ЧТЕНИЕ
СОРОК ЛЕТ СПУСТЯ
Владимир ЯЦКЕВИЧ
– Отец Трифон, к нам ещё один трудник прибыл, – сказал молодой послушник, заходя в келью игумена. – На своей машине приехал. Просит вашего благословения.
Игумен Трифон, худощавый, с густой чёрной бородой, слегка тронутой сединой, сидел за столом и что-то писал.
– Где он? Пусть заходит, – игумен поднялся из-за стола.
В келью вошёл высокий, крепкого телосложения мужчина лет пятидесяти.
– Как вас зовут? – спросил игумен.
– Николай.
– Откуда приехали?
– Живу я в Петербурге, а сейчас здесь неподалёку обитаю, дачником, в Залесной. Хотелось бы у вас поработать. В принципе, весь август могу у вас трудиться.
– Спаси вас Господь. Рабочих у нас не хватает. Вы крещёный?
– Да. И в церковь хожу.
– Это хорошо. Здесь в округе верующие только немощные старушки. Мужики спились. Работы постоянной нет, а к нам всё равно идти не хотят. Платим мы, правда, немного, но по здешним меркам это деньги неплохие. Будто что-то их отводит от Церкви. А ведь это дети и внуки тех, кто храмы разрушал. Им бы отстроить то, что было разрушено, да грехи родительские замаливать! А нет, не хотят. Живут-маются, заблудшие души, прости Господи.
Отец Трифон перекрестился и продолжил:
– Хочу вас предупредить: трапеза у нас простая, монастырская, без мяса. А на алкоголь строгий запрет.
– Это всё меня устраивает. Ночевать я буду в своей деревне, а утром приезжать к вам. Если нужен какой инструмент, скажите – я привезу.
– Инструмент у нас пока самый простой: лопаты да носилки. Это всё у нас есть. А вы, случаем, кладку кирпичную делать не можете?
– Кладку? Приходилось.
– Вот и замечательно! Благословляю раба Божия Николая потрудиться во славу Божию...
После рабочего дня Николай переоделся, поужинал в трапезной и пошёл на вечернюю службу. В большом храме была отгорожена небольшая отремонтированная часть, сделан временный алтарь. На службе стояли четверо монахов и несколько старушек. По сравнению с роскошным убранством столичных храмов обстановка казалась жалкой. Но как по-домашнему уютно теплились свечи перед простенькими бумажными иконками, с какой трогательной искренностью пели на клиросе три монаха! Это был островок благодати среди окружающей разрухи.
После вечерни Николай подошёл к игумену:
– Отец Трифон, может быть, вы сможете ответить мне на такой вопрос. Я ведь в этом монастыре бывал в детстве. Сорок лет назад это было, в шестидесятые годы. Бабушка меня сюда приводила. Здесь, конечно, была полная разруха, но, я помню, стоял деревянный дом, в котором жил монах или просто священник, такой седой старичок. По крайней мере, мне он казался совсем стареньким. Вот к нему-то мы и ходили. Я ему многим обязан, но ведь даже не знаю, как его звали. Может быть, вам что-нибудь о нём известно?
Отец Трифон задумался:
– Нет, ничего о таком не слышал. Знаете что, я на днях еду в город, в епархиальное управление, и там постараюсь узнать. Это же история нашего монастыря. Посмотрю архивы. Там должны быть сведения о тех, кто состоял в штате...
«Да, где-то вот здесь стоял этот дом», – думал Николай, шагая в сумерках к воротам монастыря. И потом, когда он ехал в свою деревню, воспоминания не оставляли его. Не привыкший к долгой физической работе, он почти сразу лёг в кровать. К счастью, никаких дел по дому не было: жена и две взрослые дочери управлялись с хозяйством. Николай лежал в мезонине, глядя через открытое окно на звёздное небо, но сон не шёл: в голове чередой проходили события сорокалетней давности.
* * *
В то памятное лето 10-летний Коля и его 8-летняя сестра впервые гостили у бабушки Веры и дедушки Павла в вологодской деревне. С ними жил их двоюродный брат Петя, местный мальчик, родители которого уехали на заработки на Север. С дедом внуки общались мало: он, колхозный шофёр, пропадал на работе. Ребята находились под присмотром бабушки. Вера Фёдоровна, ещё крепкая женщина, недавно вышла на пенсию, и каждый месяц почтальон приносил ей 22 рубля – по деревенским меркам это были деньги немалые. Теперь она полностью занималась домашним хозяйством. На дворе у неё были корова с телёнком, овцы, куры, ласковый дворовый пёс да кошка с котятами. И домашняя живность, и дом с огромной печкой посередине, с примыкающим к нему сеновалом и хлевом, и тихая деревенская улица, и колосящиеся вокруг деревни нивы – всё это поначалу поражало городских детей, но вскоре становилось привычным, естественным, будто оживала в детских душах память крестьянских предков.
Удивляли деревенские дети: они казались плохо одетыми, а говорили так, что их трудно было понять. Здесь, в вологодской глубинке, в ту давнюю дотелевизионную эпоху речь местных жителей изобиловала диалектными словами, имела особую интонацию, а «оканье» было нормой. Городское «аканье» казалось смешным.
– Городовые приехали, – кричали деревенские дети.
– Эй ты, «малако»! – дразнили они городских.
Петя не давал в обиду своих родственников. Парень он был бойкий, всё время чем-то был занят. Как-то за ужином бабушка предупредила Колю:
– Ты с этим шалопаем не ходи, у него своя компания есть. Он тебя заведёт куда не надо. Прошлым летом отличился: уплыл с дружками на чужой лодке незнамо куда. Дед на моторке за ним гнался, едва нашёл. А нынче весной забрался в трактор, завёл и поехал прямиком на телятник. Хорошо, тракторист недалеко был, успел вскочить да остановить, а то наделал бы делов.
Петя сидел, пригнувшись к столу, и болтал ногами.
– А чего это тебя видели возле шалаевского дома? – обратилась к нему бабушка. – Чего ты там крутишься? Смотри у меня, чтоб за версту не подходил. Дом колдовской, нечистая сила там. Старик Шалаев был колдуном. Помирал долго, тяжело, так своё колдовство никому и не передал.
– Ну что ты, Вера, страхи нагоняешь на детей, – вмешался дед. – Ну, ворожил старый Шалай, когда просили. Помнишь, Пестовым корову нашёл. Куда им указал, там в точности её и нашли.
– А что толку, что нашли? Через месяц она у них сдохла.
– Ну, сдохла, и что! Мало ли от чего коровы дохнут. А ты, Петька, чтоб туда не совался! Дом чужой, заколоченный, нечего тебе там делать. А то смотри у меня... – дед кивнул в сторону вешалки, где висел армейский ремень с большой медной пряжкой.
На другой день Петя с Колей пошли в лесной малинник на разведку. Малина ещё только начинала созревать. Петя попробовал самые спелые ягодки и с видом знатока сказал:
– Денька через три поспеет, коли дождя не будет.
Потом он предложил:
– Слышь, Колька, давай пойдём к шалаевскому дому. Я знаю, как внутрь пробраться.
– Да ты что, Петя! Слыхал, что вчера бабушка с дедушкой говорили!
– Ну и что? Старики всего боятся. Да и вы, городские, все трусы. Знаю я вас!
Дом Шалая стоял у самого леса. Братья отодрали гнилые доски и проникли в хлев, оттуда в сени, а потом, подёргав дверь и сорвав крючок, прошли в избу. Снаружи дом выглядел небольшим, а внутри оказался огромным, с множеством кладовок. В нос шибал затхлый воздух, запах гнили. Мальчики обошли все помещения, холодея от страха и ожидая увидеть что-то жуткое, но, кроме обычной крестьянской утвари и множества развешанных над печкой пучков травы, ничего не встретили. Лишь в одном чулане полки были уставлены уродливыми глиняными фигурками и множеством коробочек. Петя взял одну из них и открыл. Оттуда посыпался какой-то порошок. Сразу захотелось чихать, поэтому оба тут же выскочили из чулана.
– Пойдём отсюда! – взмолился Коля. Но выйти из дома оказалось непросто: заблудились, как в лесу, бродили кругами по избе, пытаясь найти ту дверь, через которую вошли. У Коли уже слёзы стали наворачиваться на глаза, как вдруг он увидел лежавший на полу дверной крючок, который указал им выход.
– Ерунда, – говорил Петя, размашисто шагая по дороге. – Я думал, там шкелеты какие по углам стоят, а ничего особенного нет. Только язык у меня сильно щиплет.
– И у меня, – сказал Коля. – Будто кипятком обжёг.
Сильное жжение в языке было не единственным последствием этого похода. Коля чувствовал, что мир вокруг него изменился: из приветливого стал враждебным. Ласковое солнышко теперь казалось бурлящим огнедышащим котлом, облака в небе будто несли в себе угрозу, деревья вокруг стали злыми многорукими великанами, а запах клевера и скошенной травы раздражал.
Когда мальчики вышли на деревенскую улицу, им встретилась тётя Глаша. Коля уже знал эту женщину: на днях она приходила к бабушке в гости, угощала детей пряниками и рассказывала им смешные деревенские байки.
– Никак из лесу идёте, ребята? Как там нынче малина?
Почему-то Коля почувствовал к этой женщине сильную злобу.
– А никак! – буркнул он и ускорил шаг, догоняя брата. Наверное, и Петя был в похожем состоянии. Когда они зашли в свой двор и Шарик бросился к Пете, ожидая ласки, тот пнул его ногой. Шарик завизжал, забрался в свою будку и смотрел оттуда затравленно и удивлённо.
Бабушка усадила внуков за стол, поставила перед ними дымящуюся миску с густыми щами, положила по большому ломтю хлеба и вручила деревянные ложки. Мальчики переглянулись. Петя, запинаясь, пробормотал:
– Мы сейчас есть не будем. Мы, это… малиной объелись.
– Ты чего заливаешь? Хоть бы и объелись, пока из лесу шли, всё протряслось.
– А мы ещё потом на землянику напали, – Коля учился врать у своего брата.
Бабушка внимательно на него посмотрела:
– Вы, ребята, чего такого наелись, а? Признавайтесь. Злые пришли, как медведи-шатуны.
– Они языки чем-то обожгли, – выдала их сестра, подслушавшая, как братья шептались возле умывальника.
Бабушка, удивлённая и растревоженная, опустилась на лавку.
– Молока холодного выпьете? – наконец вымолвила она. Оба брата согласно закивали головами...
Через некоторое время бабушка наедине допрашивала Колю и тот во всём признался.
– Этого я и боялась, – сказала она и, помолчав, добавила: – Значит, так, завтра пойдём в монастырь к священнику, иначе будет хуже... Горе горькое! Тебя ведь, Коля, как крестили младенцем, так с тех пор в церковь ни разу и не водили. Да крестили-то тайком, будто что дурное делали. Вот какие нынче времена.
Спустя много лет Николай, вспоминая бабушку Веру, удивлялся, откуда столько мудрости было в простой советской колхознице. Ведь не к врачу повела, не к местной ворожее снимать порчу, а к священнику. Позже мать открыла семейную тайну: бабушка Вера была не простой крестьянкой, а дочерью сельского пристава, расстрелянного большевиками. До революции она успела закончить трёхклассную церковно-приходскую школу и всю жизнь много читала, благо от отца осталась большая библиотека. От родителей она унаследовала веру в Бога, которую сохранила на всю жизнь.
В то утро, проснувшись, Коля понуро сидел на кровати, уставившись в одну точку. Жжение языка уменьшилось, а может быть, просто претерпелся. Обычно он по утрам бодро вскакивал с кровати, предвкушая счастливые события нового дня. Теперь всё это куда-то ушло, на душе было тоскливо.
В монастырь они с бабушкой пошли вдвоём. Петя идти наотрез отказался, сказал: «Язык у меня уже проходит», – и убежал с дружками на рыбалку.
За полуразрушенными монастырскими стенами росла высокая трава. В храме был устроен склад, рядом стоял трактор с прицепом. Они подошли к деревянному дому. Сначала бабушка разговаривала с какой-то старушкой, потом они зашли в дом и оказались в комнате, стены которой были сплошь увешаны иконами. Седой старичок в чёрной рясе с крестом на груди погладил Колю по плечу и ласково сказал:
– Ну, сынок, рассказывай без утайки, в чём провинился перед Богом.
Коля поведал обо всём, что с ним случилось вчера.
– Вот видишь, непослушание к какой беде может привести. Каешься в том, что не слушался старших?
– Да, – сказал Коля, захлёбываясь слезами.
Потом батюшка долго читал молитвы, а после этого вынес отливающую золотом чашу и ложечкой вложил Коле в рот что-то вкусное.
На обратном пути Коля расспрашивал бабушку:
– А почему у них в комнате так много икон?
– Это домашняя церковь, – отвечала она, а потом строго сказала:
– Никому не говори, куда мы ходили и что видели. Ни Пете, ни Нине – никому. Только папе с мамой можешь рассказать, когда они приедут. Понял?
– Да, понял. А что это за птичка так красиво поёт?
Не дожидаясь ответа, Коля подпрыгнул, пытаясь поймать разноцветную бабочку, а потом вприпрыжку побежал за ней по лугу, усыпанному ромашками...
Сорок лет прошло с тех пор. Уже двадцать лет нет на свете бабушки Веры. Две стройные сосны выросли на её могиле. Недалеко и могила Петра: бедняга умер от пьянства, не дожив до тридцати семи лет.
* * *
В субботу игумен вернулся из города, привёз колокол и бригаду рабочих для его установки. Колокол освятили, потом все насельники монастыря собрались у храма и переживали волнующие минуты: подъёмный кран медленно поднимал на колокольню десятипудового бронзового красавца. Николай посмотрел на игумена: было видно, что тот напряжённо молится.
Всё прошло успешно. Отец Трифон, сияя лицом, подошёл к Николаю, пригласил его сесть на скамейку и рассказал:
– В архиве я ничего об этом священнике не нашёл, но старичок, что у нас заведует архивом, вспомнил, что в монастыре была община Катакомбной Церкви. В тридцатые годы всех арестовали, а в пятидесятые кое-кто вернулся и снова осел в монастыре. Так что тот священник, про которого вы спрашиваете, скорее всего, из них.
– Он меня причащал, когда я был мальчиком. Это признаётся нашей Церковью?
– Конечно, признаётся. Никаких канонических препятствий здесь нет. Катакомбники, иосифляне – они ведь отличались от нас только тем, что советской власти не признавали и во время службы её не поминали. Поэтому власть к ним была беспощадна. Ведь это были не просто верующие, а очень мужественные в вере люди. Каково это – жить и знать, что в любой момент за тобой могут прийти, забрать и твоя жизнь земная оборвётся! Да и в годы хрущёвских гонений в тюрьму сажали. Уполномоченные зверствовали, лишали регистрации и безо всяких причин, а за то, что батюшка служит без регистрации, его могли в лагеря... Сотни священников были осуждены, половина приходов была закрыта.
Отец Трифон вздохнул и перевёл взгляд на колокольню, где, судя по всему, работа уже шла к концу: к колоколу подвешивали язык.
– А среди тех, кто нынче называет себя «катакомбниками», много просто раскольников. Никакого отношения к мученикам за веру они не имеют. Сейчас за веру не преследуют, скрываться ни от кого не надо.
* * *
...Да, вот эти самые слова – «уполномоченный», «регистрация» – слышал Николай, когда они с бабушкой стояли у крыльца монастырского дома. Будто машина времени перенесла его в прошлое, и в памяти стали всплывать картины того давнего утра.
– Нельзя к батюшке, не принимает он никого, – говорила старушка, стоя на крыльце.
– У нас дело очень важное, – умоляла бабушка.
– Строго-настрого ему запретили...
В это время в дверях появился священник:
– Пусть заходят, раз дело важное.
– Батюшка, ведь уполномоченный что сказал: «Раз вы без регистрации – никого не принимать, иначе арестуем».
Старушка перешла на шёпот:
– Сторож следит, может донести, – она показала в сторону храма, где был устроен склад.
– Не властей надо бояться, а Бога, – сказал священник и повёл посетителей в дом.
А ещё Николай вспомнил, что через несколько дней соседка говорила бабушке:
– Батюшку нашего из монастыря увезли, и никто не знает куда...
* * *
«Вот оно когда всё вспомнилось, – думал Николай, сидя на скамейке возле храма. – Дорого же обошлось моё спасение».
– Скажите, отец Трифон, – наконец вымолвил он, – а можно ли отслужить панихиду по этому священнику, если имя его неизвестно?
– Можно, – отвечал игумен. – Господь имя его знает.
И будто в подтверждение сказанного мощно ударил новый монастырский колокол, созывая братию на вечернюю службу.
г. Вологда,
2013 г.
|
 | назад |
| вперед |  |
