ПОСЛЕДНЯЯ ТВЕРДЫНЯ

В этом году мы вспоминаем 400-летие Дома Романовых, а с ним и конец Смуты, ужас которой у нас мало кто представляет. Довольно сказать, что число великороссов с момента воцарения Иоанна IV до царствования Петра Первого не выросло вовсе. Это за полтора века. И не репрессии Грозного тому виной.

Три года были неурожайными: заморозки летом, снег в сентябре. Земля перестала родить, и выгодней стало не сажать вовсе, потому что зерно гнило, не родя ничего. В 1600 году произошло извержение вулкана Уайнапутина в Перу. Сотни тысяч тонн пепла и серных газов, выброшенных в атмосферу, застили солнце. Последствия докатились до нас с запозданием, но столь изобильна была тогда Россия, что поначалу казалось: проскочим. Однако следующий год не принёс облегчения. И на третий год почти не сажали. Нечего стало сажать. Посевные площади сократились в пятнадцать раз.

«На Руси ещё никто от голоду не умирывал», – повторяли люди, когда это началось. А потом стали есть друг друга, а ещё чаще – силой отнимать у сородичей последнее. Бандам не было числа, в иных состояли сотни человек. Казалось, пришёл конец роду человеческому. Вот только за что? Неизвестно, кто первый сказал: «За убийство маленького царевича Димитрия». Сына Грозного. А следом прокатилось: «Он жив!» Трудно сказать, поверил ли в это народ. Может, да, а может – нет. Скорее всего, людям было всё равно. Они думали, что хуже уже не будет. Годунов, наконец, догадался скупать хлеб в тех краях России, где что-то продолжало расти, но было поздно. Царь умер, а победоносное шествие Лжедмитрия – монаха-расстриги Гришки Отрепьева – закончилось в Москве.

Голод, нестроения, распад государства, гражданская война, нашествие поляков унесли тогда около половины населения России. Что ждало выживших? Конец русской цивилизации.

Что же нас спасло?

Попробую перечислить самое важное.

«За святые уставы»

Подвиг первого русского Патриарха Иова, отказавшегося признать первого Лжедмитрия – Гришку Отрепьева. Его примеру последовал последний казанский царь Симеон Бекбулатович. Добровольно приняв крещение, этот потомок Чингисхана стал ревностным христианином и выступил против самозванца, убеждая, как писал Карамзин, «истинных сынов Церкви умереть за святые уставы».

Столь же ярко показал себя дьяк Тимофей Осипов. Перед тем как публично назвать самозванца «Гришкой Отрепьевым, рабом греха, еретиком», он несколько дней постился и приобщился Святых Христовых Тайн. Перед смертью его пытали, требуя назвать сообщников, но не услышали ничего, кроме стонов и молитв. Казнены были также Пётр Тургенев и Фёдор Колачник. Исповедничество и гибель этих людей лишили самозванца того ореола, без которого власть обращается в ничто, перестаёт быть властью от Бога.

Стояние

Стояние второго русского Патриарха – Гермогена, бывшего стержнем сопротивления вплоть до своей мученической кончины. Перед тем он успел благословить Нижегородское ополчение. Именно с Казанской иконой Божией Матери, которую святитель привёз с прежней своей кафедры в столицу, мы связываем победу над Смутой, её день – 4 ноября – празднуем как День народного единства.

Ценою жизни

Шестнадцать месяцев длилась оборона Троице-Сергиевой лавры, которая началась в 1608 году. В боях погибла практически вся братия монастыря. Но ценой своей жизни инокам и ополченцам удалось задержать банды Гонсевского и Лисовского численностью до 30 тысяч человек.

Никто не хотел сдаваться

Оборона Смоленска, приковавшая к себе на два года – с 1609-го по 1611-й – армию польского короля Сигизмунда III. Защитникам показывали свергнутого монарха Василия Шуйского, поясняя, что сопротивление бесполезно, никто их не накажет за его прекращение и неоткуда ждать помощи. Враги трижды врывались в город и трижды откатывались назад. Выжил каждый десятый из смолян. Когда враг начал одолевать, горсть наших бойцов заперлась в соборной церкви во имя Пресвятой Богородицы, а затем взорвала под собой пороховые погреба. Уцелевшие при штурме молчали, не желая просить пощады. Воеводу Шеина спросили, кто убедил людей драться до конца. Ответ был спокоен и прекрасен: «Никто особенно. Просто никто не хотел сдаваться». В результате армия Сигизмунда сошла на нет.

Московское восстание

Московское восстание марта 1611 года, героями которого стали князья Дмитрий Пожарский и Андрей Голицын, Иван Бутурлин и Иван Колтовской, а также тысячи безымянных москвичей, сложивших головы в жесточайшем трёхдневном сражении. Чтобы справиться с патриотами, ляхам пришлось сжечь большую часть нашей древней столицы. Они шли по пеплу за огненным валом, торжествуя победу. Но весть о поражении вызывала на Руси не уныние, а ярость.

Не жалеть ничего

Нижегородское ополчение, к которому присоединилась вся страна, в том числе воины-охотники из Зырянской земли. Люди шли за князем Пожарским, израненным в боях на улицах Москвы. Шли за Козьмой Мининым, от боговдохновенных слов которого запылало сердце народа: «Не жалеть нам имения своего, не жалеть ничего, дворы продавать, жён и детей закладывать, бить челом тому, кто бы вступился за истинную православную веру и был у нас начальником».

Избрание государя

Соборное избрание на русский престол Михаила Фёдоровича Романова. Русские, объединившись вокруг этого царственного ребёнка, стали непобедимы. Его малые лета не были помехой, потому что после десяти лет отчаянных страданий народ смог подчинить свою волю, свой дух Царю царей – Христу.

Сумев победить себя во времена Смуты, нравственно очистившись, наш народ создал тот великий образец, тот резерв надежды, без которых сегодня Россия была бы совершенно другой, давно отчаявшейся страной. Чем больше читаешь о той эпохе, тем сильнее ощущение: Господь явил чудо.

Убийство Лжедмитрия и воцарение в 1606 году Василия Шуйского дали краткую надежду на прекращение Смуты. Но разбойничьи шайки росли, превращаясь в армии. Казаки ринулись с окраин к Москве, почуяв добычу. Из Польши и Литвы вышли, будто из ада, орды нелюдей. Чего стоили наёмники Александра Юзефа Лисовского – «лисовчики»; ими даже в той земле, что их породила, матери пугали детей. За грабежи и насилия Лисовский был объявлен на родине вне закона и лишён дворянства. Но рука об руку с ним шёл на Русь Ян Сапега, знатный поляк, отец которого был главой Киева. Не только тысячи поляков и литовцев, но и тьмы бывших русских и бывших православных под их началом затрусили к добыче.

Царь Василий Шуйский в это время сидел в столице, как на острове, вокруг которого текла кровь. После гибели Лжедмитрия Первого авантюристы, терзавшие нашу землю, нашли ему замену – Лжедмитрия Второго, крещёного еврея из Шклова. Его отловили, не спрашивая согласия. Несчастный оказался похож на своего предшественника и устраивал Сапегу с Лисовским как человек, полностью лишённый собственной воли.

О том, что в Троице-Сергиевой лавре можно поживиться, знали все. Несколько смущали её укрепления. Монастырь окружали 12 башен, соединённых крепостной стеной протяжённостью 1250 метров и высотой до 14 метров. На них стояли 110 пушек, в достатке были котлы для варки кипятка и смолы, которые можно было опрокидывать на неприятеля. Но защитников было немного, а врагов – до 30 тысяч человек. Предполагалось, что монахи сдадутся без боя, спасая свои жизни.

Но, узнав о намерениях разбойников, царь Василий отправил в монастырь до 2300 ратных людей – стрельцов и верных казаков. В обители спряталось около тысячи крестьян из соседних сёл, сколько-то было паломников и послушников, 300 с лишним иноков, как лаврских, так и из соседних монастырей. Прибывали и монахини, опасаясь насилия, в их числе насильно постриженная царевна Ксения Годунова.

Подступив к Лавре, Сапега попытался уверить архимандрита Иоасафа, что безымянный уроженец Шклова и есть истинный русский царь, поэтому попытка защитить обитель – не что иное, как измена. Настоятель не согласился. Мысль его ответного письма была примерно такой: царь – это тот, кто защищает православие от всяких проходимцев, а не наоборот. Копии этого послания широко разошлись по Руси, сыграв огромную роль в победе над Смутой. Была высказана идея, которая многих спасла во мгле, воцарившейся в России.

Лавра отказалась сдаться противнику, вдесятеро сильнейшему. Иноки взяли в руки копья и стали к пушкам – чтобы защитить страну, сдавшуюся на милость внутренних и внешних врагов. Столь велика была обида монахов за державу, за поруганную веру, что, рискуя спасением души, они шестнадцать месяцев дрались на стенах и ходили врукопашную. В одной из самых горячих схваток старцы Ферапонт и Макарий лично возглавили конную атаку иноков. Многие из этих людей в прошлом были воинами, ушли в монастырь от ярости мира. Надеялись никогда больше не коснуться оружия. Пришлось. Отдать первейшую русскую святыню, мощи преподобного в руки врагов веры было выше их сил.

Это из стихотворения Алексея Константиновича Толстого «Ночь перед приступом», описывающего стояние Троицких защитников. Вообще-то, они первыми атаковали осаждавших, это случилось в начале октября. «Богоотступники же, литовские люди и русские изменники, – писал келарь монастыря Авраамий Палицын, – это увидев, закричали мерзкими голосами, быстро и грозно обходя со всех сторон Троицкий Сергиев монастырь». Тогда князь Григорий Борисович Долгорукий и Алексей Голохвастов с архимандритом Иоасафом, дворянами и старцами постановили всем целовать крест, обещая биться насмерть.

В ночь накануне праздника преподобного Сергия – 8 октября по новому стилю – не было слышно ничего другого, кроме рыданий окрестных жителей, нашедших убежище в стенах обители. Они пытались из принесённых с собой брёвен и досок построить временные убежища. Это плохо получалось, и люди изнемогали, и «жёны детей рожали перед всеми людьми. И невозможно было никому со срамотою своею нигде скрыться. И всякое богатство не береглось и ворами не кралось, и всякий смерти просил со слезами... исполнилось на нас пророческое слово речённое: “Праздники ваши светлые в плач вам преложу и в сетование, и веселие ваше в рыдание”».

После службы началось целование-присяга. Первыми ко кресту подошли воеводы, давая обетование сидеть в осаде без измены, за ним весь остальной народ, что был в монастыре. Это укрепило дух осаждённых. Вскоре враг начал артиллерийскую подготовку. Она длилась шесть недель, но «обитель же Пресвятой и Живоначальной Троицы покрыта была десницею вышнего Бога, и нигде ничего не загорелось. Ибо огненные ядра падали на пустые места, в пруды и в ямы выгребные, а раскалённые железные ядра из деревянных домов не успевшими вреда причинить извлекали. А какие застрявшие в стенах и не заметят, те сами остывали».

В ночь на 1 ноября 1608 года шайки Сапеги и Лисовского начали первый штурм. Атаковали с трёх сторон одновременно. Русские зажгли одно из передовых русских деревянных укреплений. Пламя выхватило из темноты лица врагов, после чего в дело вступила монастырская артиллерия. Как только стихли пушки, ратники и монахи, паломники и крестьяне открыли врата и пошли в атаку.

Победа досталась дорогой ценой. Старца Левекию и ещё нескольких человек, в том числе двух крестьянских детей, нападавшие взяли в полон. Почти двести человек с нашей стороны были убиты и ранены, среди них Копос Ладыгин, пожелавший перед смертью принять иноческий чин. Захотели такой светлой смерти и другие, раненные смертельно.

Именно в тот день поляки, литовцы и русские изменники окончательно поняли, что лёгкой победы не будет. Решено было взять монастырь-крепость, с помощью подкопов взорвав несколько башен и стену. Подкопы делались так: вырывали ночью ров, потом покрывали его досками, а сверху засыпали землёй.

Между тем боевые действия продолжались, приступ длился семь дней подряд. Изменники научили поляков ругаться по-русски. Упражняясь в сквернословии, они пытались пробудить воображение защитников, посеять в них страх. «И чем больше враги пугали их, тем больше бывшие в городе укреплялись против них», – писал летописец.

Воеводы князь Григорий и Алексей со всем христолюбивым воинством, отпев молебен, устроили вылазку, захватив ротмистра Брушевского. Он первым сообщил, что подкопы ведутся непрестанно, но не знал куда. Добавил, что Сапега и Лисовский очень озлоблены. Уходить не собираются, готовы осаждать монастырь хоть три года.

Защитники стали думать, что делать с подкопами. Одному из них, Власу Корсакову, поручено было делать «частые слухи», то есть вслушиваться, в надежде распознать, где ведётся рытьё земли. Что можно противопоставить этой напасти, было неясно, но 17 ноября один из пленных сообщил наконец: подкоп ведётся из подгорья под Круглую башню, что против Подольнаго монастыря (Пятницкую), и далее к Красным воротам (позже их назвали Святыми).

Обороняющиеся сильно повеселели. Построили валы против того места, где должен был произойти взрыв, поставили пушки. Но ждать, когда враг доведёт дело до конца, было невмоготу, и решено было напасть самим. Перед этим, в день Архистратига Михаила, довелось пережить особенно жестокий обстрел. Одной из монахинь оторвало правую руку с плечом. Во время псалмопения ядро ударило в большой колокол, который откликнулся на удар звоном такой силы, какого прежде не слышали в монастыре. Звон совпал с криком отца Корнилия, которому оторвало ногу. Другое ядро прошибло железные двери с южной стороны храма и, пробив образ святителя и чудотворца Николы выше левого плеча, исчезло. Не с глаз людей, а из нашего мира. За иконой его не оказалось.

Люди молились с рыданиями, страх был великий. Тогда и решено было окончательно: не ждать, когда противник начнёт взрывать стены. Приложившись к мощам преподобного, бойцы через потайные ворота выбирались наружу по нескольку человек, прячась во рву. За три часа до рассвета вдруг нашли тёмные облака, небо помрачнело, а потом и вовсе не стало видно ни зги. Господь въяве дал понять, что не оставит Лавру Своим попечением. Удалось изготовиться к бою, и когда вместо тьмы понадобился свет, чтобы отличать в бою своих от чужих, сильный ветер разогнал тучи.

Выкрикивая, как боевой клич, имя святого Сергия, защитники бросились в бой. Поляков и прочих оттеснили, но ясно было, что долго не продержаться. Главное – успеть найти устье подкопа и взорвать заложенный там порох. Нашли. Не воины, а два простых крестьянина: Никон, называемый Шилов, да Слота бросились вниз, чтобы развести огонь. Живут такие среди нас, вроде как все, а бывает и хуже, но вдруг просияет душа. Вылезти не успели, раздался взрыв. Светлая им память и вечный покой.

В один из дней Лисовский лукавый, как змей, метался, думая, «как бы позор свой искупить, не ведая, что против силы Вышнего ратует». И тут видит, а с ним многие поляки, что пред полком их ездит старец, держа в руке своей обнажённый меч и сурово им грозя. Но затем стал невидим для их глаз. Не вняв видению, Лисовский устремился на Красную гору. Поначалу удача была на стороне нападавших: стали слабеть русские ратники, но в этот момент сотворил Господь новое чудо – одно из тех, на котором стоит Русская земля.

Был среди защитников податный крестьян Суета – человек невоенный, хотя и привычный сызмала к топору. Все тогда были привычны. Но одно дело – сосну срубить, другое – человека. Был Суета велик ростом и силён, как медведь, но бердышом, что ему достался, махал он в бою попусту. И смеялись над ним бывалые воины, и печалился храбрый Суета, что, видно, придётся ему сложить голову безо всякой пользы.

Но в тот день что-то изменилось в нём. Увидел, что близко падение обители, приступила смерть, чтобы пожрать товарищей его, и баб, и детей, и старцев. И крикнул Суета: «Пусть умру сегодня, но буду всеми прославлен!» Это было страшно и прекрасно. Один со своим бердышом, простой землепашец, удерживал полк Лисовского. Рубил и сёк, об одном моля Бога, чтобы выдержало, не сломалось оружие. Двигался он, как писал летописец, «быстро, как рысь, скакал и многих тогда вооружённых и в броне поразил. Многие же крепкие воины встали против него, чтобы отомстить за позор, и жестоко на него наступали. Суета же сёк по обе стороны».

Оглянулись убегавшие ратники, увидели, что творится на брошеном поле брани, устыдились и ринулись на подмогу бесстрашному крестьянину. Взбешённый Лисовский понял, что снова проиграл. В утешение хотел пленить одного из русских – Пимена Тененева, но тот заметил угрозу и в упор выстрелил Лисовскому из лука в лицо. Поражённый в щёку, ворог свалился с коня и лишь попечением своих наёмников спасся от пленения. В этот момент заговорили троицкие пушки и осаждавшие побежали.

Вскоре, мстя за Лисовского, враги снова атаковали. В том бою многие из них видели двух иноков-старцев, мечущих в них плиты. Один подавал, второй бросал не уставая. Кто это были, неизвестно.

Цинга началась 17 ноября и с тех пор не прекращалась. Успенский храм наполнился телами людей, которых едва успевали отпевать. От этой болезни прежде очень страдали экипажи кораблей, плавающих через океаны. Историки медицины подсчитали, что с 1600 по 1800 годы от цинги умерло около миллиона моряков. Когда Лавра превратилась в ковчег посреди затопленной бесчинствами Руси, её постигла та же беда.

От болезни слабело не только тело. Смута начала просачиваться в монастырь. Стрельцы, добравшись до запасов медовухи, начали буйно отмечать каждую вылазку. Затем потребовали плату за участие в войне – хлеб, но не для еды, с этим у них не было затруднений, а для продажи. Встречая отказ, буйствовали. «Один преподобный Сергий мог исправить сие неустройство», – писал Палицын. «Скажите в обители, что нечисто живущие в святом месте сем погибнут», – предупредил основатель обители нескольких воинов, неохотно бредущих к стенам, где кипел бой.

«Но буйные не внимали, – писал летописец. – Зараза порока стала сообщаться и инокам». К этому времени лучшие уже полегли в боях, нужны были новые лучшие. И «расхрабрил тогда великий чудотворец Сергий в осаде сидевшего слугу Ананию Селевина», – говорится в летописи. Вот так просто. Был человек, как все, а Господь взял да и вдохнул в него великое мужество. Шестнадцать пленников привёл Анания в обитель. Поляки, литовцы и изменники стали страшиться приближаться к нему, стреляя издали. А ещё был у Анании друг Немой. Вдвоём, с луками в руках, они могли обратить в бегство польскую роту. Надо сказать, что хороший стрелок может выпустить из лука до 20 стрел в минуту. Но только в мирное время, а не под огнём противника. В бою любой человек переживает сильнейший стресс, и храбрец отличается от труса вовсе не тем, что у него не трясутся руки. Просто он продолжает исполнять свой долг вопреки страху. Лишь редчайшие из людей способны возвыситься над собой в бою так высоко, как Анания и Немой. Их стрелы безостановочно били в цели, среди которых оказалось ухо Лисовского. Разбойнику снова не повезло. Пришлось лечить ещё и ухо.

Однажды противнику удалось отсечь Ананию от русской дружины. Две роты встали между ним и товарищами. «Он выскочил, как рысь, и, стреляя по литовцам, отчаянно бился, – сообщал Палицын. – Литовцы обратились на Немого, а тут Анания вырвался к нему, и они стали рядом. И многих поранили они литовцев и коней их и отошли невредимыми, только коня под Ананией ранили». Этого коня под ним ранили шесть раз и лишь на седьмой убили. Самого Ананию тоже поражали раз за разом – стоило ему появиться, враги обращали все ружья в его сторону. Из-за раздроблённой пулей плюсны опухла нога, но воин продолжал вылазки. Через несколько дней его поразили в колено, и лишь тогда богатырь слёг, а вскоре отошёл ко Господу.

Одни слабели, другие укреплялись, и врагам по-прежнему было худо.

Понимая, какие силы отвлекает на себя Троица, царь Василий не забывал помогать ей. В марте 1609 года в обитель с боем прорвался обоз из Москвы. Латины и изменники узнали о его прибытии заранее и устроили засаду, но православные казаки прорубились сквозь врагов, сохранив возы.

Ещё послан был на помощь Лавре Давыд Жеребцов, «а с ним шестьсот мужей, отборных воинов, и триста им прислуживающих. По молитвам чудотворца, они прошли никем не задержанными – ни дозорами, ни стражей не были они замечены и налегке всех минули быстро». Следом пробился большой отряд Григория Валуева, того, что застрелил первого самозванца со словами: «Что толковать с еретиком: вот я благословляю польского свистуна!»

Ратники, пришедшие на подмогу, не были измучены цингой и непрерывными боями. Крепкие, в сияющих доспехах, они несколько свысока поглядывали на измождённых защитников обители, похваляясь, что наваляют противнику, так что любо-дорого будет смотреть. Ветераны обороны смотрели на них с сожалением, зная, что Троица – не то место, где можно бахвалиться: без помощи преподобного здесь ничто не совершается. За минувшие месяцы замечено было, что отряды, которые особенно усердно готовятся к вылазке, нередко приобретают слишком большую уверенность в себе и терпят поражение. Те же, кто действовал «с последней простотой», по слову Авраамия Палицына, «и не ради чести выходившие, достойными чести победителями оказывались. Спасителя же нашего защитой в таковом смирении никто никогда не погиб, но все до одного невредимыми возвращались в дом преподобного».

«Давыд же Жеребцов, – продолжал Палицын, – когда пришёл и увидел, сколь попросту поступают выходящие на вылазки, обругав их хорошенько, отослал их прочь, повелев не выходить с ним в бой. Будучи уверен в своём отборном воинстве, хорошо вооружившись, вышел он переведаться с раздражающими. Столкнувшись же с супостатами, оказавшись одолеваем, со срамом он побежал, вместо победного пота слезами облившись. Оружный как без оружия бежал.

По малом же времени, ещё дыша рвением, вышел он, чтобы отомстить. Простецы сказали ему на пути: “Мы, государь боярин, прося перед этим у чудотворца Сергия помощи, со слабым вооружением выходили, потому что недостаёт его у нас, как овцы выходили, а пастух наш сам о нас заботился и не погубил нас никогда”.

Давыд же, с гневом подняв глаза на говорящих, вышел к врагам на бой. Когда же сошлись противники и начался бой, замечают простецы, что у храброго и мудрого мужа нет удачи, но из-за его запрета не смеют помощь ему подать. Видя же, что порублены будут кедры в дубраве, и не дожидаясь гибели своей надежды, по своему простому обычаю немощные бросились в бой и спасли мудрых от рук лукавых.

Гордецы же с тех пор называли немощных и бедных не овцами, но львами, и не сиротами, но господами и вместе с собой за трапезу их сажали. И, сами простыми став, забыли, как убегать, но привыкли славно врагов гонять».

В начале 1609-го враг впервые ворвался в стены обители. Наша артиллерия точным огнём сильно проредила отряды противника, но их было слишком много. Нападавшие кавалеристы миновали ту полосу, где были досягаемы для пушек, но были истреблены крестьянами и паломниками, забросавшими их камнями и брёвнами в узких улочках между постройками.

И так шестнадцать месяцев. В конце января 1610 года Сапега и Лисовский с остатками войска, не успевшими погибнуть или дезертировать, вдруг стремительно снялись с места и в панике побежали, словно их преследовала огромная армия. Они бросали по дороге награбленные богатства: золото, серебро, коней и дорогие одежды, но даже это иных не спасало. Заблудившись, они возвращались к монастырю и молили о пощаде.

«Что случилось?» – спрашивали их. Пленные отвечали, что два больших русских полка гнались за ними по пятам. Что за полки, откуда, ведь в Лавре почти не осталось живых?

Из воинов уцелело не больше двухсот человек. С учётом подкреплений пало в боях 95 процентов защитников. Монахов полегло триста человек без малого, то есть почти все. Эта ли армия мёртвых испугала врагов или нет, Бог весть. «По отшествии же сынов беззаконных, – писал Палицын, – переждав восемь дней, послали из обители чудотворца к царствующему граду, к государю, старца Макария Куровского со святой водой».

Так закончилась Троицкая осада. Архимандрит Иоасаф вскоре ушёл на покой в место своего пострижения – Пафнутиево-Боровский монастырь. Там принял смерть от изменников – обитель предал оборонявший её воевода. Лавра же при новом настоятеле – святом Дионисии Радонежском – ещё более укрепилась как центр сопротивления.

«От осады Бог избавил нас, – убеждал братию Дионисий, – но за леность и скупость может ещё больше смирить нас и ввергнуть в скорби… Мы обещали в иночестве не жить, а умереть. Покажем милость свою. Сколько есть у нас хлеба ржаного и пшеничного и сколько есть в погребе кваса, всё будем хранить для ратных людей».

Именно сюда привезли после поражения Московского восстания раненого князя Пожарского. Здесь выходили его и благословили на победу, как и весь народ русский.