УТЁС ЛЮБВИ

С отцом Павлом нас связывает более чем 25-летняя дружба. Недавно он гостил у меня в Калининграде, потом на Антипасху я был у него, он исповедывал и причащал. И я не оговорился, написав глагол «связывает» в настоящем времени. Это действительно так.

Есть огромное и принципиальное отличие между теми, кто считает отца Павла церковным диссидентом, и теми, кто знал и понимал его как церковного традиционалиста. 99 процентов своих сил он отдал делу веры и считал самым важным, прежде всего, Проповедь, созидающую любовь и добро в человеческих сердцах. Именно свои проповеди он считал главным делом своей жизни. До сих пор помню его светящиеся радостью глаза, когда четверть века назад внёс я в знакомую кухню дома № 7 по улице Красногорской кипы формата А3. Это было издание цикла его последних проповедей «Ищите горнего...». Издать их удалось в Коми АССР, в глухой районной типографии Усть-Цильмы под видом приложения к республиканской стройотрядовской газете. Напечатали на худой газетной бумаге, но безо всяких сокращений. Казалось, радость не соответствовала событию: «Подумаешь...» Но отец Павел радовался этому событию совершенно несоразмерно. Этот по нынешним меркам нелепый по форме тираж – по сути, многостраничная газета – был первым отечественным изданием, первой отечественной публикацией его проповедей. До того они публиковались только в Австралии и, кажется, в Германии. Он радовался так сильно потому, что его давняя надежда свободно служить и доходить до человеческих сердец словами проповеди наконец стала реальной, ощутимой и воплощённой вот в тех плохоньких листиках.

Свои обличительные книги – о догматах и о церковном суде – он также не сразу издал, но уже по другой причине. Какого рода «обличения» там были? В них он более утверждал церковные основы, нежели перечислял грехи и нарушения. Всё его «диссидентство», вымышленное людьми непонимающими, проистекало не из желания блеснуть и не из склочности, как это часто бывает, а из тяжелейших переживаний о судьбе русского духовенства. Вот из последнего его письма ко мне:

«Дорогой Володя, с праздником св. Петра и Павла! Да, РПЦ не хочет признавать трудовой деятельностью служение священника. В соседнем храме дьякон получает зарплату 600 руб. в месяц. Конечно, понимаю, что настоятель сокращает расходы на налог, а дьякону доплачивает, но это катастрофически отразится на его пенсии в будущем. Так поступать нельзя, а жаловаться некому. Это приведёт к оттоку духовенства в ближайшем будущем. Наши бюрократы ведут себя как временщики, о будущем не думают».

Как видно, даже такой, кажущийся кому-то со стороны сугубо «шкурным», вопрос отец Павел видел сквозь призму последствий для Церкви. Сам же он был крайним бессребреником, что подтвердит всякий, бывавший в его доме. В то время как первоначальные неофитские восторги по поводу «Второго крещения Руси» перетекали у многих в острейшее раздражение против Церкви, отец Павел с самого начала, с конца 80-х, относился к происходящему трезво, сознавая наши немощи.

Никогда не забуду первое его письмо-ответ ко мне, почти теперь уже 30-летней давности, в котором он отвечал на один из моих наивных вопросов о возрождении. «Какое возрождение? Какие традиции, дорогой Володя! В Церкви одни головёшки вокруг традиций...»

Ещё совершенно не случайно, в связи с его противостоянием тёмным силам, вспоминается, как однажды вечером (я тогда длительно гостил у него) отец Павел вдруг задал мне вопрос: «Не купить ли мне, Володя, ...пистолет? А то я тёмными улицами на одной ноге провожаю юных девочек, воспитанниц, и, случись что, не смогу их защитить. Вот мне многие и советуют пистолет купить». Я попросил время на обдумывание трудного вопроса, в центре которого, как мне тогда казалось, стояла проблема соразмерности готовности пойти на преступление ради сохранения невинной жизни. Затянувшуюся на несколько дней трудную паузу прервал сам отец Павел, увидев эту тему совершенно другими глазами: «Володя, я нашёл ответ! Если я куплю пистолет, я УЖЕ ПРОИГРАЛ, а ОНИ – победили, потому что заставили меня принять их правила».

Отец Павел удивительно сочетал в себе, казалось бы, два совершенно не сочетаемых качества: насколько любвеобильным, внимательным и терпимым он был по отношению к конкретному человеку, настолько же несгибаемо принципиально он отстаивал подлинные христианские догматические и канонические основы нашей общей церковной жизни. Он был сама любовь, умевшая становиться несокрушимым утёсом.

Иногда я призывал его к компромиссам. Отец Павел внимательно меня всегда выслушивал – он умел удивительно слушать, глядя прямо в глаза и как будто даже напрягая слух, чтобы не пропустить ничего, – а потом терпеливо объяснял, почему уступки в том или ином вопросе могут иметь разрушительные последствия для нашей церковной жизни.

Когда он недавно гостил у меня в Калининграде, то, среди всего прочего, подробно ещё раз рассказал о времени, проведённом в заключении. Трудно поверить, но лагерную жизнь (причём его койка соседствовала со «шконками» самых отъявленных преступников, воровских авторитетов), так вот, лагерную жизнь он считал для себя едва ли не самым важным и даже называл её «счастливым периодом жизни». Неволя, считал отец Павел, научила его понимать и слышать людей.

Известного многим старца Псково-Печерского монастыря Ионна (Крестьянкина) отец Павел высоко ценил за качество, которое считал самым важным для священника и духовного руководства: рассудительность. Но лучше я дам слово самому отцу Павлу, вот как он мне об этом рассказывал (дословно):

«Преподобный Антоний Великий говорил о том, что самая большая добродетель – это рассуждение. И вот есть священники, которые дают иногда вербальные ответы, это, допустим, отец Алексей Мечёв. А сын его, отец Сергий Мечёв, обычно говорил: “Вот я поступаю иначе. Я поступаю так: вот у меня дочка есть, она подойдёт ко мне и спросит: папа, вот у меня такая ситуация, как мне правильно поступить? Ну и я её позову, мы сядем рядышком, и она мне расскажет подробно ситуацию. А я ей помогу в этой ситуации правильно разобраться”.

У меня, в моём опыте, был отец Иоанн (Крестьянкин). Я к нему часто обращался в Печерском монастыре и всегда старался свой вопрос свести к такому ответу, чтобы он мог сказать “да” или “нет”, чтобы его особенно не загружать. И вот когда он говорил “да”, то мне становилось совершенно ясно, что иного ответа быть не может. Он умел так правильно уловить и расставить акценты, что вопрос казался каждый раз исчерпанным. То есть это называется не дар прозорливости, это называется дар рассудительности...

Я, наверно, руководствуюсь тем же принципом, я стараюсь увидеть верные акценты в этой ситуации и на эти акценты обратить внимание. Вообще, когда-то отец Борис Холчев, мой духовник в юности, говорил о том, что священнику следует давать ответы на вопросы только в том случае, когда он чётко себе представляет, как Церковь на это смотрит (под словом “Церковь” в данном случае имелся в виду определённый круг духоносных отцов, которые такие ответы давали), – то есть получается такой общий ответ; или когда ему эта ситуация очень внутренне понятна и священник уверен в ответе. В других случаях лучше, конечно, избегать советов, то есть советы – вещь очень ответственная. Всегда нужно помнить о том, что, давая ответ человеку, ты принимаешь на себя ответственность за этот ответ.

Если же у меня нет ответа... то какой выход у меня есть ещё? Я могу только сказать ему: “Ну, давай с тобой вот помолимся, подумаем”. И оказывается, что очень часто достаточно вполне помолиться, молебен совершить, прочитать канон Божией Матери – и в конце вот этого канона начинаешь понимать, как правильно поступить, то есть ответ приходит».

И ещё у отца Павла была удивительная способность произносить молитву. Это были особые, только у него мной слышанные интонации чрезвычайно какого-то старательного и одновременно глубоко личного, окрашенного неподдельным чувством любви, ясного, внятного произнесения каждого слова, обращённого ко Христу, в особенности же при произнесении обращений к Нему: «ОТЧЕ наш, иже еси на небеси, да святится имя ТВОЕ...» Он так и всегда молился, даже и перед обыденной трапезой, что сразу же явственно чувствовалось присутствие среди нас Спасителя, обещавшего: «Где двое или трое соберутся во имя Мое, там Я среди них» (Мф. 18, 20).