспоминаю знакомого офицера-афганца, нервы которого сожгли воспоминания об убитых им людях. «Он такой смирный был, – говорит Анна Зиновьевна о сыне, хоть и спортсмен, но не драчун». В храмах на неё косились, когда зажигала полсотни самых больших свечей, что были в лавке.

Однажды прибежала домой из садика покормить корову. Был жаркий день. Обычно на Переезде людно, а в тот раз – никого. Анна посмотрела в ящик, нет ли письма. Когда увидела конверт, не поверила своим глазам. Сжала в руке и застыла. Лишь когда появился наконец какой-то прохожий, протянула ему письмо со словами: «Откуда хоть письмо?» «Алма-Ата», – прочитал мужчина.

– Да-а-а? – выдохнула солдатская мать. – Слава Богу!

Побежала к себе в садик. Там у нескольких женщин сыновья тоже должны были отправиться служить, и они сильнее других переживали за Анну. «Девчонки, читайте скорее. Коля прислал письмо», – крикнула она им. Сын писал, что из пятидесяти вятских оставили в Алма-Ате его одного. Почему – сам не понимает. «Как тут Богу не поверишь?» – вздыхает Анна.

Невеста вымоленного сына, как узнала, что его оставили в Союзе, собрала вещи – и к нему. Устроилась в детский садик при воинской части и до конца службы была рядом.

– Я с ихним командиром ругалась, – говорит Анна. – Зачем жениться-то дали в армии?

Хотелось, чтобы свадьбу сыграли как положено.

– Вот воинская часть, – ответил офицер, – а вот винзавод. Наши прыгнут туда, а оттуда уже не могут. А за вашего сына я спокоен.

– И я спокойна, что они вместе, – соглашается Анна, вспоминая тот разговор. Потом поступили в институт вместе, вместе учительствуют, недавно серебряную свадьбу справили. Их всегда вдвоём видят. И никогда не слышала, чтобы грубое слово друг другу сказали.

За младшего, Серёжу, так уже не молилась, когда его в армию забрали. Ведь его здесь, в области, оставили служить, охранять зону в Кайских лесах. А вскоре Сергея избили сослуживцы без малого до смерти. «Уши чёрные, нос переломлен, по позвоночнику дали», – рассказывает мать солдата. Анна поседела и потеряла зрение. Муж беспрестанно курил, ничего не ел, а потом у него обнаружился рак. В суд обращаться не стали. «Бог вам судья», – сказала Анна извергам. После трёх месяцев госпиталей сына отдали родителям, отказавшись оформить инвалидность. Много лет он не мог устроиться на работу, приходил в себя, но потом стал матери опорой.

Со счастливой улыбкой она показывает материал, заготовленный сыном для иконостаса. Судя по размаху, будет не хуже иного церковного. Сделал ванную, Анна о такой и мечтать не смела, провёл православный телеканал в дом. «У нас с ним одни мысли, – говорит мать. – Сидим вместе, смотрим передачи православные, книги читаем. Очень хорошие у меня сыновья. И косить, и варить умеют. Мне все подружки завидуют».

Как трудно вымаливать детей. У некоторых получается, и одному Богу известно, чего им это стоит.

– Расскажите, как вы познакомились с отцом Алексием?

Речь идёт о батюшке Алексии Сухих, погибшем два года назад. Он был другом нашей газеты, историком, краеведом, человеком, о котором по сей день скорбят в Вятских Полянах и верующие, и неверующие. Анна – одна из немногих, если не единственная, кто знал его почти с начала служения.

– Он худенький был, тоненький такой, – вспоминает она середину восьмидесятых, – только женился. Служить начинал в Русских Краях возле Яранска. Храм огромнейший, как пароход, а народу сейчас нет, никто не ходит, стоит закрытый. Батюшке как рассказала о том, он говорит: «Анна, Анна, ты знаешь, ведь в Троицу у нас люди на улице стояли, не вмещались». Как такое может быть?

– А куда люди делись?

– Не знаю. Молодые не ходят. Потом в Малмыже служил, туда я к отцу Алексею уже ездила с подругой-хохлушкой. А в 88-м его к нам перевели. Здесь он вырос, детей народил. Вместе начинали. Никольский храм был весь разрушен, дыра в потолке. Железную бочку топили, каким-то образом трубы провели.

– Буржуйка?

– Не буржуйка. Простая сороковая бочка, в которой держат воду. Её приспособили под печку. Вот так началось. Я помогала в кассе торговать, был один кассир, а народу много, со всей округи приезжали. Хотел меня батюшка к себе взять, но узнал, что стажу не хватает, пенсия будет маленькая, сказал: «Дорабатывай». В церковь придём, говорю ему, что всё болею, скоро умру, а он шутил: «Телеграмму никто не прислал, что ты скоро умрёшь».

Мы его больно любили. Ревели, чуть с ума не сошли, когда его не стало. Племянница у подруги на «Скорой помощи» работает, позвонила ночью: «Отец Алексей погиб, дом сгорел».

Я потерялась. Не знаю, как собраться. Раннее утро: зашла в автобус, другие тоже заходят в церковь ехать, улыбаются, никто ничего не знает. «Что вы смеётесь! – говорю. – У нас ведь отец Алексей сгорел». «Как, чё ты говоришь хоть!» – и бабки, и молодые – не верят мне. Ой, чё было... Два года уж. Я так думаю, он за нас молится, за своё стадо. И владыка Хрисанф умер. Но сейчас вот опять прислали к нам хорошего священника – отца Петра, я думаю, это заслуга отца Алексея. Уже подружилась. Зашла позавчера, а отец Пётр говорит: «Вот теперь у меня все дома. Божия Матерь тебя привела». Мне восьмой десяток. Слава Богу, священников никогда не судила. Служат, стараются, как могут.

– Муж-то хороший был, – говорит Анна. – Вот сейчас расскажу про мужа. Чай будешь-то пить?

– Нет, спасибо!

– Мужа от рождения Андрианом звали, а друзья и ближние – Лянко. На свадьбе, как стали кричать: «Лянко, Лянко!» – мама моя спрашивает: «Который здесь Лянко?» «Зять твой» – отвечают ей. А мама: «Если бы я знала, что так зовут, не отдала бы Нюрку замуж». И стали мы его Андреем звать.

Он в храм долго не ходил. Но венчаться согласился. «Венчаться, Андрюша, будем», – говорю. Он: «Боюсь, люди смеяться станут. Давай хоть в Казани, если так». А чего нам Казань? Пошла на вечернюю к отцу Алексею. «Батюшка, – прошу, – обвенчайте нас завтра». Он: «Ой, я завтра еду после службы в Киров». Подумал, подумал, потом спрашивает: «А можно утром рано? В шесть часов?» «Ой, – говорю, – как хорошо. В шесть часов. Никто не увидит моего Андрюшку».

Вечером мужу говорю: «Никакой Казани, отец Алексей завтра утром нас обвенчает». Муж ни слова не сказал, хорошо, мол, завтра так завтра. Оделись во всё чистое, праздничное, пришли в храм. В храме тогда ещё пола не было, земля, разруха кругом, но всё равно – чинно, красиво. Отец Алексей обвенчал, слово напутственное сказал. Только под конец люди начали подходить. Но ещё служба не закончилась, а уж все, кому надо и не надо, о нашем венчании в городе знали.

Сын со снохой спрашивают:

– Что вы такое в церкви делали, что все над вами смеются?

– А что мы делали?

– Вы что-то там делали? Мы хотели вас позвать водиться сегодня, а вы что?

– Пожалуйста, мы счас придём, – отвечаю. – Водиться-то чё? Переоденемся и придём.

– Про вас люди говорят.

– Вы мне не указ. Я вас родила, не вы меня.

Такой вот был разговор неприятный.

«Водиться» в переводе с вятского значит «сидеть с детьми». Каким образом этому могло помешать венчание, я не знаю. Анна Зиновьевна, впрочем, тоже. Продолжает рассказ о муже:

– Потом он заболел. Очень серьёзно – рак. Его уже кладут на койку, и всё уже. Сойти ли живым? Прошу отца Алексея: «Пособоруй». «Рано ещё», – отвечает. Перед тем как поехать в больницу, подвела мужа к иконе и говорю: «Андрюш, больше никакого выхода нет. Ты идёшь на операцию, вернёшься ли, нет, неизвестно. Проси Бога, скажи, что, если жив останешься, будешь ходить в церковь».

Муж меня никогда не ругал, что по храмам ездила, деньги тратила. Но сам-то ещё не ходил в храм. Ему так трудно было сказать, что будет ходить, так трудно… Но он себя пересилил и сказал: «Буду». И мы с ним поехали. Операцию сделали, всё нормально. Положенные дни пролежал, пришёл худющий, плохущий – весь высох, руки мёрзнут. Будет он жилец или нет, не знаю. Отца Алексея в городе не было, позвонила отцу Гурию, он в Слудке служил, от Вятских Полян 25 километров. Говорю: «Поедешь на службу, к нам-то зайди, Андрюшу причастить». Муж первый раз в жизни причастился. Смотрю, стал поправляться, кушать начал, порозовел. Сказал: «Вот достану костюм и рубашку и буду в этом ходить в церковь». Семь лет ходил и жил как здоровый человек, а потом снова заболел.

– Не роптал: вот, мол, я церковь хожу, а тут – умирать?

– Нет! Нет! Благодарили Бога. Корову держали, сено косили, ел и пил, вино мог выпить за праздником, только не потолстел. Никого так не отпевали, как его, – три священника разом.

*    *    *

Представляю, как она коз ли своих, коровок ли пасла, приглядывая, чтобы не потерялись, не сгинули. Так же и семью, только для Царствия Небесного. Очень простая история, одна из многих. На том и простояли тысячу лет, не заблудились и не пропали, хотя было всякое.

– Вы меня фотографируете? – машет Анна рукой. – Я не ожидала, скотину кормила, надо переодеться.

– Нет, так лучше, – отвечаю. – Нормальный у вас вид, русский.