ВЕРТОГРАД

ПРЕОБРАЖЕНИЕ

Антонина проснулась, как всегда, рано и первым делом выглянула в окно. Солнце поднималось в густом тягучем мареве. На поседевшей от пыли и зноя траве тускло поблёскивала скупая роса. «Опять дождя не будет, – запечалилась Антонина, – опять поливать, а воду-то из пруда уже почти всю повычерпали. Во, Бога-то как прогневили». Она привычно встала перед самодельной полочкой в красном углу, где на белом, расшитом крестом полотенце стояли бумажные иконки. Не торопясь, нараспев прочитала молитвы. Их было всего три: «Отче наш», «Богородице Дево, радуйся» и «Ангеле Божий, Хранителю мой святый». Этим молитвам в далёком детстве обучила её бабка. Подумав немного, Антонина прибавила и свои нехитрые прошения: чтобы дочка с мужем и внучкой были здоровы, чтобы Господь помянул усопших сродников, а ей, Антонине, чтобы управиться со всеми делами. Постояв ещё немного перед иконами, словно набираясь храбрости, она робко прибавила: «И чтобы дождь пошёл, а то сохнет всё».

Закончив молитвы, она засобиралась во двор, но вдруг вспомнила, как отец Василий укорял всех молящихся в храме, что-де молитв не знают, молиться ленятся и даже «Верую» за службой не все поют. Ещё сказал, что Успенским постом после исповеди всех будет спрашивать «Верую» наизусть. Антонина вернулась к иконам, постояла, прикрыв глаза, и начала:

– Верую во Единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым...

Следующая строчка никак не вспоминалась, и Антонина повторила всё сначала. На этот раз слово «Вседержителя» вдруг словно расширилось, засветилось, запело и заняло всё её воображение своим необъятным смыслом.

– Вседержителя... – нараспев повторяла и повторяла Антонина и никак не могла остановиться, и непривычные, неведомые раньше мысли озаряли её изнутри странной радостью. – Вседержителя... Значит, Он всё-всё держит. Всё...

Антонина посмотрела на свои корявые, изработанные руки с растрескавшейся на пальцах кожей, на жилистые, растоптанные, плоскостопые ноги, больше похожие на утиные перепончатые лапы, оглянулась на неказистую обстановку комнаты с печкой, въехавшей чуть не на самую середину и давно не белённой. Затем мысленно обозрела заросший бурьяном палисадник с чахлым кустом сирени и двумя старыми яблонями – всё руки никак не доходили обрезать старые и засохшие ветки. Получалось, что Бог «держал» и её, Антонину, и эту вросшую в землю, но добротную и ещё крепкую избу, и палисадник с бурьяном, и огород, и всё-всё, что вокруг и далеко-далеко.

Мысль её вернулась в огород, в который она вкладывала всю душу и все силы, оставшиеся после долгого трудового века в совхозе. За огород Антонина не устыдилась – высокие длинные гряды были без единой травинки, а лук, огурцы и прочая зелень, несмотря на засуху, были сочны и зелены. Однако с палисадником было хуже. Антонина вдруг заволновалась, как в тот день, когда поджидала в первый раз городского зятя. Припомнилось, как он всё спрашивал:

– Маманя, а почему цветов-то у вас в садике нет? С цветами веселее.

Тогда Антонина недовольно отмахнулась:

– Ещё чего! За огородом-то не успеваю.

Теперь неожиданно ярко и живо встали перед глазами бабкины подсолнухи, которые она неизменно сажала по весне в палисаднике. Весёлым рыжим табуном стояли они перед окошками, дружно поворачивая вслед за солнышком тугие, лоснящиеся корзинки в густой опуши ярко-жёлтых лепестков, а бабка, поглядывая на них, говаривала:

– Вот, Господь с неба-то их увидит и нас, грешных, помянет.

– Увидит... – машинально повторила Антонина и добавила уже осмысленно: – Конечно, увидит, ведь Он – Вседержитель. Батюшки, а у меня во дворе бурьян.

Она торопливо натянула старую, видавшую всякую погоду юбку и вылинявшую кофту с булавкой вместо пуговицы, наскоро замотала голову косынкой по самые брови. В таком виде она ходила в огород каждый день, но сегодня ей стало вдруг неловко: увидит, а она в таком рванье. Заниматься одеждой, однако, было некогда – давно пора было в огород. И всё же, выйдя во двор, Антонина решительно направилась к сараю за косой. Скосив бурьян, она огляделась: стало чище, но лучше не стало. Антонина досадливо пнула пенёк, оставшийся от лопуха:

– У-у, расселся тут.

Посмотрев на небо, она повинилась:

– В этом году поздно уж, а на будущий год, жива буду, посажу ­обязательно.

От этого на душе стало неожиданно легко, с огородом она управилась быстро и заторопилась на дальний огород.

Дальний был за усадьбой. Это было сильно заболоченное поле, на котором, сколько ни сажали, ничего не росло. Лет пять назад агроном, совершенно отчаявшись, приказал бросить его, прибавив к этому привычную брань. Женщины, выработавшие в совхозе пенсионный срок, выпросили разрешение развести там дополнительные огороды. Борисыч долго материл их за несознательное отношение к общественному труду. Они стояли молча, переминаясь с ноги на ногу, и терпеливо пережидали его гнев. В конце концов он махнул рукой – всё равно ничего не вырастет.

Однако выросло, и немало. На этих заплаточного вида участочках, на насыпных грядках, взбитых и вычищенных до состояния только что встряхнутой перины, удавались огурцы и помидоры, картошка и всякая зелень, а на многих участочках барствовала уже и клубника. Одно было плохо – воды поблизости не было.

В хорошие годы, когда Бог давал в меру солнца и дождя, держать дальний огород было для Антонины даже в удовольствие. И прибыль получалась хорошая – в прошлом году дочке шубу справила. Но в этом году затянувшаяся засуха заставила многих побросать дальние огороды. Лишь самые упорные и терпеливые, и в их числе Антонина, продолжали тянуть свою лямку. За водой приходилось ходить далеко – через дорогу, на поле, к которому была подведена вода и устроены поилки для коровьего стада.

По дороге за водой Антонина вернулась к своим утренним размышлениям. Сказать по правде, непривычны они были для неё, простой крестьянки, всю жизнь знавшей лишь поле да грядки, вот теперь ещё и телевизор, подаренный дочерью. Она привыкла думать о простом – о грядках, о курах, о дочке, живущей в городе, о ценах на огурцы и зелень на диком городском рыночке возле метро, о соседках, о сов­хозных новостях. В Бога она веровала сколько себя помнила, на службы ходила аккуратно, стояла в уголке, истово крестясь и мысленно повторяя за хором: «Господи, помилуй». Обычно подавала две записки, о здравии и за упокой, и ставила две свечки – празднику и всем святым. Если удавалось продать урожай с хорошей прибылью, ставила ещё три свечки: Спасителю, Казанской и Николаю Угоднику. Это был её привычный мир – знакомый и любимый с детства, но странно: она никогда не задумывалась о Божественном. Бог, по её прежним понятиям, был где-то далеко, высоко в небе, и к ней, такой убогой и незначительной, снизойти никак не мог. Утренние мысли перевернули ей душу. Получалось, что Бог был совсем рядом. Сами по себе возникали картины прожитого, и теперь Антонина почти въяве видела, как близко к ней был Бог в её тяжёлые дни, как всё устраивалось словно само по себе, а вовсе не её слабыми силами, как неожиданно и вместе с тем буднично приходила помощь через людей, появлявшихся в её жизни в самый нужный момент. На душе у Антонины было томительно-радостно. Впервые в жизни не по привычке и не по заведённому правилу, а от всего благодарного сердца Антонина прошептала в знойное, струящееся небо: «Господи, слава Тебе! Спасибо Тебе за всё!»

За мыслями она не заметила, как уже отпирала свой сарайчик, сколоченный кое-как из разной рухляди. Прихватив вёдра, Антонина не удержалась и пробежала вдоль грядок. Лук и зелень были в порядке, а вот огурцы уже развесили свои лопухастые жирные листья.

– Во, пьяницы, – в сердцах заругалась Антонина. – Ведь я вчера вам по полведра вылила. Совести в вас нет!

Обратно с полными вёдрами Антонина шла медленно, тщательно высматривая дорогу, чтобы ненароком не оступиться и не расплескать воду. У дороги она приостановилась, подумала и решила передохнуть под придорожным кустом. Вытянув ноги, она блаженно зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела стайку тонюсеньких, заморённых подсолнушков с жалобно обвисшими листьями.

– Ишь, кто-то из машины, видать, кинул, а они вот взяли да выросли, – удивилась Антонина. – Как же вы тут без дождя расти будете?

Она оглядела небо, но ни с одной стороны дождя не предвиделось. Антонина перевела взгляд на ведро с бархатной, пронизанной солнцем водой. Воды было жалко. До сих пор она даже попить себе не позволяла, а терпела до следующей ходки к крану. Но вид у подсолнушков был до того жалкий, что Антонина схватила ведро и стала торопливо плескать под каждый подсолнушек отдельно – уж траву-то поли­вать её не заставил бы и гром небесный.

Когда Антонина шла обратно, подсолнушки храбро топорщили свои листочки прямо навстречу вконец распоясавшемуся солнцу. Антонина, уставшая, растерянная и непривычно радостная, порешила, что, раз в палисаднике подсолнухов нет, пусть эти растут, а Господь пусть увидит их и её, Антонины, труды и, может быть, смилостивится и пошлёт дождя.

«Господи, дождя-то очень бы надо, – мысленно обращалась она к Господу, цепляя вёдрами за кусточки, торчавшие вдоль тропинки. – Грешные мы, это да. Вон и Борисыч орёт, что скорее все поля на солому пустит, чем попа позовёт молебен служить. Уж Ты на него не гневайся. У него отец революцию делал и его по партийной линии послал. Да только земле-то дождик всё равно нужен».

Она сама себе удивлялась, но всё говорила и говорила с Богом, уже ничуть не смущаясь, не видя в этом ничего необыкновенного. Удивительно ей было другое: как это раньше столько лет она этого не знала и не ведала, что Он – Вседержитель.

Так и повелось с того дня. Антонина трудилась с утра до вечера, и каждый день её подопечные прибавляли в росте. По всей усадьбе женщины судачили о том, что от жары Антонина совсем чокнулась и поливает придорожную траву. Соседка её, Татьяна, прирабатывавшая к пенсии цветами, сочувственно кивала головой и предлагала Антонине на разводку то пионы, то гладиолусы. Но Антонина стояла на своём: мол, овощами жить будет, а подсолнухи – это так, для Бога, а весной перед домом разведёт.

– Ну зачем тебе подсолнухи-то? – горячилась Татьяна. – Что с них соберёшь-то?

– А ничего! – отвечала Антонина. – А Бог-то на них посмотрит и нас, грешных, вспомнит.

В конце концов на неё махнули рукой: поблажит и перестанет.

...Дождь пошёл на Казанскую. Антонина шла из храма домой пешком, ничуть не скрываясь от дождика, и вела теперь уже нескончаемый разговор с Богом. Не смущаясь своих корявых и по-детски наивных слов, она благодарила Его и Заступницу Усердную за благодатный дождь, за то, что сил дал огород вырастить, за то, что дочка с мужем мирно живут, и за все свои немудрёные радости. Дома она пила чай и долго смотрела в окно на разом посвежевшую и вздохнувшую от зноя зелень, а потом вдруг неожиданно для самой себя пропела тоненьким, дребезжащим голоском «Верую» – от начала и до конца. И ни разу не сбилась.

Теперь дождиков перепадало достаточно, и Антонина ходила на дальний огород без вёдер. Собирала огурцы, прищипывала бурно разросшиеся после дождей плети, выдёргивала появившиеся травинки, помидоры, уже начавшие буреть, укрывала плёночными шалашиками. Ходила посмотреть и на «свои» подсолнушки. Они несли на мощных стеблях широкие тёмно-зелёные листья (навозцу им тоже, конечно, перепадало) и тугие, уже чуть приоткрывающие желтизну корзинки. Антонина ласково поглаживала их и уговаривала: «Цвести ужо пора».

...На Преображение Антонина собиралась загодя, ещё с вечера уложив в корзинку помидоры и огурцы. Положила было сверху несколько яблочек со своих яблонь, но, оглядев корзинку, убрала их: были они ещё зелены, к тому же мелковаты и корявы. Антонина опять повинилась перед иконами: «Завтра пойду ужо с чем есть, а осенью Борисыча зазову, чтобы сучья обрезал как надо». Подсчитав в уме траты на такое приглашение, Антонина вздохнула: деньги добывались с трудом, а уходили быстро. Идти же в храм с покупными яблоками она и вовсе не хотела – стыдно от своей-то земли на базар ходить.

В храм она пришла задолго до начала службы. Народу ещё не было, и она неспешно обошла иконы и каждой поклонилась в землю. Около праздничной иконы постояла, припоминая всё, что знала об этом празднике. Рассказ евангельский о событии на Фаворской горе Антонина, конечно, слышала не раз и верила ему свято, как и каждому евангельскому слову, услышанному на службах, но вот представить себе этого она никак не могла: ну как, как могло сиять солнышком человеческое тело – ведь от жары-то оно и сгореть могло, и одежда тоже? Перекрестившись ещё раз на икону, Антонина попросила: «Господи, уж Ты меня вразуми, а то голова моя не вмещает».

До службы отец Василий исповедовал всех желавших причаститься на праздник. Антонина стояла, как всегда, в самом дальнем уголке и, беззвучно шевеля губами, перечисляла свои грехи, которые могла припомнить. Всякий раз, вспомнив свою неправду перед Богом и людьми, она крестилась на образ Спасителя с добрыми, живыми, проникающими в самое сердце глазами и шептала: «Уж Ты прости меня, грешную, ладно?» Получив от отца Василия строгое наставление и отпущение грехов, Антонина приложилась ко кресту и Евангелию, положила на тарелочку давно отложенные для этого деньги и направилась в свой уголок, но тут же вернулась:

– Батюшка Василий, а «Верую» я до конца выучила.

Отец Василий глянул на неё с недоумением – он уже начал беседовать с другой прихожанкой, – но, припомнив свою весеннюю проповедь, широко улыбнулся, перекрестил Антонину и сказал:

– Господь да благословит тебя, чадо Антонина, за твои труды и старание.

Антонина поклонилась и ушла в свой уголок. Душа её, освободившаяся от сора, наметённого житейской суетой, была будто невесома и радостно впитывала много раз слышанное, но по-новому воспринятое слово «чадо». Она – и вдруг чадо! Старая, некрасивая, уже давно смотрящая в землю – чадо! Вот диво-то! Она припомнила стайку ребятишек в церковном дворике – вот они и в самом деле чада. А она? И душу её до яростного жжения век, до разом вскипевших слёз заполонила небывалая, огромная, надрывающая душу благодарная любовь к Богу, согласившемуся иметь чадом и её, одиноко доживавшую век на своём огороде.

И началась служба. Отец Василий служил торжественно и как-то по-особому значительно. Прихожане, обычно неслышно сновавшие по храму то к ящику, то к иконам, стояли на этот раз неподвижно, подчиняясь торжеству Божественного праздника и словно шаг за шагом уходя за отцом Василием из здешнего мира в мир Горний, куда простому смертному в обычные дни путь заказан. Вот уже звонко и радостно отзвучал тропарь празднику, нестройно, но с воодушевлением подхваченный всем церковным людом, и совершил вход с Евангелием отец Василий в сопровождении двух мальчиков, всегда помогавших ему служить, вот уже и прочитано Евангелие. Антонина всё повторяла про себя, как запомнила: «...и одежды Его сделались белыми и блистающими, как и белильщик на земле не мог выбелить». В полной тишине, увлекая всех за собой, унеслась под купол «Херувимская» и расплавила потаённое золото сердец в благодарении и покаянии «Тебе поем». Женщины плакали, не скрываясь, а мужчины растерянно смаргивали нежданные слёзы. Давно никто не мог припомнить такой службы. Совершив Таинство, отец Василий вышел на амвон, залитый лучами искрящегося, пенящегося солнечного света, потоком падавшего из-под купола. Лицо его было взволнованным и размягчённым, глаза сияли. Перекрестившись во имя Отца и Сына и Святого Духа, он сказал:

– Братия и сестры! Христос ходил по земле, как простой смертный, как мы с вами ходим. У Него были такие же руки, лицо, глаза, – он с благоговейным недоумением посмотрел на свои вытянутые руки и оглядел всех присутствовавших, – такая же плоть, как у нас с вами. Во всём такая же, кроме греха. Греха на Нём не было... И вот однажды позвал Он на гору Фавор избранных Своих учеников и ПРЕОБРАЗИЛСЯ перед ними. Что значит сие великое Таинство? А то, братие мои, что разом по Его воле и воле Отца Небесного зримо стало человекам Его Божество. И пали в страхе и трепете даже избранные ученики. Апостолы убоялись, братия мои, апостолы! Мы же, грешные, как воззрим на Свет сей Неприступный!.. Братия, одно нам спасение – не грешить, каяться и творить доброе. Сказано: и будут последние первыми. Может быть, это и о вас. Вот стоите вы сейчас в скромненьких платочках и давнишних – я помню! – платьях, а там, – отец Василий поднял лицо кверху, к куполу, и алмазно сверкнули слёзы, застрявшие в седенькой бородке, – там Господь наш одежды светлые вам готовит за труды ваши, за кротость вашу и терпение. Братия мои, не скорбите и не унывайте – Господь на Кресте распялся, чтобы взять людей Своих в свет. Радуйтесь, празднуйте! Вся земля сегодня Свет празднует, всякая травинка, всякий камушек...

К причастию Антонина шла, не чувствуя затёкших, задеревеневших ног, оступаясь чуть не на каждом шагу и повторяя: «На горе преобразился еси». И весь свет, всё солнце, что было в храме, казалось ей, собрались вокруг Чаши, которую благоговейно и торжественно держал отец Василий, и сияла она неземным Светом, о котором он только что поведал своим прихожанам. И Сам Господь с радостной любовью смотрел на всех из алтаря.

...Домой Антонина брела, с трудом переставляя ноги: душа её пела, а тело не несло такой радости. Она присела отдохнуть на стожке сена, кем-то забытого при дороге, и долго смотрела бездумно – на поля, убегавшие до кромки леса, на небо, на дорогу, по которой куда-то и зачем-то ехали машины, а в них сидели люди, не ведавшие о великом Празднике Света.

– Бедные вы мои! – вздохнула Антонина, словно возвращаясь на землю. – И как же вы живёте-то, не зная такой радости? – и тут же спохватилась: – Эка расхвасталась! А сама-то как жила? Всё в грядках да на рынок. Господи! А к Тебе-то всё наспех, всё бегом, а в голове-то одно: как бы поскорее домой прибежать да в огород скорее... Господи! Убогая я, старая, скрюченная, как обгорелая головешка. Куда мне до такой радости и красоты! Но ведь и там Тебе, поди, работники нужны. Возьми меня на какую хочешь работу. Пусть где-нибудь с краешку, у самой оградки – но только у Тебя, чтобы хоть издали, одним глазком... Господи!

...До глубокой осени качали подсолнухи тяжёлыми корзинками, пока не вылущила их весёлая, звонкая стайка синиц. Бережно срезала Антонина отжившие стебли и собрала уцелевшие семечки. Стебли положила в кучу хвороста, что собрали лесники для костра, а семечки отнесла домой. Зима постоит и уйдёт, а по весне посадит она подсолнушки в палисадничке, чтобы Господь Вседержитель почаще вспоминал землю, их село и всех чад Своих.

Н. МАЛАХОВА
orthodox-book.ru