«Я – ХРИСТИАНИН»

Заканчивается год, который наша страна так и не решилась посвятить 400-летию Дома Романовых. Отмечали только православные христиане, да и то далеко не все.

Сегодня мы расскажем об одном из тех немногих, кто не предал Царя, – генерале Фёдоре Артуровиче Келлере.

…Арестованных вели по заснеженным трамвайным путям Большой Владимирской. Генерал Келлер заметно возвышался над другими офицерами. Даже без оружия он был страшен конвоирам. Его волчью папаху и старую солдатскую шинель многие помнили по Великой войне.

Из темноты выступила киевская София – самая древняя церковь из сохранившихся на Руси. Здесь – начало нашей родины. Прошли мимо памятника, с постамента которого ещё не была сбита надпись: «Богдану Хмельницкому единая неделимая Россия». Самостийники вскоре избавятся от двух первых букв в «неделимой», потом исчезнет «единая», а «Россию» отдерут уже большевики.

Не доходя до края площади, петлюровцы открыли огонь, стреляя воинам в спину. В теле Келлера насчитали потом одиннадцать пуль. Полковник Пантелеев не желал падать, пока его не изрешетили, а штабс-ротмистра Иванова убийцам пришлось добивать штыками. Он был самый молодой из тех, кого казнили в эту ночь – 8 декабря 1918-го.

Келлер мог избежать смерти, но задержался, узнав, что петлюровцы готовятся к штурму первой русской столицы. Правда, не было ни артиллерии, ни серьёзных сил под рукой, а в Пскове генерала ждала Северная добровольческая армия для похода на Петроград. Но он не мог уехать, просто не мог.

Добровольцем закончил свою жизнь, как добровольцем и начал боевую биографию. В августе 1877-го этот «русский мальчик» с немецкой фамилией бежал, без согласия родителей, на русско-турецкую войну. Позади пансион при Николаевском кавалерийском училище – лучшем в мире, впереди – учёба… Но тут полыхнуло на Балканах. В апреле турки утопили в крови восстание болгар. Попытки утихомирить их ни к чему не привели, но не было бы счастья... Армия стоит на прошлых победах и в ожидании будущих, а душу ей двадцать лет жгла проигранная Крымская война.

Нам неизвестны подробности участия Келлера в освобождении Болгарии. Известно лишь, что он поступил вольноопределяющимся в 1-й лейб-драгунский Московский Его Величества полк. За выдающуюся храбрость был награждён двумя солдатскими Георгиевскими крестами. Когда его спрашивали о них впоследствии, граф отвечал: «Сам не знаю за что! Первый крест получил по своей неопытности: ординарцем вёз приказание и вместо штаба наскочил на турецкий окоп. Турки обстреляли меня, а начальство увидало и наградило. А второй крест за то, что проскакал горящий мост. Вот и всё!»

Разумеется, это далеко не всё. В той войне он стал единственным кавалеристом во всех драгунских полках империи, дважды осенённым святым Георгием. В боях заработал и своё первое офицерское звание. Потом была служба в гусарском и нескольких драгунских полках. Командовал Крымским дивизионом во главе воинов-мусульман, охраняя Царскую семью, искренне его полюбившую.

Когда началась первая революция, графа отправили в Польшу временно исполнять обязанности Калишского генерал-губернатора. Это было ему не по чину, но во время восстания спрос был на солдат, а не на чиновников. Однажды мятежники бросили в полковника Келлера бомбу, которую он поймал на лету, отбросив в сторону. Кавалерист! Получил тридцать ран и контузию, но выжил.

В следующем году получил лейб-гвардии Драгунский полк: должность – генеральская, для Келлера она оказалась сущим мучением. Офицеры его невзлюбили. Атмосферу, которая царила в русской армии, прекрасно описал Куприн в повести «Поединок». В старой гвардии, где поручик был равен армейскому ротмистру, дела обстояли ещё хуже. Многие утратили тот дух армейского братства, без которого армия не может побеждать. Особенно это сказывалось на отношении к солдатам, нередко пренебрежительном.

Фёдор Келлер был человеком совершенно другого типа. Он презирал командиров, не любивших, не уважавших своих солдат. Однажды потребовал суда над офицером своей дивизии, который, проезжая на извозчике по улице, ударил стеком пехотинца, не успевшего отдать ему честь. Попробуйте представить, что примеру Келлера кто-то последовал в нашей – российской – армии век спустя. А ведь это скобелевская школа, которая требует учить солдата личным примером: делай, как я. Так рождаются выдающиеся военачальники, за которыми бойцы готовы идти в огонь и в воду.

Тогда, до революции, это худо понимали.

Среди обличителей Келлера мы видим генерала Брусилова, талантливого, но беспринципного человека, который с февраля 17-го приветствовал одну революцию за другой – присягать, кажется, вошло у него в привычку. Вот что писал Брусилов о пребывания Фёдора Артуровича во главе лейб-гвардейцев:

«...Он был храбр, но жесток, и полк его терпеть не мог. Женат он был на очень скромной и милой особе, княжне Марии Александровне Мурузи, которую все жалели. Однажды её обидели совершенно незаслуженно, благодаря ненависти к её мужу. Это было в светлый праздник. Она объехала жён всех офицеров полка и пригласила их разговляться у неё. Келлеры были очень стеснены в средствах, но долговязый граф желал непременно задавать шику. Хозяева всю ночь прождали гостей у роскошно сервированного стола и дождались только полкового адъютанта, который доложил, что больше никого не будет... Затем распространились слухи, что офицеры решили побить своего командира и бросили жребий, на кого выпадет эта обязанность».

Брусилову, похоже, не пришла мысль: а стоит ли искать уважения офицеров, способных отыграться на жене своего командира? Самим-то им было за что себя уважать?

Что касается намерения побить Келлера, здесь можно лишь улыбнуться. Он мог справиться даже с несколькими нападавшими, да ещё и получить от этого удовольствие.

Две вещи спасали Келлера в этой среде, вернее, оберегали от неё. Это, во-первых, любовь всех дельных офицеров и простых солдат, доходившая до обожания. Фёдор Артурович Келлер считался лучшим кавалерийским начальником русской армии и получил прозвище Первая шашка России. Во-вторых, генерала считали своим другом император Николай и его супруга – царица Александра. Они твёрдо знали, что, даже если все их предадут, Фёдор Келлер останется верен.

Так и оказалось.

В феврале 1912 года граф Келлер возглавил 10-ю кавалерийскую дивизию. Командование ею принесло ему впоследствии воинскую славу, причём это не было стечением удачных обстоятельств. Подготовка была жесточайшей, офицеры, не имевшие должного воинского духа, не справлялись с напряжённой работой, вылетали из дивизии вон. Итогом стало рождение лучшего кавалеристского соединения Первой мировой войны.

Что лежало в основании школы Келлера?

В первую очередь, самоуважение. Ничего не стоит солдат, лишённый его, не готовый к ответственности. Но как привить это? Только лишь верой в человека, полагал Фёдор Артурович.

Скажем, в местах общественных гуляний по всей России можно было встретить тогда объявление: «Нижним чинам и собакам вход воспрещён». Объяснялось это тем, что рядовые не умеют себя вести. «Пора переменить взгляд на солдата, – настаивал генерал Келлер, – смотреть на него как на взрослого, полноправного человека, отвечающего за свои проступки, воспитывать его, выказывая полное доверие, но в то же время взыскивать беспощадно за утрату воинского достоинства. Только так можно воспитать самостоятельных, твёрдых людей, которые привыкнут сами следить за собой и отвечать за свои поступки и поведение, будут их обдумывать и взвешивать, а не тех недомыслей, полудетей, которые, вырвавшись из-под глаз начальника на свободу, способны напиться до потери сознания и своей распущенностью коробить общество».

Тут целая программа, как побеждать рабские наклонности в человеке, помогая встать на ноги. Следующей ступенью был дух воинского братства. Здесь можно вспомнить одно из обращений Келлера к своей дивизии: «Все мы братья, все мы должны выручать один другого, хотя бы это стоило нам жизни».

«Самым важным условием победы, – наставлял он, – является взаимная поддержка и выручка. Это священный долг каждого солдата и начальника. Не только командиры частей, но и начальники самых небольших соединений и даже отдельные люди обязаны, не ожидая особых приказаний, спешить на выручку к атакованным противником частям. Идя на выстрелы или на выручку соседа, отнюдь не стараться присоединиться к нему, а, напротив, войдя с соседом в связь, стремиться выйти атакующему противнику во фланг или тыл».

Все знали, как генерал относится к небратскому поведению. История, когда под суд был отдан офицер, ударивший солдата, была типична для него. Однажды, во время эпидемии холеры в дивизии, Фёдор Артурович вызвал на совещание командиров частей и жёстко прошёлся по ним за невнимание к больным.

– Что же мы можем больше сделать? – подал голос командир конно-артиллерийского дивизиона. – Всё, что от нас зависело и что вы требовали, мы выполнили, а прекратить холеру не в наших силах.

Келлер вскочил со стула и, грохнув кулаком по столу, закричал в страшном гневе:

– Я скажу, что вы ещё можете сделать! – и, обратившись к начальнику штаба, объявил: – Назначаю командиров полков ночными дежурными по холерным баракам, и вы распределите им очередь.

Никто не посмел возмутиться, потому что сам генерал часами не отходил от больных, совершенно игнорируя опасность зара­зиться, – утешал их, растирал им руки...

Вот что стояло за его словами: «Все мы братья». Не удивительно, что им верили.

Это была одна сторона, преподаваемая воинам. Другая непосредственно касалась воинского дела. Как уже сказано было – подготовка накануне войны была жесточайшей, учения шли одно за другим. Дивизия училась действовать в абсолютно новых для кавалерии условиях, когда пулемёты и шрапнель способны были выкашивать целые дивизии, идущие в лобовую атаку.

Всё чаще перед войной раздавались заявления скептиков, что век кавалерии остался позади. В чём-то они были правы. В августе четырнадцатого три наши кавалерийские дивизии в Пруссии атаковали два батальона немцев. Эскадрон кавалергардов повис на колючей проволоке, расстрелянный в упор. Оставшиеся – цвет русской конницы – продолжали нестись в лобовую на позиции немцев и гибли один за другим. Лишь успешный удар во фланг барона Петра Врангеля позволил захватить два германских орудия и заставил немцев отступить. Итогом этой трагедии стало последующее бездействие нашей кавалерии в Пруссии. Её дух был сломлен.

Но армия не может обходиться без манёвренных соединений. Вопрос: как их уберечь от шквала огня? Ответ на это дала дивизия, а затем – корпус Келлера. Они почти не выходили из боёв, прославив себя и своего командира, при этом несли потери значительно меньшие, чем противник, иной раз 1:10. В чём секрет? «Роль конницы может быть громадной, но нужно учиться вое­вать по-новому, – объяснял Фёдор Артурович, – уметь более, чем в былое время, применяться и пользоваться местностью, уметь пробираться по таким дебрям, которые в прежнее время она избегала, принимать такие строи, в которых она, возможно, менее терпит от огня, и уметь скрываться за такими предметами, которыми она прежде пренебрегала».

Ещё в 1910 году граф Келлер писал:

«В успешность атак, ведённых по открытому месту, я не верю... Совершенно другое впечатление и несом­ненный успех сулит неожиданная атака конницы. Только она в состоянии одним своим появлением смутить самую лучшую и стойкую пехоту и, не считаясь с её численностью, привести её в полное расстройство и сделать к дальнейшему бою неспособной».

Для этого кавалерия должна появляться словно из ниоткуда, там, где её совершенно не ждут: «При встрече с неприятелем требую, чтобы части корпуса немедленно переходили в наступление, охватывая его фланги. Если же на пути следования встретится занятая противником деревня или населённый пункт, то частям корпуса отнюдь не останавливаться, а, оставив небольшую часть с фронта, выходить на путь отступления противника и охватывать его с тыла...»

Лучше всего действовать на путях сообщения противника, то есть в тылу, или преследовать отступающего врага, превращая частный успех пехоты в глубочайший прорыв. Пехота стелется по земле, прогрызая с помощью артиллерии оборону врага. Затем наступает звёздный час конницы.

Но нельзя забывать и об обороне, как ни противно звучит это слово для уха кавалериста. Впрочем, оборона по-русски – это особая глава военного дела. Здесь можно вспомнить реляцию другого выдающегося нашего военачальника, генерала Дмитрия Щербачева: «Не могу дольше держаться, а потому перехожу в наступление». Той же мысли, применительно к кавалерии, придерживался и Келлер, заявлявший: «Оборона конницы состоит в нападении и атаке».

Выступив на фронт, Келлер уже на третий день войны перепахал воинскую часть противника, захватив полтысячи пленных. На восьмой день разгромил австро-венгерскую конницу – это была первая серьёзная победа русской армии в мировой войне и, кажется, последнее кавалеристское сражение в истории.

Это случилось под деревней Ярославицы в Галиции, где наши войска планировали захватить переправу через реку Серет.

4-й кавалерийская дивизия австрийцев готовилась, как и наша 10-я, много лет и даже десятилетий. Обходится конница во много раз дороже пехоты, и обучение её куда основательней – это армейская элита, на которую возложены большие надежды. При столкновении с ней нечего рассчитывать на робость противника, даже у самой невоинственной страны кавалерия всегда на высоте.

Противник был сильнее, ему придан был ландверный полк пехоты, требовался рискованный шаг, чтобы сбить его с позиций. Келлер бросил в бой десять эскадронов новгородских драгун, одесских улан и ингерманландских гусар, бывших в этот момент у него под рукой. Пришёл их час. Посвятив немало страниц своих наставлений науке о том, как беречь кавалерию, Келлер чувствовал тот момент, когда «она должна жертвовать собой, нести громадные потери и добиться громадных результатов». «Бей их в морду и по шее!» – воскликнул Келлер при виде австрийских кавалеристов, чьи головы были защищены стальными касками.

Австрийцев было вдвое больше – 21 эскадрон. Конные массы бросились навстречу друг другу, три тысячи всадников рубили друг друга, но громадный перевес сил у австро-венгров в какой-то момент начал склонять на их сторону чашу победу. Им так казалось. В решающую минуту, когда австрийские драгуны прорвали наши линии, Келлер со штабом и взводом оренбургских казаков своего конвоя лично бросился в атаку и смял врага боковым ударом. Начальник конвоя сотник Цензин в упор застрелил из револьвера командира австрийского эскадрона, прорыв был ликвидирован.

Но не это принесло победу. Граф не был бы собой, не позаботившись о флангах противника. Два эскадрона ингерманландских гусар под командой ротмистра Барбовича ударили слева, захватив несколько орудий. Правым флангом занялся 1-й Оренбургский казачий полк, который подошёл, выбив австрийскую пехоту из Ярославиц.

Теперь уже командир австрийской дивизии генерал Заремба, выхватив саблю, ринулся в сечу во главе резерва, но было уже поздно. Уцелевшие австрийские кавалеристы сдавались в плен или поворачивали лошадей, чтобы устремиться в бегство. Это не спасло их от избиения и имело тяжелейшие последствия для войск противника в Галиции. Изрубив австрийскую конницу, Келлер расчистил путь в глубину неприятельского расположения.

В последующие дни его дивизия смогла выяснить диспозицию войск противника, носилась среди них, сея панику и, по словам самих австрийцев, сыграла решающую роль в окончательном разгроме группы генерала Кёвесса. В августе были взяты Львов и Галич. В сентябре русские кавалеристы, в числе которых была дивизия Келлера, достигли Карпат. В ноябре началось наступление на Краков, а дивизия Корнилова спустилась в Венгрию. Казалось, конец войны близок, но лишь казалось.

В апреле 1915-го, едва оправившись от раны, Келлер получил под своё командование 3-й конный корпус: 9490 шашек, 38 орудий и 26 пулемётов. 10-я кавалерийская осталась с генералом, став ядром его воинства. Не прошло и месяца, как корпус сыграл выдающуюся роль в Заднестровском сражении, отбросив за Прут 7-ю австро-венгерскую армию. После знаменитой атаки у Баламутовки и Ржавенцев кавалеристами Келлера только в плен было взято четыре тысячи солдат противника. Генерал Краснов вспоминал о боях тех дней:

«Я помню, как граф Келлер повёл нас на штурм Ржавендов и Топороуца. Молчаливо, весенним утром на чёрном пахотном поле выстроились 48 эскадронов и сотен и 4 конные батареи. Раздались звуки труб, и на громадном коне, окружённый свитой, под развевающимся своим значком явился граф Келлер. Он что-то сказал солдатам и казакам. Никто ничего не слыхал, но заревела солдатская масса «ура», заглушая звуки труб, и потянулись по грязным весенним дорогам колонны. И когда был бой, казалось, что граф тут же и вот-вот появится со своим значком. И он был тут, он был в поле, и его видели даже там, где его не было. И шли на штурм весело и смело».

*    *    *

Но эта и другие победы не спасли положения. Прибывавшие из Германии дивизии всё больше теснили наши войска. Потом было тяжелейшее отступление 1915 года. Третьего июня потеряли Перемышль, двадцать второго – Львов.

Тяжёлая артиллерия германцев перемешивала наши полки с землёй, не за что было зацепиться. «Весна 1915 года останется у меня навсегда в памяти, – вспоминал Антон Деникин. – Великая трагедия русской армии – отступление из Галиции, оставление части Белоруссии. Ни патронов, ни снарядов. Изо дня в день кровавые бои, изо дня в день тяжкие переходы, бесконечная усталость – физическая и моральная; то робкие надежды, то беспросветная жуть…»

*    *    *

1916 год вновь подарил надежду. Он стал памятен Луцким прорывом, который советские историки назвали Брусиловским, то есть приписали все заслуги одному человеку.

Это не вполне справедливо. Идею наступления лично поддержал император Николай Александрович, причём сделал это вопреки мнению большей части армейского руководства. Оно, как и прежде, хотело атаковать Пруссию, где уже погибла армия Самсонова, где немцы имели многократное преимущество в тяжёлой артиллерии и запасе снарядов. Здравый смысл подсказывал Государю иное направление.

«Гений» Брусилова историографы впоследствии противопоставляли «бездарности» Царя. Генерал и сам охотно в это верил, написав: «Было общеизвестно, что Царь в военных вопросах решительно ничего не понимал».

Откровенная, безграмотная ложь в адрес императора как главнокомандующего – отдельная тема. Его винили в том, что он не поддержал Юго-Западный фронт во время прорыва, а ведь туда были брошены громадные подкрепления. Проклинали за то, что в наступление не перешли другие фронты. На самом деле они пытались это сделать, но безуспешно. Однако мало кто хотел знать правду.

Келлер был одним из немногих, кто оставался верен и сохранял ясность зрения. Он хладнокровно бил врага, не отвлекаясь на нытьё и сплетни. Наверное, лучшее его описание оставил генерал Андрей Григорьевич Шкуро:

«Граф Келлер был чрезвычайно заботлив о подчинённых; особое внимание он обращал на то, чтобы люди были всегда хорошо накормлены, а также на постановку дела ухода за ранеными, которое, несмотря на трудные условия войны, было поставлено образцово. Встречая раненых, выносимых из боя, каждого расспрашивал, успокаивал и умел обласкать. С маленькими людьми был ровен в обращении и в высшей степени вежлив и деликатен; со старшими начальниками несколько суховат.

Неутомимый кавалерист, делавший по сто вёрст в сутки, слезая с седла лишь для того, чтобы переменить измученного коня, он был примером для всех. В трудные моменты лично водил полки в атаку и был дважды ранен. Когда он появлялся перед полками в своей волчьей папахе и в чекмене Оренбургского казачьего войска, щеголяя молодцеватой посадкой, чувствовалось, как трепетали сердца обожавших его людей, готовых по первому его слову, по одному мановению руки броситься куда угодно и совершить чудеса храбрости и самопожертвования».

Важно заметить, что это отношение к Келлеру сохранялось не только в дни блестящих побед. Положение временами было отчаянным. Ещё в начале 1915 года раненый Келлер выбранил Брусилова, бывшего его воинским начальником, за то, что тот не бережёт войска, не даёт им передышки, лишая боеспособности.

Но изменить эту практику было невозможно. К началу 17-го от 3-го конного корпуса, переброшенного в Румынию, осталась только тень. Три четверти воинов были убиты, ранены или больны, на три тысячи оставшихся в строю кавалеристов приходилось всего 650 лошадей. Но бойцы по-прежнему любили своего командира и, несмотря на бесконечную физическую усталость, сохраняли присутствие духа. Военные цензоры подсчитали, что из 5149 писем, отправленных в то время домой кавалеристами Келлера, «бодрыми» были 4640, то есть 90 процентов. Это после тридцати месяцев почти непрерывных боёв.

Среди генералов, которые стояли рядом с Царём, требуя отречения, особенно отличился Рузский. Схватив Царя за руку, он подсовывал ему манифест, грубо требуя: «Подпишите, подпишите же. Разве вы не видите, что вам ничего другого не остаётся. Если вы не подпишете – я не отвечаю за вашу жизнь».

Ещё в первые месяцы войны он был, по словам Керсновского, «в моральном отношении человек уже конченый». Когда немцы двинулись на Лодзь, Рузский, командуя фронтом, бежал из Варшавы в отдалённый тыл. Во время немецкого наступления 15-го года Рузский исчез с фронта «по болезни» и вернулся лишь, когда кризис миновал. Его феномен, к сожалению, мало изучен. Малейший успех нашей армии – и Рузскому достаётся чужая слава. С той же ловкостью он выходил сухим из воды в случае поражений. Своё малодушие пытался компенсировать тем, что сделался масоном, став одним из руководителей заговора против Царя.

Нет, Государь не испугался его угроз, но предательство генералитета – Алексеева, Брусилова, Колчака и др. – не оставляло надежды. Перекрестившись, император подписал текст Отречения. «Минута была глубоко торжественна», – заявил впоследствии ещё один изменник, генерал Данилов.

Граф Келлер узнал об этом лишь через три дня, велев немедленно отправить телеграмму: «Не покидайте нас, Ваше Величество...» Крик отчаяния. Воинам Келлера запомнился другой текст, ставший легендой: «Третий конный корпус не верит, что Ты, Государь, добровольно отрёкся от престола. Прикажи, Царь, придём и защитим Тебя».

Император Николай Александрович не получил послания генерала, в отличие от нас, читающих эти строки.

Генерал Фёдор Келлер был обречён с самого начала, как все, кто сохранил верность императору Николаю Александровичу. Этим людям, не умеющим предавать, похоже, не приходило в голову, что можно вести себя иначе. Пятнадцатилетние и даже тринадцатилетние мальчишки убегали во время войны из дома, чтобы присоединиться к славному Келлеру. Чувствовали в нём своего.

После начала революции он растерялся, перестал понимать, что происходит, и держался только за веру, вдруг ярко разгоревшуюся в нём. Шла война, но целые полки предпочитали пропадать на митингах, оставляя окопы. Однажды Келлер увидел демонстрацию двух пехотных рот, идущих под красным знаменем. «Я не хотел верить своим глазам, – рассказывал он, – когда в голове этого позорного парада увидел офицеров, а в его рядах унтер-офицеров и Георгиевских кавалеров. Я увидел среди них тех людей, которые должны были объяснить молодым весь позор и стыд такого торжества в такое время». Не объяснили. Но кто-то должен был это сделать.

Когда к генералу прибыли посланцы Временного правительства, требуя признать его, он только-то и ответил: «Я – христианин, и, думаю, грешно менять присягу!»

Последовало изгнание из армии. Келлер надеялся, что ему позволят сопровождать Государя, но его просьба осталась без ответа.

Когда началась Гражданская война, генерал отказался от предложений примкнуть к Добровольческой армии. Она не понимала, за что воюет. Он тоже не понимал. Отвечал: «Могу повести армию только с Богом в сердце и Царём в душе». Объяснял: «Мне казалось всегда отвратительным и достойным презрения, когда люди для личного блага, наживы или личной безопасности готовы менять свои убеждения». Это не было обвинением, намёком в чей-то адрес. Лишь попыткой донести мысль, что нельзя победить, не раскаявшись в измене.

Пришла весть, что за отказ служить в Красной армии убит генерал Ренненкампф. Ему выкололи глаза и долго терзали холодным оружием. За несколько дней до этого он принял православие. Келлер не стал этого делать, потому что, будучи по рождению лютеранином, он был пропитан православием, принадлежал к нему каждым нервом, всей душой, отпет был епископом Нестором Камчатским как единоверец.

Один из биографов генерала, Сергей Фомин, вспомнил в связи с этим историю, случившуюся в 1634 году. Немецкий путешественник Адам Олеарий, увидев в Новгороде икону, изображавшую иноземцев, свергаемых в ад, задал насмешливый вопрос старому монаху: «Неужели все, кроме русских, погибнут?» И услышал в ответ: «Они могут спастись, если обретут русскую душу». Речь не о формальной принадлежности к нашей Церкви, а о самоотверженной верности Богу, веками остававшейся стержнем нашего народа.

Июль 1918-го застал Келлера в Харькове, в его небольшой квартире, главными украшениями которой были огромный стяг со Спасом Нерукотворным (под ним он воевал), фотографии Государя, Царской семьи и сослуживцев. Генерал Штейфон, оставивший описание этого жилища, признался: «Глядя на него, я часто представлял его в шлеме, в латах и с громадным мечом, в уборе средневекового рыцаря».

Представляя это, я будто въяве вижу, как ветшают доспехи, как старый воин всё больше превращается в Дон Кихота. В гибель Царской семьи он не поверил, хотя присутствовал на панихиде. Отслужить её в Харькове взялся митрополит Харьковский Антоний Храповицкий. Фёдор Артурович на голову возвышался над тысячами людей, пришедших проститься с Государем. Когда панихида закончилась, он едва смог добраться до автомобиля. Люди плакали, крестили его, старались дотронуться до оружия и мундира. Они не понимали, что отправляют генерала на смерть.

Домой он вернулся лишь для того, чтобы собрать вещи. Решение принято: вновь послужить Государю оружием. Впереди Киев, далее – Северная армия, собиравшаяся в Пскове. Келлер принял предложение возглавить её для похода на Петроград. Но генерал уже не принадлежал нашему миру. Рассказывают, что Патриарх Тихон отправил ему тогда шейную иконочку Державной Богоматери и просфору. Есть мнение, что таким образом он благословил Келлера на борьбу с большевиками, но это очень далеко от истины. Святейший был категорически против братоубийства, какие бы благородные цели оно ни преследовало, и благословил генерала совсем на другое.

Здесь, в Киеве, началась православная русская государственность. С графом Келлером – последним её твёрдым защитником, если говорить о людях, способных что-то изменить в то время, – она и закончилась. Он не успел выехать в Псков, когда пришло сообщение, что на Киев идут самостийники-петлюровцы. Наспех собранный отряд под его началом, почти безоружный, не мог остановить армии. Когда петлюровцы заняли город, человек сорок офицеров вместе с генералом пробились к Михайловскому монастырю.

Сразу их убить не решились. Слава графа была столь велика, что даже враги – германцы – ценили его очень высоко. Между тем именно они были реальными владыками Киева в тот момент, не вмешиваясь во взаимную резню туземцев. Немцы приняли решение его спасти. В монастырь прибыли их представители, предложив проехать в германскую комендатуру и гарантируя безопасность. Келлер демонстративно отказался говорить с ними по-немецки и общался через переводчика. От предложения отказался, но адъютанты почти силой вывели его во двор. До ограды, за которой стоял автомобиль, оставалось несколько шагов, когда сопровождающие допустили ошибку. На генерала накинули немецкую шинель, а затем германцы попросили его снять шашку и Георгиевский крест. Это было уже слишком. «Граф с гневом сбросил с себя шинель и сказал: “Если вы меня хотите одеть совершенно немцем, то я никуда не пойду”. После чего он повернулся и ушёл обратно в келью. Ни мольбы, ни угрозы не могли уже изменить его решения». Немецкий майор «пожал плечами, круто повернулся и уехал. Граф прилёг отдохнуть. Вдруг вбежал монах и говорит, что приехали петлюровцы...»

…На место гибели арестованных доставили, осознанно уклонившись от кратчайшего пути к тюрьме. Словно хотели принести кровавую жертву Богдану, убеждая его отречься от России. Но гетман глядел не на них, а на Святую Софию, перед которой расплывалось на снегу красное пятно.

Он летел над Смутой, подобно альбатросу, птице, о которой прежде слагались легенды. Есть среди них и такая.

Однажды корабль, попавший в шторм, лишился всех приборов, по которым можно было определить его курс. Моряки были в отчаянии, ожидая смерти. Вокруг простиралась только водная гладь, и на горизонте не было никаких признаков суши. Так прошло три с лишним недели, запасы пищи кончились, и молодые здоровые мужчины стали похожи на глубоких старцев. Солнце и ветер, также скудное питание сделали своё дело.

Люди чувствовали приближение смерти, но однажды утром один из матросов, безнадёжно глядя вдаль, неожиданно для себя увидел парящего в небе альбатроса. Обезумевший от голода моряк схватил ружьё и хотел выстрелить в птицу, но капитан вовремя схватил его за руку. «Эта птица поможет нам добраться до земли», – сказал он. К вечеру этого же дня корабль встал на якорь в маленькой бухте.

Руку петлюровца, убившего графа Келлера в затылок, увы, никто не остановил. Но он всё равно остался в Небе. Кто захочет, увидит его и последует за ним.