КТО-ТО ПОМОГ

– Мама родила меня на пороге. Шла с сенокоса, но в дом войти не успела. Не в доме, не на улице это случилось – на пороге, а он высокий был. Так с тех пор и живу – колеблющаяся, – смеётся Любовь Ивановна Макарова.

Выглядит она заметно моложе своих семидесяти, что-то юное сохранилось в движениях и речи. «Коммунизм на горизонте», – говорили в пору её девичества. Сотни тысяч юношей и девушек срывались с мест на комсомольские стройки и гигантские заводы, чтобы поскорее увидеть чудесное будущее. Была среди них и Люба – смешливая и бесстрашная.

Сначала отправилась на Украину, в Винницкую область. Кажется, собирала там фрукты. Оттуда отправилась в Харьков. Поезд шёл через Киев, где приключилась с Любой одна история. Все пассажиры, кроме неё, сошли, последними покидали вагон монахи. Было их человек пятнадцать, один вдруг повернулся и спросил:

– Как вас зовут?

– Люба.

– Раба Божия Любовь, значит.

– А вы кто?

– Мы – монахи Киево-Печерской лавры.

Потом перекрестил и благословил. Так и сказал: «Я вас благословляю, раба Божия Любовь!»

Ехала Люба тогда на комсомольскую стройку, сооружение канала Иртыш – Караганда. Неужели настолько богоугодное дело, чтобы обратить на себя внимание монаха?

*    *    *

– Даже от родного дяди, отца Семёна Чупракова, бегала, – продолжает она.

– Ваш дядя был священником?

– Он пятнадцать лет отсидел в лагере. Семён Алексеевич Чупраков. Седой был, спокойный очень. Служил в Кирове, а в 37-м его арестовали за то, что хотел спасти книги и иконы в своём храме. Грабили церкви, и он нанял где-то машину, даже сколько-то успел вывезти, когда его схватили.

А тётю Наталью зарубили тогда топором. Жила в каком-то сельском храме в Кировской области, охраняла его. Ночью приехали, велели открывать. Она сказал: «Не пущу!» Но её всё равно убили, а церковь сожгли. Моя дочка Наташа однажды в Котласе зашла в храм, а ей говорят: «Ой, как вы похожи на Наталью Чупракову. У нас её иконочка есть». Кажется, она местнопочитаемая святая. Наташа посмотрела и говорит: «А это моя двоюродная бабушка».

Когда наша Таточка серьёзно заболела, то сказала мне: «Ты меня, наверное, в честь твоей тёти назвала?» – «Наташенька, я в то время даже не думала об этом. Наверное, так надо было».

Наташа больше меня о родных моих знает. Мама ей много рассказывала. Я ведь была атеисткой. Я очень стеснялась, что мама молится, что пускает ходоков на Великую. Через нашу станцию Медянку, это сорок километров от Кирова, шли тысячи людей, даже из Киева приезжали. Дети-крестоходцы спали у нас на полатях, взрослые – где придётся. Чтобы накормить их, мама варила последнюю картошку, но и ходоки в долгу не оставались: помню, нас угощали. Потом шли дальше, даже сестру мою брали с собой – ей было тогда лет 14. Это было в середине 50-х годов. Сестра рассказывала, что милиция охраняла ход, закрывала ларьки. Обратно от станции Великая многие возвращались поездами, которые ходил по линии Котлас – Киров. Мы, дети, бегали смотреть, а смотреть было на что. Составы шли, облепленные людьми, ехали на подножках вагонов.

– Так на что же всё-таки благословил вас киевский монах?

– Не знаю. Только растратила я благословение. Как жила – не хочется вспоминать.

В Харькове она стала строителем, там росли тогда целые леса многоэтажек. Но то ли романтики не хватило, то ли женихов, вдобавок возникли какие-то сложности из-за незнания украинского, и отправилась Люба с ещё несколькими столь же передовыми девицами в казахстанский Павлодар. Подобные стайки летали по всему Союзу, приземляясь то здесь, то там: одна выйдет замуж, другая вернётся домой, остальные стремительно неслись дальше.

– Весело было в Павлодаре, когда канал строили? – уточняю я.

– Весело. Собственно, ничего у нас не было – бараки. Фильм иной раз привезут… Но мы собирались компаниями, у костра пели песни. Дурного ничего не было, не подумайте. Познакомилась я с очень красивым мужчиной Василием, но он любил женщин, а женщины – его. Пока строили канал, на семерых парней приходилась одна девушка, так что и кривые, и всякие замуж выходили. Поначалу у нас всё было с Василием хорошо, да и с работой, слава Богу. Но когда на это строительство начали заканчиваться деньги, к нам стали завозить бывших заключённых. Пошли драки, доходившие до резни, стали исчезать люди.

Про этот канал написано в справочниках: протяжённость 458 км, ширина 20-40 м, глубина 5-7 м, имеются 22 насосные станции подъёма и 39 других инженерных сооружений. Про участие в стройке комсомольцев и зэков ни слова. А Любовь Ивановна ничего не говорит о насосных станциях, вспоминая, как пришлось им с мужем уносить из Казахстана ноги.

Погиб у них друг, моряк Тихо­океанского флота. Нырнул в канал и головой обо что-то ударился. Поехали на кладбище, Василий водителем был, а по дороге в кабину заскочил мужичонка какой-то, попросил тайно вывезти. Оказалось, что он что-то натворил, а они его вроде как спасли. Вскоре пришёл к ним один бывший заключённый, говорит: «Срочно уезжайте, против вас замышляют». Из-за мужичонки того.

Мы познакомились с Любовью Ивановной в посёлке Удима Архангельской области. Она ведает там в церковном приходе приёмом гостей, которые во множестве навещают настоятеля отца Виктора Пантина.

Вот слушает вместе со мной рассказ Любови Ивановны девушка с книгой руках; как я понял, она здесь надолго. Просто так сюда не приезжают, у каждого своя история. Спрашиваю:

– Вас как зовут?

– Таня Крылова.

– Вы к отцу Виктору приехали?

– Да, он в Петербурге окормлял наш детский дом. Наш директор Валентина Александровна Павлова поняла, что без помощи Божией детям не помочь – ведь многие погибают после детдома, спиваются, становятся наркоманами. Сначала сомневалась, к кому ей обратиться – к протестантам или православным. Она сама только-только к вере пришла, читала Евангелие. Но потом сказала: «Будем в православный храм ходить».

Родителей своих не помню, знаю только, что родилась недоношенной, слабенькой и от меня отказались. Прошла через несколько детских домов, где мне было очень плохо. Так издевались! Помню, меня в тумбочку затолкали и сбросили со второго этажа. Я начала отставать в развитии, и меня решили снова перевести, на этот раз в коррекционный детдом. Я подумала, что если снова в плохой попаду, то уже не выживу. Стала своими словами молиться Божией Матери Казанской. И Она пришла ко мне во сне, успокоила. Показала место, куда я попаду, женщину-соцпедагога, всё-всё. А через недельку я там оказалась. Приводят меня в кабинет, где я уже была, сажают на место, где сидела. Говорю педагогу: «А я вас уже видела». – «Как?» Я всё объяснила.

И такой хороший детский дом оказался, воспитатели сами молились и нас учили. Кто-то подарил нам прекрасную икону «Достойно есть». Потом отец Виктор стал к нам ходить. После детского дома я окончила художественное училище, а потом прибилась к батюшке. Была с ним в Каргополе, сейчас здесь.

А детский дом наш закрыли. Губернатор Матвиенко сказала, что нужны детские сады, и наше здание отдали под один из них. А Валентина Александровна сейчас в Новодевичьем монастыре приют создала. Ещё помогает молодым мамам, вещи собирает, находит спонсоров.

– А у остальных ребят и девушек из православного детдома как жизнь сложилась?

– Хорошо складывается. Девочки многие замуж уже вышли, мальчики наши на работу устроились. То, что нас учили молиться, рассказывали о Боге, очень помогло. Помню, девочка маленькая пришла ко мне, говорит: «Братик заболел». Говорю ей: «Давай святому Пантелеимону помолимся. Я буду молиться, а ты имя брата называй». На другой день девочка радостная прибегает, вся светится: «Поправился братик!»

Таню Крылову спасла Церковь. Но сколько погибших? А ведь нетрудно представить, какую ярость вызовет у многих господ, вполне респектабельных, словосочетание «православный детский дом». Несчастные люди, они хотят, наверное, как лучше, а выходит тоскливо и страшно. А Таня сидит радостная. Слушая рассказ Любови Ивановны, где много печального, она уже знает, что всё будет хорошо.

Вернёмся на полвека назад.

– Василий, муж мой, – говорит Любовь Ивановна, – родом из Хмельницкой области, из города Немирова. Что удивительно: я, когда из дома уезжала, в паспортном столе сказала, что еду в Немиров. С чего это взяла, сама не знаю.

Из Казахстана мы отправились к сестре моей, за Устюг, где наши мужья стали водить лесовозы. Но зарплаты там не было никакой, и они нашли лес­промхоз побогаче, возле Удимы, а я, как дочь железнодорожника, с детства привычная, устроилась стрелочницей.

Жили мы с мужем плохо. Уж больно он бил меня, голова всмятку была. Один раз с работы пьяный пришёл… Я его ругаю, а он спрашивает: «С тобой, что ли, пить?» – «Давай со мной».

Мне за двадцать было. Начала пить. А женщине много ли надо? Что бил – полбеды, но доходило до того, что я с детьми в одной комнате сплю, а он с какой-то подругой – в другой. Гулял ужасно. Говорил мне: «Ты страшная, худая, на тебя даже тепловоз не посмотрит. А я люблю женщин в теле». И полюбовниц своих в пример приводил. Дочке Наташе он потом признавался: «Я ведь мать твою любил. Когда я на работе был, то мучился, тосковал по твоей матери, а домой приходил – ненавидел её. Не знаю, что это было». Я всё прощала, хотя завидовала нашей собаке, думала: «Почему я не собачка». Её муж и погладит иной раз, и слово ласковое скажет. Тогда я пить больше стала. Приходили к мужу его женщины, наливали, говорили: «Ты, Люба, не обижайся. Просто ты некрасивая, а мы его любим. Он у тебя такой, что его все любят».

Не раз ему говорила, что, как только дети вырастут, я от него уйду, и однажды решилась. «Нам нужно разойтись, – говорю. – Я тебя не брошу, ухаживать буду. Только оставь меня в покое». Он в ответ: «Я с другой не смогу. Кто же меня ещё вытерпит?» Что делать? Сына к тому времени женила, дочь на медсестру училась. Объяснила я им: «Мы расходимся, но это ваш отец, помните об этом». Сердце у него было с юности слабое, и я обещание выполнила. Переехал Василий в соседний дом, но я ему и готовила, и стирала, полы мыла, в аптеку бегала.

А мужу становилось всё хуже. Зиму он жил в Удиме, летом – на родине, в Немирове, фруктами поднимал себя. Становился всё мягче, добрее, а ещё говорил Наташе: «Если скажут, что умер, не верь». До сих пор не верится, мы ведь даже могилы его не видели, он на Украине скончался. Царствие ему Небесное! Я ведь тоже в чём-то виновата была, не бывает так, что один кругом неправ. Ещё при жизни мужа, когда перестали меня мучить его измены, я начала понимать, что нужно жить по-другому, ведь пила страшно, особенно последние пять лет, перед тем как бросить его.

– Но меня что-то берегло все эти годы, – продолжает Любовь Ивановна.

Муж ушёл однажды на работу – дело было к ночи, детей я уложила спать. Вдруг кто-то стучится в дверь. Встаю, открываю: стоит мужичок маленький в кепочке. И так глянул на меня быстро-быстро, а потом его как ветром сдуло. Смотрю: спускается по лестнице, и будто копыта цокают. Когда дошёл до площадки, повернулся и сказал: «Ну, мне здесь делать нечего».

Мне кажется, он не был человеком. Не с хорошим приходил – по моим грехам, а ушёл, потому что за меня молились мама, дядя Семён и другие мои родные. Этот случай, наверное, выглядит не очень убедительно, мало ли что привидится, но вот другой.

Как-то раз пошла я свою стрелку почистить на железной дороге. Взяла гаечный ключ на 32 и – вперёд. Когда гайку закручивала в полной тишине, вдруг налетел ураганный ветер, сзади меня что-то брякнуло, упало. Оглядываюсь, а там молодой человек лежит ногами кверху, рядом нож валяется. Вроде не пьяный. Говорит растерянно: «Я хотел тебя замочить. А кто меня сдул?» Показываю ему гаечный ключ, мол, попробуй сунься. А он уже и не собирается этого делать. Первый и последний раз его видела.

Кто-то помог.

Тем временем я ведь совсем погибала. Дочка не давала отчаяться. Дочь есть дочь, всему найдёт оправдание. Ей казалось, что если бы я не начала пить, то наложила бы на себя руки. Наверное, так и было бы, но рюмка от петли только тем отличается, что убивает не сразу.

Однажды Наташа сказала так сердечно, мне кажется, не только из жалости: «Мама, ты самая лучшая». Я заплакала и сказала себе: «Я не буду больше пить, не буду позорить детей, не будут позорить внуков. Господи, Ты только помоги! Матерь Божия, помоги справиться». На коленях просила Богородицу, чтобы помогла мне забыть, что есть вино. Кодироваться не хотела и вообще обращаться за помощью к медикам. Просто взяла себя в руки и с Божией помощью прекратила.

Говорят, медленно надо отходить, если стресс нужно снять, можно и выпить немного, легче станет. Но я поставила перед собой рюмку и сказала: «Или ты меня, или я тебя». Выливать не стала, рюмка эта много лет стояла в холодильнике, а потом не знаю, куда делась. Может, выпил кто…

В храм я пришла абсолютно трезвая. Это было такое чистое место, мне хотелось войти туда и никогда больше не вспоминать, через что я прошла. Люди говорили: «Как была пьяницей, так и останется, никакой храм не поможет». А я отвечала им: «Вы знаете что – я не к вам хожу! Я знаю, куда хожу, зачем хожу и какая я хожу».

В роду-то у нас всё больше трезвенники, даже не курил никто. Брат Коля, случалось, мог употребить, так мама ему сказала: «Попробуй только сделать это на моей могиле. Я к тебе приду». А он так боялся покойников, что разволновался, говорит: «Мам, ты не приходи. Я пить не буду».

Как со мной такая беда случилась? Но слава Богу за всё! Может, и нужно было через это пройти.

– Мама много значила в вашей жизни?

– После смерти увидела её в первый раз сидящей среди берёзок в длинной юбке, очень спокойную. Я спросила: «Мама, тебе хорошо?» – «Мне здесь очень хорошо», – ответила она.

И потом я её всё просила: «Мама, я в таком аду живу, я наложу на себя руки!» И снова увидела её во сне. Подхожу к кладбищу, открываются железные ворота. И какая-то сила неведомая меня ведёт. Посреди кладбища каменное возвышение, а на нём мама. На меня смотрит, говорит: «Ты хотела меня видеть? Увидела». – «Мама я хочу к тебе». – «Нет!» Посмотрела на меня и сказала: «Теперь возвращайся назад». Я поняла, что она где-то высоко, мне туда дороги нет. Она не может меня туда забрать, как бы ни хотела, я не достойна этого места.

*    *    *

Пока она была жива, мы не были близки. Не потому, что мало любили друг друга. Просто так жизнь складывалась. Мама меня очень любила. Шестеро нас выжило – четыре брата и сестра, все старше меня. Отец сильно болел и очень жалел маму, как мне потом рассказывали. Повторял: «Пелагея, Пелагея, как же ты их одна поднимать станешь?»

Когда он умер, мне было десять месяцев. Мама всё время на работе, а мне один братик водички даст, другой – тоже водички. Я росла дистрофиком. Тётя, мамина сестра, приехала, спрашивает одного из братьев: «Лёня, Лёня, что же ты за ребёнком не смотришь?» А он брал меня за шкирку и за сундук в грязное бельё забрасывал. Уже и звуков никаких с моей стороны не было. Умирала я. И забрала меня тётя в Мураши, сказав матери: «Девочку надо спасать, она у тебя не выживет». Потом другая тётя – Агафья – забрала меня в Пермь. Она была намного старше мамы, я звала её бабушкой и очень любила. Как горько плакала мама, когда меня увезли, всё прощения просила, что так вышло. А что поделаешь? Но вот пришла пора идти в пятый класс, и я вернулась к маме в Медянку.

Привыкала я к ней долго. Поживи бы мы вдвоём несколько лет, может, проще было? Но и сестра меня очень ревновала; я вроде и своя была, а вроде чужая. «Ты не наша», – говорила она мне. Уехала я снова из дому: сначала в Мураши в интернат, затем – в Малмыж в техникум. Один курс там проучилась, а потом деньги кончились. Вот тогда и поехала я на Украину.

Перед тем успела съездить в Пермь, где умерла тётя Агафья. Приехали с мамой к похоронам, ночью во сне тётя подошла ко мне и сказала, взяв за руку: «Любушка, я тебя так ждала. Думала, что ты ко мне уже не приедешь. Я так тебе благодарна, так благодарна». И плачет. Утром просыпаюсь, народ перешёптывается. Спрашиваю: «Что случилось?» – «А ты сходи, на тётю посмотри». Оказалось, тётя ночью и правда плакала. Две слезинки прокатились по щекам, как бисеринки, оставив полоски. Отпевали и хоронили мы её на Пасху, в праздничный день; тётя была верующей, как все в маминой семье.

*    *    *

А потом мама Любови Ивановны умерла. Однажды они с дочерью Любовью зашли на Филейское кладбище в Кирове, где был похоронен отец Семён Чупраков. Кладбище, по словам матери, было закрытое, там хоронили только священников. Мама сказала тихо: «Мне бы сюда». Это была просто мечта, совершенно несбыточная. Но, может, отец Сёмен там, в лучшем мире, похлопотал, может, ещё что, однако похоронили её тут, исполнив завет матери: «Ройте могилу своими ручками».

Вскоре мама, кажется, сделала семье подарок. Я говорю «кажется», потому что доказать это невозможно. Любовь Ивановна с дочерью Натальей и зятем Михаилом как-то раз собрались навестить мамину могилку. Любови Ивановне было не по себе, мучило дурное предчувствие, и точно – ночью угнали машину Михаила. Подали в розыск, и на кладбище в тот день не поехали. Вскоре звонят из милиции. Просят приехать, забрать автомобиль. Нашли его возле... кладбища. Машина была в полной сохранности, ни проводочка не повреждено, ничего не пропало. Но чудо заключалось, конечно, не в этом. Мама не хотела, чтобы родные в намеченный день её навестили. От чего она их оберегла, теперь не узнать.

Всё это может показаться совпадением или вовсе пустяком, но не для тех, кто прошёл через подобное.

Любовь Ивановна даже о самых больших несчастьях своих говорила мне почти весело, а тут вдруг заплакала:

– Я прощения у мамы просила и сейчас прошу. За то, что не понимала её. Только её молитвами жива. Это она меня уберегла, недостойную.

После мамы осталось много книг и икон. Брат себе забрал, сделав для них очень красивый сундук. Он был прекрасный художник. Мастер на все руки. После его смерти я спросила у племянника, куда делись мамины книги. Тот отвечает: «Мы этот хлам в деревню отвезли». Поехала в деревню, к жене брата. Попросила хоть одну книжечку отдать, а та ни в какую. «Вы же это хламом называете, на чердаке храните», – укорила я её тогда. А через год от неё звонок: «Слушай, Люба, ко мне тут во сне милиционер приходил с сумкой большой, спросил, где хлам. Ты не знаешь, что это значит?» Любовь Ивановна всё поняла, но напоминать не стала. Потом новый звонок: «Что за хлам-то такой?» Любовь Ивановна в ответ: «А ты не хочешь мне подарок сделать?» – «Какой?» – «Книжками мамиными со мной поделиться. Я их в храм отнесу». Невестка пообещала, что с оказией книги переправит.

…Потаённая сторона жизни, непонятная, но напоминающая, как мало мы в своей гордыне понимаем о Божьем мире.

И ещё немножко об этом. Недавно Любовь Ивановна исповедовалась отцу Виктору, но причаститься то ли не успела, то ли батюшка отложил причастие и куда-то уехал. Вдруг поднялась температура, давление подскочило. Ночью во сне пришли к Любови Ивановне двое. Слышит она, как говорят: «Только успеть бы её причастить». На следующий день Любовь Ивановна с трудом, но всё-таки смогла добраться до храма. А когда приехал батюшка и причастил, совсем поправилась.

Кто были эти двое? Возможно, просто сон, рождённый болезнью. Вот только после этого Любовь Ивановна начала свободно читать по-церковнославянски, хотя прежде этот язык ей совершенно не давался.

Другая история случилась в Каргополе, в женском монастыре, появившемся в том числе и трудами отца Виктора Пантина, когда он служил в Каргопольском районе. Ночью Любовь Ивановна услышала в храме, рядом с которым ночевала, очень красивое женское пение. Решила, что началась служба, удивившись, почему ей не позвонили в специальный звоночек, висевший в комнате. Так оповещают в обители, что пора вставать на службу. Снова заснула, спустя какое время очнулась – поют. А на улице темно, ночь, какая может быть служба? Снова уснула, а когда колокольчик всё-таки зазвонил, спросила у монахинь, почему её ночью не подняли. Те не поняли. Оказалось, что ночью в храме никого не было.

– Я и днём пение слышала, – подтвердила Таня Крылова. – И тоже в храме никого.

*    *    *

…К нам приходят, напоминают Любови Ивановне, что батюшка с гостями сейчас подойдёт обедать.

– Совсем я заговорилась, – смеётся Любовь Ивановна. И заканчивает свою историю: – Много чего я пережила, временами жизнь адом казалась; и хороших людей встречала, и тех, кто не выносил меня. Зато я такие песни теперь слышу!

Худенькая счастливая женщина, много моложе своих лет. Я не придумал ни её, ни Таню Крылову, ни многих и многих других хороших людей, для которых Церковь стала спасе­нием.

Сколько народу бродит вокруг, ругаются и клянут Церковь, говорят про сращивание с государством, про каких-то попов на «Мерседесах», которых ни они, ни я в глаза не видели. А вы войдите внутрь, туда, где настоящая Церковь. Ведь там то, чего вы лишены, что составит и ваше счастье. Там всё честно и просто. Там – радость.