Россия, весна, Святой праздник Воскресения Христова, Пасха. Между этим праздником в СЛОНе и в Вологде прошло шесть десятилетий. Все эти годы власть старалась уничтожить веру в душах людей... Не получилось...

Тяжёлая была эта Пасха из всех четырёх, какие пришлось мне пережить в неволе с 23-го по 26-й годы.

Тридцатого марта всей нашей группе окончился срок сидения за честь родной церкви, за честь Никольского прихода…

Но утро принесло самую печальную весть: я и епископ Митрофан по неизвестной причине остаёмся, до какого времени – неизвестно. Может, на неделю, но может быть, и на десять недель. «Ах, – думал я, – опять мне наибольнее, чем другим! Или грешнее всех, или Господь больше других любит!..»

Проводил завистливым оком отца Алексия и ещё шесть человек священников и остался томительно ожидать того дня, когда тот же Анфилов вызовет и меня.

Кругом лёд, снег, железная колючая проволока, на высоких столбах будки, где часовые, проклиная остров, в тулупах охраняют жизнь тяжких-претяжких «преступников»: епископов, священников, протодиаконов.... Грусть на сердце. А на ум всё же идёт мысль: «Разве есть в твоей жизни что-либо случайное? Разве не Господь управляет миром и твоей жизнью? Разве Он желает тебе зла? Подожди, и ты увидишь благие последствия этой временной задержки».

Прошли недели две. Мою тоску нарушил заврабсилой Яшвили – грузинский офицер, тоже арестант. «Ты знаешь, – сказал он мне, – сегодня с партией пригнали Илариона!..» – «Неужели?!..» – «Да, да, в инвалидной роте осматривают...» Хотя было около десяти часов ночи, я решил повидаться с дорогим архиепископом. Но до окончания осмотра никого не пускали. Я, долго не думая, взял в руки свёрток бумаги, пустые бланки на опись казённых вещей, карандаши в руки и с видом чиновника особых поручений прямо туда.

В роте крик, шум, гам – обыск в полном ходу. Присматриваюсь: сидит на нарах архиепископ Иларион в коричневом кафтане. Как увидел меня, сразу бросился: «Отец Павел!.. Отец Павел!..» Расцеловались. Но наша дружеская встреча обратила внимание ротных командиров и помощника лагерного старшины. И хотя я доказывал своё служебное положение бумагами и карандашами, но всё же они настояли убраться до окончания обыска.

Подходила Пасха. Людей нагнали в пункт видимо-невидимо. Вследствие весенней распутицы лесные разработки закончились и более тысячи человек возвращались обратно в лагерь. А весь лагерь рассчитан на 800 человек. Клуб закрылся и переделан под жилое помещение с нарами. В прочих бараках проходы замощены нарами, двойные нары переделаны в тройные (в три этажа). И как хотелось, хотя и в такой затруднительной обстановке, совершить молитвенный обряд. «Как это так! – думал я. – Пусть даже и сейчас, когда просунуться поговорить через толпу затруднительно, как не пропеть “Христос воскресе!” в пасхальную ночь!..»

Только архиепископ Иларион и епископ Нектарий согласились на пасхальную службу в незаконченной пекарне, где одни просветы были прорублены – ни дверей, ни окон. Остальное епископство порешило совершить службу в своём бараке, на третьей полке, под самым потолком, по соседству с помещением ротного начальства. Но я решился пропеть пасхальную службу вне барака, дабы хотя бы в эти минуты не слышать мата. Сговорились.

Настала Великая Суббота. Арестантский двор и бараки, как сельдью, были наполнены прибывавшими из лесозаготовок. Но нас постигло новое испытание. Последовало распоряжение коменданта ротным командирам не допускать и намёков на церковную службу и с восьми часов вечера не пускать из других рот. С печалью сообщили мне епископы Митрофан и Гавриил это распоряжение. Однако я своему «причту» настаивал: всё же попытаемся в пекарне совершить службу. Епископ Нектарий сразу согласился, а архиепископ Иларион – нехотя. Но всё же попросил разбудить в 12 часов.

В начале двенадцатого я подошёл к владыке Илариону, который, растянувшись во весь свой великий рост, спал. Толкнул его в сапог, владыка приподнялся. «Пора», – сказал я ему шёпотом. Весь барак спал. Я вышел. И мы гуськом направились к задней стороне бараков, где за дорогой стоял остов недоконченной пекарни. Мы условились не сразу, а поодиночке прошмыгнуть. И когда оказались внутри здания, то выбрали стену, более укрывавшую нас от взоров проходящих по дорожке. Мы плотнее прижались к ней: слева владыка Нектарий, посередине – владыка Иларион, а я – справа. «Начинайте», – проговорил владыка Нектарий. «Утреню?» – спросил владыка Иларион. «Нет, всё по порядку, с полунощи», – отвечал владыка Нектарий. «Благословен Бог наш...» – тихо произнёс владыка Иларион.

Стали петь полунощницу. «Волною морскою...» – запели мы. И странно, странно отзывались в наших сердцах эти с захватывающим мотивом слова. «Гонителя мучителя, под землею скрыша...» И вся трагедия преследующего фараона особенно в этой обстановке чувствовалась нашими сердцами, как никогда, остро. Белое море с белым ледяным покровом, балки для пола, на которых мы стояли, как на клиросе, страх быть замеченными надзором. И всё же сердце дышало радостью, что пасхальная служба совершается нами вопреки строгому приказу коменданта.

Пропели полунощную. Архиепископ Иларион благословил заутреню. «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его...» – не сказал, а прошептал, всматриваясь в ночную мглу, владыка Иларион. Мы запели: «Христос воскресе!..» «Плакать или смеяться от радости», – думал я. И так хотелось нажать голосом чудные ирмосы! Но осторожность руководила нами. Закончили утреню. «Христос воскресе», – сказал владыка Иларион, и мы все трое облобызались. Владыка Иларион сделал отпуст и ушёл в барак. Епископ Нектарий пожелал и часы с обедницей совершить. И мы совершили вдвоём. Только я был за предстоятеля, владыка Нектарий – за псаломщика, так он сам пожелал, ибо знал все песнопения, равно и чтения – апостоловец – наизусть.

Днём по случаю праздника я пригласил владыку Илариона на кофе в свой барак. «А пили вы кофе по-венски?» – спросил меня владыка и, смеясь, рассказал, как это делается. На другой день службу совершили мы с владыкой Нектарием вдвоём, ходя по дорожке. И этот день также казался мне праздничным, как и первый с «богослужением».

Эта пасхальная служба осталась в памяти у владыки Илариона. В тот год в декабре ему кончался срок. Его уже перевезли на берег из Соловков ввиду прекращения навигации. В декабре я получил от него письмо: «Колесо Фортуны повернулось обратно, меня снова перевозят в Соловки...»

Действительно, из Москвы пришло извещение продлить изоляцию ещё на три года. «На повторительный курс остался», – шутил владыка Иларион. И в 1927 году в мае писал мне: «Вспоминаю прошлогоднюю Пасху. Как она отличается от сегодняшней! Как торжественно мы справили её тогда!..»

Да, обстановка Пасхи 26-го года необычайна. Когда мы втроём её справ­ля­ли в недостроенной пекарне, в это время там, в Ростове, в залитом элек­трическим светом кафедраль­ном собо­ре, при участии чудного хора И. Ф. Ко­валёва городское духовенство совершало тоже пасхальное торжественное богослу­жение.

Но!.. Думается нам, наша кемская Пасха с владыкой Иларионом в пекарне без окон и дверей, при звёздном освещении, без митр и парчовых риз дороже была для Господа, чем великолепно обставленная ростовская...

Так озаглавил письмо в Совет по делам религий при Совмине СССР упол­номо­ченный по Вологодской области В. П. Николаев. Оно показывает, как власти на нашем Севере относились к православным буквально за год до начала перестройки. Уполномоченный пишет весной 1984 г.:

«Христианский праздник пасха в церквах города Вологодской епархии пошёл без происшествий и нарушений законодательства о культах...

Для обеспечения общественного порядка к указанным церквам выделялся усиленный наряд милиции и дружинников, проинструктированный не допускать к церквам лиц, склонных к правонарушениями, и несовершеннолетних детей без сопровождения взрослых. Однако архиепископа Михаила охрана общественного порядка у кафедрального собора города Вологды, куда он приехал на службу, почему-то не устраивала, хотя именно наряд милиции и дружинников обес­печил проезд его машины через тысячную толпу зевак к церкви, а во время крестного хода сдерживал натиск этой толпы и обеспечил нормальное проведение указанного религиозного шествия.

По этому же поводу Михаил на имя начальника УВД облисполкома направил своё письмо, в котором искажается обстановка около церквей в пасхальную ночь, приводятся вымышленные факты «блокады» церквей милицией и в грубой (если не провокационной) форме делаются выводы, предложения и даже угрозы.... За последние годы он направил в разные инстанции десятки жалоб на представителей власти, милиции, финорганов, уполномоченного Совета с обвинением их в нарушении свободы совести и законодательства о культах...»»

А вот выдержка из того самого «провокационного» письма владыки Михаила начальнику Вологодского облуправления милиции генерал-майору Дунаеву А. Ф.:

«В ночь на 22 апреля с. г. обе действующие в Вологде церкви были задолго до начала богослужения оцеплены мощными нарядами милиции, которые блокировали все подступы к храмам и не допускали (или пытались не допускать) в храм всех людей, не достигших преклонного возраста... Мне пришлось лично выходить из собора и, обратившись к возглавлявшему милицейский наряд майору, напомнить ему, что доступ в храм должен быть свободен для всех, кроме нетрезвых, хулиганов и детей, не сопровождаемых взрослыми...

Пасхальная ночь бывает один раз в году, но в течение всего года по городу ходят нездоровые россказни, что при входе в храмы на пасху проверяют якобы документы, что вообще никого не пускают... Может быть, милиция считает, что если бы не её плотное оцепление прихрамовой территории, то народ бросился бы на священно­служителей и растерзал их? Для таких опасений нет никаких оснований...

Обращая внимание на всё изложенное, настоятельно прошу: 1. Выявить виновника (или виновников)... и привлечь его (их) к соответствующей строгой ответственности... по ст. 143 УК РСФСР за воспрепятствование совершению религиозных обрядов. 2. В будущем обеспечить должный инструктаж состава милицейских нарядов. 3. Сократить численность милицейских нарядов, направляемых к церквам в пасхальную ночь, доведя их максимально до 8-10 человек у каждого храма.

Со своей стороны сообщаю, что, если последняя просьба (п. 3) не будет выполняться, я лично вынужден буду воздержаться от возглавления пасхального богослужения (о чём будет доведено до сведения не только Вологодского облисполкома, но также Патриархии и Совета по делам религий при Совете Министров СССР)».

Самая главная, самая коренная заповедь Евангелия выражается в одном слове: «Люби!» Как мало, по-видимому, это слово, но какое великое, какое необъятное дело выражает оно!

Конечно, каждый из нас говорит, что он не лишён любви, любит, например, своих родных, своих близких друзей. Их ли только надо любить? Нет, Спаситель говорит: любите всех людей без различия, любите и тех, кто вас ненавидит, любите проклинающих вас, благотворите всем, просящим у вас, не ожидая от них возврата и благодарности. И как любить? Как самого себя. Есть ли мера любви к самому себе?! В самом деле, есть ли добро, какого мы не пожелали бы себе от других? Тем не менее эта заповедь не неисполнима, ибо заповеди Христа не тяжки суть. Всё дело заключается лишь в искреннем нашем желании исполнить заповедь Спасителя. Конечно, тотчас или в скором времени невозможно достигнуть полноты любви, ибо это значит сразу достигнуть совершенства. Всякое дело начинается с малого. Прежде всего постарайтесь менее думать о себе и более обращать внимания на окружающих. Если мы будем внимательно всматриваться в жизнь, люди нам откроются совсем не с той стороны, с какой они являются для сухого себялюбца. Тот смотрит на них как на средство своего благополучия и решительно не обращает внимания на их личную жизнь; а между тем у всякого человека свои скорби, свои радости, свои болезни души и тела, и скорбей и болезней гораздо больше, чем радостей. И вот истинный христианин и должен прислушиваться к голосу людей страждущих и по возможности стараться им помочь.

Разнообразна должна быть эта помощь: не всякого можно утешить деньгами или вообще вещественным вспомоществованием, много таких, которые гораздо более нуждаются в добром, ласковом слове, в духовном совете; не откажем в них, утешим их, как умеем. Такое-то отношение к ближнему называется сочувствием, то есть мы стараемся так же чувствовать, как и они, их чувства переносить на себя. Оно и называется состраданием, ибо их страдания заставляют и нас страдать, а так как от страдания всякий человек желает освободиться, то и мы, сострадая ближним, облегчаем их страдания. Когда это сочувствие укоренится в нашей душе, нечего и указывать, что в каком случае надо сделать для других, само сердце укажет нам, чем в известном случае облегчить нашего ближнего.

Но сказано: не только любить ближнего, но даже любить и ненавидящих нас. Это, братие, гораздо труднее для нашего грешного себялюбия. Как, в самом деле, любить такого человека, который постоянно вредит тебе и мучает тебя? Но рассмотри, братие, прежде всего причину этой к тебе ненависти, не сам ли ты в ней виноват и не на самого ли себя тебе прежде всего сетовать? Будучи очень чувствителен ко всякому оскорблению, не оскорблял ли его и не сам ли посеял в его сердце злое семя ненависти? Как часто наша болтливость, наша неумеренность ссорит людей, расстраивает самые лучшие отношения. И вот, сами того не замечая, мы вместо друзей создаём себе врагов. Поэтому скорей примирись, проси прощения, чтобы солнце не зашло в гневе твоём. Если и чувствуешь себя правым, всё-таки первый примирись – потом, разобравшись в своих чувствах, может быть, и найдёшь за собой вину. Говорят, святой Тихон, будучи уже епископом, однажды вступил в спор с одним помещиком, который, раздражённый, что святой побеждает его в разговоре, забылся до того, что ударил святого по щеке. И что же святой? Он смиренно склонился, упал пред ним на колени и кланялся в ноги, просил прощения, что раздражил его. Вот великий пример для подражания – к сожалению, очень немногие ему следуют.

Но если мы и со всеми будем стараться жить в мире, всё-таки найдутся злые люди, которые нас будут ненавидеть и завидовать нам. И нам не надо платить ненавистью и злобой, их надо жалеть. Не так пожар опустошает охваченный им дом и пожирает имущество, как злоба или ненависть палят душу и опустошают в ней всё доброе. Мало найдётся таких, кто не пожалеет погорельца, а уж тем более должно пожалеть душу человеческую, палимую диа-

волом. Как ветер всё более и более раздувает пламя и пожар, так и такой человек ещё более его разжигает своими злыми действиями, обидами, наветами, клеветой. Помолимся за ненавидящих нас, они достойны великого сострадания! Они уже здесь начали адскую жизнь...

Итак, братие, будем всеми силами поддерживать это сочувствие к нашему ближнему, дела милосердия да не оскудевают в нас, тогда постепенно в нашем сердце исчезнет сухое себялюбие и на его месте вырастет любовь к ближнему. И кто хотя несовершенно, хотя в очень малой степени достиг этой любви к ближнему или хотя немного испытал отраду сочувствовать ближнему, тот уже здесь, на земле, вкусит святой рай.