СЕМЬ ШАГОВ НА ЦИЛИБУ

Редакция продолжает (последняя из публикаций – Школа жертвенности в № 665) рассказывать о православном проекте на Цилибе – в этом году исполняется десять лет, как на берега Вычегды впервые приехали подростки из разных городов: отдыхать и трудиться там, восстанавливая старинный храм, созидать собственные души. Этот рассказ – впечатления от поездки на Цилибу прошлым летом.

Декабрь. Антониево-Сийский монастырь.

В окно чайной пробивается тусклый свет северного дня, от печки тянет теплом, от прилавка – запахом свежих плюшек. Моё душевное состояние – как температура на улице – глубоко ниже нуля.

– Езжай летом на Цилибу.

Мои робкие возражения, что там люди делом занимаются, а я им помочь ничем особо не могу, а мешать не хочу, отец Варсонофий легко отметает:

– Там музыкальный фестиваль будет, много народу приедет. Где сорок девять коров едят, там и пятидесятой место найдётся. Езжай. Благословляю.

Про Цилибу я узнаю впервые здесь же. И то, что именно узнаю, представляется мне совершенно фантастическим – стоит в глухих лесах Ленского района заброшенный каменный храм на горе, который уже восемь лет восстанавливают питерские подростки: расчистили храм от мусора, перекрыли крышу и поставили крест, при этом на себе таскают на гору пиломатериалы. Количество возможных препон, которые, на мой взгляд, должны были бы помешать такому проекту, кажется бесконечным. А главное – ну чем я, московский житель, не строитель, не психолог и даже не музыкант, могу им помочь?

Но благословение – аргумент серьёзный, примерно как бампер от «КамАЗа». В том смысле, что и с одним, и с другим обычно не поспоришь. На Цилибу так на Цилибу.

Июль. Станция Котлас-Узловая.

Не удивительно, что на нас обращают внимание. А местные бабушки ещё и пытаются круги вокруг нас описывать в надежде взять благословение у нашего командира – высокого черноволосого монаха. Плохо это у них получается, потому как мы все – и дети, и взрослые, и сам командир – заняты важным делом: мы грузимся в вагон поезда с нашей немалой туристической поклажей. Грузимся долго, и поэтому проводники во всех вагонах держат красные флажки, задерживая отправление. Длинная такая череда красных флажков до самого электровоза…

В химии есть такой процесс, «кристаллизация» называется. Когда есть центр кристаллизации, задающий порядок, подходящие к нему из раствора молекулы воспроизводят этот порядок, встраиваясь в структуру и создавая кристалл. И вот на моих глазах прямо в купе поезда Котлас – Воркута, в процессе сидения друг у друга на голове, поглощения пирожков, которые вынес к поезду в Плесецке кто-то из духовных чад отца Варсонофия, разучивания слов песни «Окиян-море» и совместного прочтения незатейливой детской книжки о житии Иоанна Шанхайского, начинается и процесс кристаллизации. Отличие от химического процесса в том, что там кристалл образуется только из однородных молекул, а сидящие в купе люди очень и очень разные, многие до посадки в поезд не были даже знакомы между собой. И тем не менее процесс ОЧЕвиден, т. е. виден невооружённым глазом.

Станция Межог, граница Коми и Архангельской области.

Кристалл не просто обретает структуру, он, оказывается, ещё и растёт. Как-то вдруг выясняется, что в автобусе нас уже гораздо больше, чем было в поезде, и вновь появившиеся люди по умолчанию уже встроены в эту кристаллическую структуру – ещё не зная имён друг друга, мы грузим вещи и продукты в один автобус, и это наш общий автобус и наши общие вещи.

Яренск, берег реки Вычегды.

Начинает моросить мелкий дождь. Коробки с продуктами загружены в трюм – от дождя подальше, а рюкзаки свалены на палубе и укрыты плёнкой. По палубе важно вышагивает капитан, имитируя своей походкой как минимум пятибалльную качку. Мы ждём. Чего? Ещё нескольких человек... Как вообще можно запустить процесс кристаллизации из столь разнородных и непохожих друг на друга элементов? Молодые и не очень, мужчины, женщины, дети, подростки. Фотоаппараты и видеокамеры, гитары и флейты, казачьи фуражки и лампасы, подрясники и иерейские кресты. Архангельск, Котлас, Москва, Санкт-Петербург, Верхняя Тойма, Сыктывкар. И я уже понимаю как. Процесс кристаллизации был запущен не сейчас, а много раньше, когда каждый из них в тот или иной момент жизни услышал от отца Варсонофия ту же самую фразу: «Езжай на Цилибу».

Наверное, сотни людей. Географически распределённая сеть, за ниточки которой, по-видимому, и потянул человек, стоящий в её центре: «Езжай на Цилибу».

Цилиба.

После двух часов путешествия по реке под дождём, на размокшем в кисель береге (вот они какие в реальности, кисельные берега…) нас встречает удивительное сообщество обитателей Цилибы. Тоже кристалл, только куда более притёртый друг к другу и крепко спаянный, потому что за ним стоят факторы времени и сделанной совместно работы. В массе своей босоногий и на дождь откровенно плюющий. Ловко, быстро и организованно сгружающий привезённые ящики и коробки и поднимающий это всё на вершину холма, к храму. И – никакой химии такое не снилось! – начинается процесс взаимопроникновения этих двух кристаллов. Но это, как говорили классики, уже совсем другая история.

Я знаю пока только, что игумен Игнатий приехал вместе с нами на одном катере и что он из Сыктывкара. Потом уже узнаю, что это тот самый игумен Игнатий, чью страничку в газете «Вера» я обычно читаю первой.

Про молебен, однажды отслуженный им на пляже (девчонки волейбол побросали, собрались на молебен в купальниках, но на головах – платочки; а куда деваться было?), и про освящение фитнес-клуба отец Игнатий рассказал нам во время обеда. Как и множество других историй из жизни своего прихода. И купил нас. Сразу и, как говорится, с потрохами. Невозможно не купиться, когда проповедь мысли «дорогие мои, будьте с Богом, с Богом так хорошо!» происходит в форме прямой проекции на нашу современную жизнь. Когда не просто понимаешь, а чувствуешь, что все мы такие, какие мы есть: загнанные жизнью, бегущие по кругу «дом – работа – дом», иногда нелепые, иногда унылые, часто глухие, в магазинах, автобусах, спортзалах, на пляжах – всё равно Божьи. Что с Богом не просто хорошо, с Ним хорошо сейчас.

И я понимаю ребят, которые стерегут моменты, когда можно поговорить с батюшкой один на один и спросить его о самом главном – как жить? О самых краеугольных, самых простых и важных вещах, которые успели истереться, затаскаться, а иногда и просто раствориться в суете нашей жизни, но без которых невозможно, если у тебя живая душа. Потому что это редкий шанс получить ответ не просто без фальши, политики или менторства, а ответ от человека, который действительно знает как.

Я их понимаю, радуюсь за них и немного завидую. У меня в пятнадцать лет для вопросов о том, как жить, был только комсорг…

Вероятно, у всех народов во все времена совместная трапеза давала ощущение возникших уз. А предваряемая и завершаемая общей молитвой – вдвойне. И наверное, втройне, когда эту молитву от нашего имени читает общий духовный отец.

Чудо и очарование Цилибы заключается в том, что такие объединяющие элементы возникают спонтанно и практически непрерывно.

– Будьте добры, передайте, пожалуйста, сахар!

– Нужно говорить: «Сотворите любовь, передайте, пожалуйста, сахар!»

Бывает, что сказанная вдруг фраза, будучи подхваченной, принятой и растиражированной представителями одного сообщества, мгновенно становится мемом – этаким паролем для избранных.

Вот и фраза отца Игнатия подхвачена всеми обитателями нашего павильона. Её произносят при каждой просьбе, явно получая от этого удовольствие. Прекрасно сознавая, что если в каждой шутке есть доля шутки, то здесь её практически нет.

– Сотворите любовь, налейте чаю!

– Сотворите любовь, передайте печенье!

Или:

– Приятного аппетита!

– В монастырях принято говорить: «Ангела за трапезой!»

– Да? А что отвечать?

– Невидимо предстоит!

Дождь барабанит по пологу, иногда просачиваясь в дырочки, ехидно капая в тарелку с кашей. Или в чай с утопленниками-комарами. Или за шиворот.

Мне кажется, что ангел предстоит почти видимо и ему на крылья тоже капает.

– Отец Варсонофий, скажите, а правда, что … ?

– Я тебя умоляю! Это всё просто туфта голимая!

– Отец Варсонофий! Вам определённо нельзя работать с молодёжью!

Господи Милосердный! Сколько же в этой фразе, сказанной таким ехидным тоном, благодарности, восхищения и признательности…

Отец Варсонофий везёт на Цилибу песню «Окиян-море». Эта песня казаков-старообрядцев, ей 300 лет. Идея найти её, выучить и спеть с ребятами родилась у него во время путешествия на Афон.

Первый раз я слышу её через пять минут после нашей посадки в поезд в его исполнении. Вместе со мной её слышит и минимум половина пассажиров вагона, которые начинают ошарашенно спрашивать меня: «А что, вы так всю дорогу молиться будете?!»

Ещё трудно объяснить, но есть ощущение, что что-то не так. Меня песня «царапает». Она сильная, дерзкая, а главное – она порождена другой цивилизацией, если под «нашей цивилизацией» понимать плацкартный вагон поезда Архангельск – Котлас. В этих обстоятельствах она агрессивна и несёт «культурную угрозу». Предки, в отличие от нас, были люди «конкретные». Понятно, почему попутчики вокруг немного пугаются.

Вода на Цилибе – в ручье, ручей – внизу под горой. Носить её наверх – тяжёлая работа. Поэтому посуду дежурные моют на реке.

Мы ещё не прониклись Цилибой. Нам лень идти мыть посуду, и каждому хочется, чтобы добровольцем оказался кто-то другой. И вот возникает идея совместить мытьё посуды с выполнением благословения (т. е. жёсткого приказа) отца Варсонофия всем разучить песню «Окиян-море». Руководство разучиванием песни возложено на Семёна.

Встречаются такие люди – например, полярники, участники длинных антарктических экспедиций. В общении с окружающими они предельно корректны и сдержанны, даже мягки, а внутри – несгибаемый стальной стержень. Похоже, Семён из таких, потому что тихий саботаж наших ребят по обоим вопросам преодолевается им со спокойствием, юмором и неуклонностью.

В первый раз мы отправляемся на реку втроём – Семён, я и Танюшка. Она – единственный человек, которой врождённая мягкость не позволила беззастенчиво увильнуть.

Оказывается, в расстояние от лагеря до реки песня укладывается ровно один раз, с точностью до минуты. Во-вторых, заложенные в ней недюжинная сила, вызов и своеобразие, делавшие её, как мне показалось, неуместной и неудобной в поезде, здесь, в лесу, дают прямо противоположный эффект. Эта песня и каменный храм на горе практически ровесники, они одной веры и одной земли, и они оба «не от мира сего», не из настоящего. И ещё. У неё мощный объединяющий потенциал. Видимо, наши предки пели её, сидя за вёслами или делая какую-то другую работу, для которой нужны были совместные усилия. Я уже понимаю, что у ребят нет никаких шансов увильнуть – песня сама затянет. Так и происходит.

Второй раз на реку мы отправляемся впятером, при этом никто никого не принуждает. Далее уже без исключений – закончилась трапеза, прозвучала молитва, собраны миски и ложки, и на берег отправляется целый коллектив, явно избыточный для мытья посуды. Да, собственно, и не за тем ведь идём. Ну, заодно уж и посуду моем, конечно.

Окиян-море, ка-а-амень ляжит.

На каменю церква стоит…

Месяц прошёл после возвращения с Цилибы. Когда нужно что-то сделать, а сил не хватает – моральных или физических, – я включаю эту песню.

Занимается день,
монастырь над рекой.
Заходи, путь открыт,
вход отверст.
А на сердце такой
почивает покой,
Что я вижу за тысячи вёрст,
Как лампады горят,
всё горят в алтаре…
Телом здесь, а душой в небесех
Служит русский монах
в белом монастыре
И Спасителя молит о всех.

Я смотрю на каменную громаду храма и думаю о том, что не просто так поёт эту песню вечером у костра Семён Марьясин. Она про Цилибу.

В видеоролике, снятом на слова этой песни, седой монах пишет икону Спасителя и, поставив её перед собой, отправляется в путь. Приходит в заброшенный храм. И к нему и его молитве начинает стягиваться народ из полуразрушенных окрестных деревень.

Последнего здешнего настоятеля, Константина Иоанновича Субботина, увели в 1930 году прямо со службы и расстреляли. Почти 80 лет здесь царили разруха и запустение. Потом сюда пришли питерские ребята, и их многолетними упорными усилиями храм снова стал оживать. А потом, три года назад, пришёл монах, и с его приходом вернулась литургия.

Сегодня литургия в третий раз, но её начало немного задерживается – ждём катер из Яренска, на котором должны приехать на службу жители соседних деревень. По дороге сюда мы проехали достаточно заброшенных сёл и отдельных домов, чтобы понять, что люди уходят из этих мест.

Над изрытой землёй
бьют двенадцать часов,
Хаты смотрят глазами сирот.
Средь бескрайних полей
и дремучих лесов
Похоронен великий народ…

И надежда на самом деле одна: если будет храм и литургия – будут люди. Тем важнее сегодняшний день и сегодняшняя служба.

Раздаётся звук мотора, затем голоса – гости приехали и потихоньку поднимаются на холм. Много, человек шестьдесят. В основном женщины, есть дети, в том числе и маленькие. Оживлённые, нарядные, с подарками. Немного смущённые. Приехавшие на праздник. И они правы.

– …Благослови, владыко!

– Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков!..

Когда темнеет, идём читать вечернее правило. Выплывают из темноты большие и маленькие фигуры, собираясь тихонько на втором этаже храма у сколоченного из досок аналоя. Ощутимо сквозит из пустых оконных проёмов. Единственный свет – шахтёрский фонарик на лбу отца Варсонофия – освещает молитвослов и бросает слабый отсвет на кирпичные стены храма и на лица. Выражение этих лиц отвлекает меня от молитвы. Я никогда раньше не видела такого выражения у подростков – даже у самых воцерковлённых – у себя в приходском храме. Такой сосредоточенности, такой искренности, такой надежды. И такого единодушия в своей молитве.

Такое вот, почти катакомбное, христианство – и внешне, и внутренне…

«Господи, еже и ничтоже благо сотворих пред Тобой, но даждь мне по благодати Твоей положити начало благое…»

В Сийском монастыре существует традиция по окончании вечернего правила обходить монастырь крестным ходом. И творить про себя молитву Богородице. Сила этого действа такова, что в монастыре есть даже кошка, которая каждый вечер сопровождает братию в нём.

Отец Варсонофий хочет провести крестный ход и на Цилибе.

Пока читали правило, на улице совсем стемнело. Батюшка берёт икону Богородицы (её всегда несут впереди) и при свете всё того же фонарика объясняет всем, что и как нужно делать. Меня снедает предвкушение – я его даже сформулировать толком не могу, я просто понимаю, какого уровня и силы ощущения ждут через несколько минут тех из ребят, кто в такой крестный ход до этого никогда не ходил. Ловлю в темноте выражение глаз того, кто стоит рядом, – широко раскрытые глаза, круглые, как пятаки… Всё правильно.

Ночь. Звёзды. Шум сосен. Тёмная громада храма. Дорогу в траве приходится подсвечивать мобильным телефоном. Тихо – каждый молится про себя.

«Богородице Дево, радуйся!...»

Мурашки по коже. Стоило ехать только ради этого ощущения.

Могила преподобного Димитрия Цилибинского – прямо за храмом. Он – игумен этой земли. Много раз мы приходили сюда вместе помолиться, но впервые я сижу здесь одна.

Опять вспоминается: «Добро нам зде быти; сделаем три кущи…» (Лк. 9, 33). В том смысле, что останемся здесь надолго. Эту мысль и именно в этой формулировке я уже несколько раз от разных людей слышала.

Восемьдесят лет здесь было запустение. Сейчас из-за храма раздаются голоса, ветер доносит дым костра. Слышен звук циркулярной пилы – приехавшие с нами казаки, по-моему, вообще не спят и не едят, стараясь успеть закончить укладку пола на втором этаже.

Бывает иногда: сидишь вдвоём с кем-нибудь на скамейке, он молчит, ты молчишь. Да и не нужны слова, чтобы понять настроение такого «собеседника». Посидели, помолчали – глядишь, пришло решение какой-то проблемы. Или настроение выровнялось. Или появились силы на какое-то сложное дело.

Сейчас то же самое ощущение. Вдруг пришла мысль, что рад преподобный пришедшим к нему живым людям. Даже не тому рад, что они храм восстанавливают – тут понятно всё, благое дело ребята делают, и сколько уже свидетельств, что помогает им сам преподобный. А просто вот этим мальчишкам рад, лохматым, босоногим, дерзким, хулиганистым, смешливым, которые на лужайке то потасовки устраивают, то бег в спальных мешках, которые песни хором у костра поют, водой друг друга с ног до головы окатывают.

И жить пытаются с Богом.

Ночь накануне отъезда подошла к концу. Уже спеты все песни у костра, прозвучал гимн Цилибе, отслужен на рассвете молебен преподобному Димитрию, заснят на фотокамеры потрясающий рассвет с колокольни, окончательно упакованы рюкзаки. Шесть часов утра, и мы дружно ждём звука движка подходящего к берегу катера. Дружно, но тщетно...

В половине седьмого выясняется, что один из двух капитанов, потенциально способных нас увезти на другой берег, вне зоны доступа, а другой просто не берёт трубку. И ситуация навевает разные философские мысли. Например, о пятнадцати тысячах рублей, которые вся компания потеряет на билетах в случае массового опоздания на поезд.

Видимо, чего-то мы ещё не сделали и преподобный Димитрий, хозяин этих мест, не отпускает нас… И тогда возникает мысль: снова всем помолиться преподобному и просить его управить эту ситуацию.

Добро нам быть тут, но другой мир не будет ждать.

Мы – человек десять – встаём и идём от берега к храму.

И тут сзади раздаётся фраза, которая дорогого стоит:

– Возьмите меня с собой, я тоже домой хочу!

Устами младенца… Это не нам. Это признание преподобному – признание его силы, веры в его власть и произволение. И оно тем ценнее, что сказано ребёнком, практически невоцерковлённым.

О своеобразии, силе и соборности молитв на Цилибе уже говорилось. И уже не вызывает особого удивления, что ситуация начинает решаться через пять минут после их окончания. Отец Адам, отправившийся на поиски «капитана Гранта», потерявшегося где-то на просторах Вычегды, находит его – воистину чудо! – трезвым, просто его забыли предупредить. И у нас остаётся шанс успеть на поезд. И есть время до прибытия катера, чтобы ещё раз (как лётчики говорят, крайний раз) сварить и съесть манную кашу, заправленную комарами.

Начинается дождь. Когда мы приехали на Цилибу, тоже шёл дождь. Круг замкнулся – пора уезжать. Комары, предчувствуя наш скорый отъезд, спешат наверстать упущенное и… отправляются провожать нас на берег. Странная у нас с ними пищевая цепочка получается – мы едим их, а они нас.

Катер отчаливает. На палубе взметается дружный лес рук – знак прощания с оставшимися на берегу и знак благодарности им. Знак того, что два кристалла, соединённые горением и волею одного человека, вопреки законам химии, срослись не просто гранями, а отдельными молекулами – в непостижимое единое целое.

На сайте группы Цилиба «ВКонтакте» стоит эпиграф: «Кто-то ищет братьев по разуму, а мы ищем братьев по Цилибе. От разума это далеко».

Воистину это так. Разум здесь отдыхает, а правят силы куда более серьёзные… Просто питерцы поняли это раньше нас.