«ДЛЯ НЕГО МЫ ВСЕ СВОИ»

Сегодня решила написать о прощании с отцом Павлом Адельгеймом. Не стану рассказывать о том, что пережила, когда пришло известие о гибели дорогого батюшки. Приехала в Псков из Белоруссии 7 августа утром – и сразу в церковь. Но там сказали, что гроб ещё не привезли, и я поехала к отцу Павлу домой. Ехала не одна, с попутчицами: молодая женщина Юля с дочкой. Они, услышав об убийстве, раньше времени вернулись из отпуска, чтобы успеть на похороны, и дали мне свой адрес, если захочу у них остановиться.

У калитки лежали цветы на земле. Я позвонила, никто не вышел. Тогда сама зашла. С лаем выскочила Белка, и Аргон залаял, но я и в принципе собак не боюсь, тем более у отца Павла. Аргон с виду уж такой страшный, большой, чёрный, а толку? Так обидно, что не смог защитить хозяина.

В доме были люди, вышла матушка Вера, узнала меня. Следом за мной вошла в дом пожилая женщина – Зоя, оказалось, она крёстная Маши – дочки батюшки, которая столь тяжело пережила гибель отца, что пришлось её госпитализировать. Крестили Машу полвека назад, в Ташкенте, так что баба Зоя долго не виделась с семьёй Адельгеймов. Но, услышав про убийство, в одночасье собралась и отправилась в путь. Ещё приехал священник, отец Сергий, матушка отдала ему облачение, и он поехал в морг.

В доме повсюду, не только в кабинете, попадались мне на глаза вещи отца Павла, это было очень тяжело. Потом матушка отправилась на почту получать переводы. Меня оставили на телефоне. Звонит отец Сергий, говорит, что можно забирать тело, но Ивана (сына отца Павла) ещё нет. Оказалось, что он на кладбище застрял, там почему-то не давали место для могилы. Матушка, когда вернулась, послала на кладбище посыльного с деньгами. Я возмутилась и сказала, что при таком количестве корреспондентов неужто нельзя одного натравить на вымогателей. Но в конце концов выяснилось, что речь шла не о деньгах. Новые захоронения на кладбище запрещены, и лишь вмешательство замгубернатора помогло решить вопрос. Отцу Павлу выделили место у самой стены Мироносицкой церкви.

С журналистами матушка всё-таки пообщалась, и мы поехали в морг. Батюшка лежал в гробу в полном облачении, в камилавке, которую при жизни редко надевал. Лежал такой торжественный! Мы с бабой Зоей и двое рабочих сели в микроавтобус, куда занесли гроб. Баба Зоя не растерялась, тут же «Святый Боже» затянула и пела до самой церкви, а я только плакала: мне обидно стало, что батюшку не несут на руках.

_______

Установили гроб в Ильинском приделе и стали записывать всех желающих Евангелие читать. Моя очередь вышла на половину шестого вечера и половину первого ночи, у бабы Зои – в девять вечера и в три ночи. Евангелие в храме стали читать по-русски, а мы хотели на церковнославянском. Взяли Священное Писание в библиотеке при храме и договорились, что там же возьмём ночью тёплые вещи и на лавке прикорнём. Когда подошла моя очередь читать, последней перед началом вечерней службы, народу уже порядочно было в церкви, и я робела, но в то же время всей душой желала чтением отцу Павлу угодить. Обычно, когда читаю вслух, начинаю задыхаться, не хватает воздуха из-за астмы. Но всё хорошо прошло, только пришлось разуться и босиком стоять, от напряжения у меня ногу свело. Читать довелось про хананеянку и собак. Помню, как этот евангельский эпизод обсуждали у отца Павла в ЖЖ, и я тогда написала, что ничего обидного в ответе Христа не вижу, что же обидного в сравнении с собаками? А отец Павел ответил мне: «Это событие (встреча Христа с хананеянкой) принципиально значимо для христиан. Оно открывает смысл молитвы, как общения, на которое Христос дал Своё согласие».

Началась вечерняя служба, матушка Вера сидела у гроба, люди всё шли, всё больше становилось цветов – ни в гроб, ни в вазы они уже не помещались, начали ставить в вёдра. Когда служба закончилась, я с матушкой поехала домой отдохнуть, чтобы к своему ночному чтению вернуться в храм. Вскоре появилась дочь батюшки – Анна, которая живёт в Америке. Успела на похороны. Аня с Иваном близнецы, но они не очень похожи, а у Ани с матушкой Верой есть общее – блаженная такая улыбка.

Очень помогала матушке Марина Медведева. Она сразу мне понравилась живостью своей – сама я не такая быстрая и очень таких люблю, у которых всё горит и спорится. На ней были поминки и прочие разнообразные хлопоты, но главное – она не давала матушке опомниться. После вечерней службы матушка села за стол, а есть ничего не могла, прилегла на руки и жалуется: «Вот так он меня одну с тремя детьми оставил, когда в тюрьму сел, и теперь снова...» А Марина смогла её и подбодрить, и поесть заставила, не помню, что она говорила, но результата добилась. Она питерская, мы с ней позже познакомились и даже сдружились.

После полуночи народу в церкви немного осталось, и второй раз я уже смелее читала. Когда закончила, баба Зоя мне сказала:

– Ложись на лавку, только не ногами вперёд, а головой к алтарю.

Я легла, лавка жёсткая, долго не полежишь. И так жалко стало батюшку, что не встать ему уже с лавки своей. Под утро мне ещё раз довелось почитать Евангелие, а потом сжалился над нами школьный сторож, пустил в класс, где мы смогли, наконец, немного поспать.

Когда рассвело, потянулись люди. К литургии в церкви уже яблоку негде было упасть. И хотя все, кто знал, объясняли вновь пришедшим, что на отпевание отца Павла вынесут на паперть и все желающие простятся, многие не слушали, пытались пробраться к гробу. Слышно было за счёт динамиков всё хорошо, но ничего не видно. Камер много было, я краем уха слышала, как вёл Павел Лобков ре­портаж.

Матушка хотела, чтобы отпевание возглавил о. Владимир Попов – отцу Павлу он ровесник и друг, – но архиерей распорядился, чтобы отпевал другой священник. Надгробную речь говорил о. Роман, бывший псковский священник, а теперь Всеволожский благочинный, – большой дипломат. Матушке его речь в целом понравилась, хотя были неточности. Но две вещи он чётко проговорил. Первое: что отец Павел никогда не разделял заблуждений о. Георгия Кочеткова, не выносил престол на середину храма и не причащал мирян как священников, а окормлял последователей о. Георгия по слову апостола Павла: «Я был всем для всех, чтобы спасти хотя бы некоторых». И второе: что у отца Павла всё отобрали (храмы, детский приют и так далее) по Промыслу Божию, для того чтобы он своим самым главным и нужным делом занялся – душепопечением.

Действительно, в конце жизни всё, что у батюшки осталось, – это люди. Он говорил, что, когда восстановил из руин Мироносицкую церковь и служил первую пасхальную литургию, столько было людей, что даже на паперти стояли. И я подумала, что за прошедшую четверть века отец Павел никого не потерял из тех, кто тогда пришёл. Но был всем для всех, чтобы хотя бы некоторых спасти…

После погребения вернулась я за цветами в Ильинский придел, священники попросили желающих помочь. Один из священников, отец Евгений, сказал, что неплохо бы часть цветов и в церкви оставить. И я стала цветы из вёдер сортировать по видам и расставлять по вазам. И всё вспоминала в опустевшей церкви, как 20 лет назад отец Павел читал тут Великий канон, делал земные поклоны на неуклюжем протезе своём, а я, как услышала первые произнесённые им слова «Откуда начну плакати окаяннаго моего жития деяний? Кое ли положу начало, Христе, нынешнему рыданию?», так и проревела тогда до конца службы. Бабули рядом со мной со своими ковриками пришли, а я тогда ещё запомнила этот холодный каменный пол...

Столы прямо у школы на улице были накрыты, но, как только я подошла, меня стали домой звать. Я попросилась к Марине поспать, а к матушке уже под вечер приехала. Там дом был полон ещё народу. Я рассказала всё, что помнила про то, как у отца Павла жила, и завершила тем, что батюшка благородным был человеком, другого такого не знаю. И вот: деда расстреляли, отца расстреляли и, наконец, самого убили. На поминках был троюродный брат батюшки (у них общий прадед), ближе от Адельгеймов никого не было. Он мне возразил­, что я неправильно выражаю свои мысли, потому что я сказала, что в отце Павле было и глубоко народное, и аристократическое начало. А оказывается, аристократы только с князей начинаются, а у них прадед и дед почётными гражданами Российской империи были, что приравнивается к простому дворянству.

_______

На другой день была панихида на могиле. Служил её о. Алексий, диакон. Он у матушки ночевал, откуда приехал – я не спросила; жена с дочкой его пели, мы подпевали. Народу немного было, служба закончилась, а уходить никому не хочется. Стали все желающие говорить, вспоминать батюшку, благодарить его и прощаться с ним, в том числе и пьяницы местные, они, как и все, любили его. Мне запомнилась речь Михаила Иванова. Он рассказывал, как 30 лет назад помогал отцу Павлу в Писковичах в строительстве, жил летом в доме при храме, а с ним несколько многодетных семей – отец Павел пригласил их на лето. И радостно им было, я-то знаю, как там хорошо: в Писковичах – старинная церковь на высоком берегу Великой, рядом дом – чудное место. Но сельсовет требовал прописки, портил жизнь и им, и отцу Павлу. Видно, всегда так было. И при мне, весной 94-го года, то гороно, то прочие власти отцу Павлу какие-то претензии предъявляли, вокруг него всегда поляризовались люди на тех, кто шёл за ним, и на тех, кто палки в колёса вставлял...

Сергея Пчелинцева (убийцу) я видела потом в новостях, просто херувимчик. Матушка рассказывала, что два дня он их морочил. Приехал, потом сбежал, известил: «Заберите меня по такому-то адресу», но там его не нашли. Вернулись домой – он следом. Потом ещё раз уезжал и вернулся. И вот тут уже убил. Принять его девушка одна попросила, дочка писательницы Дашковой. Отец Павел возил его в больницу к врачу, тот сказал: «Таблетку феназепама дайте».

Анна говорила на панихиде, чтоб молились все за убийцу, и Иван сказал, что не чувствует ненависти к нему. А мне тяжело вот так. Думаю: отсидит сейчас свои два месяца и пойдёт гулять, кто его теперь остановит? Батюшки-то нету уже, и не будет такого второго...

_______

Вернулась я с погребения в странном состоянии. С одной стороны, нож этот, что отцу Павлу прямо в сердце вошёл, – как забыть? Батюшка писал и говорил, что церковь не организация, а организм. То есть так Господь говорил: «Я лоза, а вы ветви. Я – дверь, Я – Пастырь добрый, душу свою полагающий за овец». И не ради красного словца, а по совести, – я почувствовала этот нож, и не я одна, думаю.

Но вот то, что сейчас в Пскове происходило, – это ведь и есть церковная жизнь. «Совершается Церковь, когда в глаза мы друг другу глядим», – эта из книги о. Павла цитата, он любил повторять эти стихи Вячеслава Иванова. Я почти 20 лет в Пскове не была, мало кого из нынешних прихожан и окружения отца Павла знала, а приехала – и все свои. Стоило мне добраться до его дома – и дальше уже не нужно было ни о чём житейском думать: меня во­зили, кормили, давали приют. Запомнилась Алла, с которой на её машине мы в морг ездили, – как она настояла, чтобы отца Павла вынесли на паперть и люди могли подойти к нему и проститься на отпевании.

А вот Иван Афанасьевич Сёмкин. Приехал из Латвии, бодрый такой и подтянутый старик. Отца Павла с тех пор знает, как он у них в Алуксне ещё до Пскова служил, тёщу его исповедовал и причащал перед смертью. Рассказал нам про тёщу эту – всю её непростую жизнь. А когда отец Павел строил в Пскове дом, Иван Афанасьевич «прорабом» у него был. Мы с Мариной поговорили с ним о жизни, узнали, как русским в Латвии живётся, он нам паспорт свой показал. Всё на латинице, а ещё обозначено, что не является гражданином, хотя всю жизнь там прожил. Дал адрес, приглашал в гости, мечтал до отъезда в книжный магазин попасть – русские книги у них в Латвии трудно купить, один магазин в Риге. Но в Россию не хочет переезжать; как я поняла, латыши хоть и вредные, но культурные, не матерятся и не пьют.

Ещё запомнились Лена Волкова и её дочка Настя. Настя ночью читала с нами Евангелие, и на панихиде Лена сказала: «То, что Настя в Церкви, не моя, а отца Павла заслуга». Сама Лена до последнего ходила к отцу Павлу на Библейские чтения. Сказала, что батюшка умел так Писание донести, что каждому всё ясно становилось, и для него не только занятия – каждое крещение или отпевание становилось поводом о Христе людям говорить. А теперь придётся нам самим Благую весть нести. Лена, вся такая подтянутая, никаких лишних эмоций, вдруг в конце речи говорит:

– Потому что, если доживём мы до Страшного суда, нужно достойно Господа встретить.

Я все эти три дня радовалась за батюшку: что собрал он нас, что увидели мы друг друга и поняли, какие мы разные, а для него – все свои. Сама я, в другой обстановке, не то что зануда, а резко, бывает, сужу обо всём, а тут чувствовала, что эти – такие разные и мало знакомые мне люди – не только отцу Павлу, но и Господу дороги, каждый дорог, потому что Он нам Отец, а мы Ему – дети. И Он не оставит нас, если будем учениками Ему: будем иметь любовь между собою.